На это Густав III привел несколько причин, в силу которых Дания будет сидеть тихо: давление со стороны Англии, доверие и честность кронпринца, а также страх кабинета министров перед войной. Естественно, что «быстрый и неожиданный успех, где бы он ни был достигнут, внушает уважение и сдерживает мероприятия, которые вообще-то легко можно было бы осуществить; его величество милостиво привел на сей счет несколько примеров из истории». Кроме того, после высадки флот может пойти на Данию, если она действительно вступит в войну. Густав посетовал, что прежде не разобрался с проблемой фуража; в таком случае, возможно, он вообще не согласился бы с английским трактатом. На удачу можно рассчитывать при раннем начале акции, промедление же затрудняет такие предприятия, если не делает их осуществление невозможным, «ибо подобное дело следует рассматривать как заговор, а относительно них история свидетельствует, что они непременно проваливаются, если их исполнение затягивается». Если русские узнают о подготовке трактата между Швецией и Англией, они разгадают намерения Густава. Существует опасность того, что Римская империя германской нации пойдет против Турции или что Турция заключит мир. Кроме того, русский флот в Средиземном море может нанести ущерб шведским судам.

Толль возразил, что между началом явных военных мероприятий и началом собственно войны пройдет никак не меньше пяти недель, а Руут подчеркнул, что для вооружения флота требуется 300 000 риксдалеров и что не следует делать что-либо, пока не будут получены деньги. Густав на это ответил, что «он все свои соображения основывал на уверенности в том, что трактат с Англией будет заключен», и, хотя считает его почти состоявшимся, хотел бы все же дождаться ратификации. Однако в конце концов он согласился отложить начало действий до июля. Толль «своей головой» поручился, что тогда фураж будет.

Все повторялось, как летом 1783 года. Как заметил Ингвар Андерссон, похоже, что Толль с самого начала был скептически настроен по отношению к предприятию, но выказывал притворный энтузиазм, дабы сохранять контроль над развитием событий, а потом стал чинить препятствия. Теперь его позиции были гораздо более прочными, чем пять лет тому назад, но ведь он сделал карьеру как любимец короля и зависел от его поддержки. Это сам Густав III с начала и до конца торопил с принятием решения о войне и требовал начать ее как можно скорее. Он знал, что то был «заговор», а не узаконенная война, и она для всех должна была стать сюрпризом. Да и его нервы не выдерживали никаких заминок.

20 февраля совещание в Хага утвердило детали плана нападения. Толль обрисовал сложную схему погрузки шведских войск на корабли в больших и малых гаванях от Стокгольма, Ваксхольма, Даларё и Вестероса до Симрисхамна и Истада с местом общего сбора у Свеаборга, где также должна погрузиться часть финской армии, чтобы принять участие в нападении с моря. Главный флот должен был встать на стоянку так, чтобы обеспечить безопасность собственную, а также свеаборгской гавани и иметь возможность препятствовать операциям русского флота; где именно — не сказано. Король, одобрив план, решил, что часть финской армии пойдет к Петербургу по суше, и это увеличит «нерешительность и страх» русских.

Тем временем зашаталась одна из самых существенных предпосылок всего планирования войны — надежда на альянс с Великобританией. Декабрьский оптимизм донесений Нолькена не был беспочвенным, поскольку британский кабинет министров всерьез работал над планом противопоставить внушающему опасения тройственному союзу Франции, Австрии и России североевропейский союз в составе Англии, Голландии, Швеции, Дании и Пруссии. Однако он столкнулся с решительным противодействием со стороны сильнейшей военной державы задуманного союза — Пруссии. Правящий министр Херцберг был погружен в разработку политического плана своего кабинета, состоявшего в прусском посредничестве в войне между Россией-Австрией против Турции, в результате осуществления которого державы должны были поделить между собой за счет Турции несколько территорий, с тем чтобы Пруссия получила Данциг и Торн с прилегающими областями, а Австрия вернула Галицию Польше. Поэтому Херцберг старался любой ценой избежать противостояния с Россией, а без Пруссии северные королевства как союзники имели для Великобритании лишь ограниченную значимость. К тому же по мере того как становилось все сомнительнее, что существующее между Францией и империями согласие приведет к созданию тройственного альянса, министры Уильяма Питта стали уходить от сближения с Швецией.

