Все это вместе было звеном в политическом плане Густава, а не только сумасбродством и тщеславием, как обремененный хлопотным поручением д’Альбедюлль полагал потом, когда уже перестал быть доверенным лицом короля, и как повторяли вслед за д’Альбедюллем историки. В письме к нему от 19 ноября Густав вполне ясно раскрыл суть своей игры. Густав благодарит д’Альбедюлля за умение, которое тот проявил «в деле о голубой ленте; благодаря всеобщему вниманию, проявленному к нему, оно стало более значимым, чем я мог надеяться, и, надеюсь, будет причиной достаточно туманных намеков на угрозы по отношению к России, чтобы подвигнуть ее на демарши, в результате которых датский двор утратит всякое ее расположение. Что до меня, то я со своей стороны буду трудиться над этим, не жалея сил, — и посредством тайны, которую должен сделать из присланного мне письма, и посредством моей видимой удовлетворенности, и моих показных знаков внимания. Как следствие этой системы, я совершил редкую церемонию оказания знаков милости по отношению к принцу Аугустенбургскому, размеры которой вам будут видны из моей депеши к моему послу». То был королевский орден Серафимов, врученный по просьбе кронпринца Фредрика. Письмо завершается призывом к д’Альбедюллю о том, что он должен показать Шакку и Бернсторффу доброжелательность Густава. Следовало повлиять на взгляды Шакка, убедив его в искренности Густава. Доказательством этому было то, что Густав не воспользовался «les troubles»[39] в Норвегии. Спустя четыре дня он, торжествуя, писал д’Альбедюллю о том, какую сенсацию произвело появление Армфельта, украшенного орденом Слона. И Разумовский, и ближайший к нему человек Указович отказывались поверить, что это правда, но после того как Карл Спарре позднее убедил последнего в том, что уже сам видел Армфельта с орденскими знаками, у того вырвалось: «Ну вот, договор заключен, нас надули». Густав приложил рапорт стокгольмской полиции о содержании двух писем русского министра в Копенгагене Крюденера к Разумовскому о том, что при визите в Копенгаген не было достигнуто никаких соглашений. «Вы видите, что русской миссии сообщили лишь половину правды», — таков был комментарий Густава.

Он вел психологическую войну в надежде постепенно полностью перетянуть датский двор на свою сторону. 16 декабря Густав писая д’Альбедюллю, что Шакк-Ратлоу привлечь невозможно и его следует устранить, использовав в качестве оружия причастность Шакка к несчастьям прежней королевы, матери кронпринца, и его, Шакка, слепую приверженность России; эти сведения должны распространяться окольными путями; Бернсторффа, напротив, следовало перетянуть на свою сторону, чтобы он отважился заключить семейный пакт. Но в приложении к письму Густав сообщает, что Бернсторфф получил указание иметь желаемое опровержение мнения о том, что Дания изменила свою систему и оставила Россию. Беднягу принудил к этому mauvais tour[40] Шакк, полагал Густав, подумывавший о том, не пожаловаться ли кронпринцу. Бернсторффа следовало должным образом попугать: он владел большими имениями на Зеландии и вряд ли захочет рисковать ими в случае войны с Швецией.

Очевидно, Густав считал, будто уже наполовину получил опору в Копенгагене, и надеялся на кронпринца и, во вторую очередь, на Бернсторффа. То была азартная игра, в которой спесь русской дипломатии являлась фактором, причисляемым Густавом к своим преимуществам. Трудно сказать, сколько в его рассуждениях было иллюзорного и сколько реального. Но характер датского участия в войне, когда она в 1788 году встала на повестку дня, свидетельствует о том, что наступление шарма Густава осенью 1787 года не оказалось совсем бесплодным.