8 февраля Густав Нолькен сообщил лорду Кармартену, что получил от Густава III надлежащие инструкции для заключения альянса. Лорд, проделав формальный уклончивый маневр, 12 февраля пошел на решительный разговор с Нолькеном. Кармартен сообщил, что его кабинет убедился в том, что вопрос о внушавшем опасения тройном альянсе больше не стоит на повестке дня, но Россия, настроенная против англо-шведского альянса, заключаемого за ее спиной, может быть им подтолкнута в объятия Франции. Посему правительство его величества британского короля не склонно вступать в подготавливаемый прежде альянс с Швецией, если Россия не будет в него принята как третья сторона.

Это был смертельный удар по шведско-английскому сближению. Не помогли и энергичные и красноречивые аргументы Нолькена, как написано в его докладе, против этой новой формы союза. Кармартен был по-прежнему любезен, но непоколебим.

Эта депеша Нолькена пришла в Стокгольм 9 марта, и на следующий день в Хага состоялось новое совещание. Король Густав истолковал дело так, что английский кабинет министров проявил к союзу неожиданное равнодушие, вероятно, по причине желания продвигаться вперед медленно, дабы не стимулировать заключение тройственного союза Франции, Австрии и России. Это непостижимо оптимистическое толкование доклада Нолькена не убедило Толля, который пытался отсоветовать «подталкивание переговоров», король же и Руут, наоборот, намеревались добиваться решения дела. Густав, насколько это было возможно, уравновесил удручающее донесение из Лондона поданным в розовых тонах обзором ситуации в других столицах: в Петербурге гарнизон слаб и усилить его трудно. Из Пруссии поступают сплошь мирные известия, в чем Толль сомневался; дружба с Копенгагеном становится все крепче; самые же лучшие сообщения пришли из Константинополя — турки склонны предоставить субсидии, если Швеция вступит в войну с Россией, а не только совершит диверсию. Если теперь переговоры с Англией остановятся, то Густав предлагал отправить в Константинополь курьера «с решительным предложением: Швеция порывает с Россией в обмен на получение достаточной денежной помощи». Это предложение вызвало у секретаря по финансам Руута опасения в том смысле, что ему неясно, как турецкие деньги дойдут до Стокгольма.

На совещании 16 марта обсуждение достигло апогея. Толль сказал, что верит в ориентацию англичан на Россию и разделяет мнение о том, что переговоры о союзе с Швецией велись лишь с целью отделить ее от Франции. Руут с Толлем согласился. Король же Густав не хотел совсем терять надежду на союз с Англией и ее субсидии. «В любом случае, хотя английские переговоры и сошли на нет, его королевское величество принял твердое решение порвать с Россией в силу трактата с турками, который наше государство заключило до правления его королевского величества, который остается в силе, и исполнения условий которого требуют справедливость и закон». Следовало также «воспользоваться тяжелыми внутренними обстоятельствами России, которые предоставляют ныне такие очевидные перспективы на преимущества и успех, каких, возможно, никогда больше не будет». Надо возлагать надежды на турецкие субсидии; трудности сопряжены с получением ответа и денег до начала войны. Толль указал на полную невозможность начинать войну с собственными скудными средствами: иначе окажутся в опасности слава его королевского величества и благополучие всего государства. По мнению Толля, от Турции надо было требовать по крайней мере четыре миллиона пиастров. Он сказал: если Англия поведет себя совершенно нейтрально и не станет препятствовать шведской торговле или оказывать России поддержку деньгами и кораблями, если Дания не изменит круто свою политику, дабы воспользоваться благоприятной возможностью пойти против Швеции, и если Пруссия сможет равнодушно взирать на то, как Швеция восстанавливает свое прежнее положение в Лифляндии и становится для Пруссии более неудобной, чем Россия, то «осуществление предприятия против России кажется вполне обоснованным». Таков был Толль в своем самом скверном расположении духа. Он вынудил Густава III принять решение о том, чтобы через Хейденстама сообщить Оттоманской Порте, что если Швеция незамедлительно получит четыре миллиона пиастров и если Порта обязуется не заключать мир с Россией без участия Швеции и ежегодно, пока идет война, выплачивать миллион пиастров и продолжать выплаты на протяжении нескольких лет после ее завершения, то Густав тотчас объявит и начнет войну с Россией. На взгляд Толля, совершенно невероятно, чтобы Турция согласилась на все это.