Осенью 1787 года вся Европа пребывала в неопределенности и напряжении перед новыми комбинациями международной политики, которые вот-вот должны были вызвать война между Турцией и Россией и гражданская война в Голландии. Новым в этой ситуации было прежде всего сближение Франции с Россией, что следовало из деятельности Шуазеля в Константинополе, и скованность ее действий в результате внутренних трудностей, что следовало из ее пассивности в Голландии. Переориентация Франции не прибавляла России много престижа и потенциальных ресурсов, как это было бы при иных обстоятельствах. Вместо этого переориентация предоставила больше возможностей Великобритании — постоянному противнику Франции — завязать новые контакты в Северной Европе. Великобритания и Пруссия нашли друг друга через реституцию Оранского дома в Голландии. У Пруссии были постоянные противоречия с Австрией, которая теперь выступала вялым союзником России в войне против Турции. Пруссия была для Северной Европы самой грозной военной державой на суше, а Великобритания — ведущей морской державой мира.

Но Пруссия вела пассивную и неуверенную политику, во многом из-за того, что новый единовластный король Фридрих Вильгельм II был умалишенным болваном, а Великобритания имела на континенте весьма ограниченные интересы. В военно-политическом уравнении Густава III имелись две довольно-таки неизвестные величины. Его отношение к Пруссии осенью 1787 года случайно осложнилось, еще и тем, что София Альбертина намеревалась вступить в Кведлинбургское аббатство, как бы соперничая с прусской принцессой, а также спором с великим герцогом Мекленбург-Шверинским по поводу таможни в Варнемюнде. Все же 10 ноября Густав инструктировал своего министра в Берлине Карисьена, чтобы он заинтересовал ведущего прусского министра Херцберга северным союзом с новоявленными друзьями — Швецией и Данией. В беседе с Карисьеном 28 ноября Херцберг проявил полнейшую пассивность, которая соответствовала выжидательной позиции прусского кабинета. Через Софию Альбертину, в начале 1788 года находившуюся в Берлине, Густав предпринял новые действия, теперь уже направленные непосредственно на короля Фридриха Вильгельма. Тот ответил Густаву письмом, исполненным личного дружелюбия и общих неясностей. Для Фридриха Вильгельма отношения с шведским королевским домом по-прежнему ограничивались семейными делами.

Англия для дипломатии Густава III была в гораздо большей степени, нежели Пруссия, неизвестной землей. Он никогда там не был и никогда не имел контактов ни с кем из ведущих британских политиков. Поскольку вся Европа считала его накрепко связанным с Францией, сам Вестминстер не предпринимал никаких усилий по привлечению Густава на свою сторону. К тому же именно осенью 1787 года британское представительство в Стокгольме было необычно слабым.

Сэр Томас Роутон, министр и руководитель посольства, как оказалось, пребывал в полном заблуждении относительно военных планов Густава 1783–1784 годов, что указывает на слабые шведские контакты министра. Иначе он, очевидно, приобрел бы популярность в стокгольмской общественной жизни, судя по язвительным словам, сказанным Ферсеном Госсану: сэр Томас приглашал молодых, несведущих и легкомысленных людей на «du rosbife» и «du porter»[41] и таким образом вызывал у них восхищение своей страной; именно такие же шалопаи окружали шведского короля. Как бы там ни было, Роутон, вероятно, перенапрягся за столом — 22 августа он внезапно умер в Маастрихте, возвращаясь с родины в Стокгольм. Поэтому ответственным за донесения миссии стал великобританский поверенный в делах Кине, и его депеши не свидетельствуют о сколько-нибудь глубоком понимании происходящего. Скоропостижная кончина Роутона раскрыла между тем один источник информации — Адольфа Фредрика Мунка, который доверительно признался Кине, что состоял с Роутоном в тайной переписке и теперь боялся оказаться скомпрометированным, если его письма будут найдены среди оставшегося от Роутона имущества. По мнению Кине, Мунк был ближайшим фаворитом Густава и «much in Our Interest»[42]. Кроме того, он был нечестен в делах и, судя по донесению Кине, кажется, не раскрыл несколько важных секретов. Интересен вопрос, не продавал ли Мунк свои услуги и другим иностранным посланникам: он выступал в роли основного информатора и для Госсана, и для австрийского поверенного в делах Светцки, но и здесь на Мунка нельзя указать как на источник ценных сведений. Возможно даже, что он предоставлял информацию по договоренности со своим государем. Как бы то ни было, контакты Густава III с британским дипломатическим корпусом были ограниченными.