В депешах Корраля нет места слухам. Он докладывает о линейных кораблях и фрегатах и указывает на Турцию как на державу, от которой Густав может в случае войны получить поддержку. 18 апреля Корраль, как и Госсан, писал 6 возможности спровоцированного морского сражения, которое могло сопровождаться атакой на Лифляндию, где были недовольны русским владычеством. По версии Корраля, Пруссия не истощена как воюющая держава. В общем и целом сведения Корраля весьма точны.

Те иностранные посланники, которые не имели, как Разумовский, хорошо действующей шпионской сети или, как Госсан и Корраль, не удостаивались личных бесед с Густавом III, вели тревожную жизнь в море слухов. Однако мистер Кине, передвижения которого были затруднены приступами желчнокаменной болезни, имел информатора, по-видимому, Мунка, который спорадически предоставлял интересные сведения. Так, 7 марта Кине смог доложить о шведской попытке сближения с Пруссией, которая, впрочем, завершилась полной неудачей. 25 марта англичанин располагал информацией для донесения о том, что Швеция внесла в Петербурге предложение о своем посредничестве между Россией и Турцией, и оно было отклонено в выражениях, которые должны были быть оскорбительными для короля Густава лично. Кине знал о вооружении флота в Карльскруне, но рассматривал их как «rhodomontade»[45] — он и прежде, и теперь считал, что в военном отношении Швеция настолько слабее России, что должна остерегаться столкновения с этой державой. До самого конца мая Кине был убежден, что Густава поддерживает и направляет некая неведомая иностранная держава и что единственной целью шведских вооружений является демонстрация силы, призванная связать русский флот в Балтийском море и воспрепятствовать его операциям против турок в Средиземном море.

Датский поверенный в делах Фриман имел несколько информаторов, из которых «первый канал» в январе 1788 года обошелся в 222 риксдалера наличными. Но можно задаться вопросом, получал ли Фриман векселя, чтобы располагать деньгами. В первые месяцы года он не мог сообщить в Копенгаген почти ничего, кроме ложных слухов о путешествиях в разные страны и преувеличенных сведений от Разумовского о крупных займах Швеции в Нидерландах. Потом он знал то же, что и другие миссии о вооружениях шведского флота. Лишь когда в конце мая датская миссия получила подобающий статус, после того как Бернсторфф прислал министром в Стокгольм своего родственника Ревентлова, открылись возможности для прямых контактов с шведским двором. Но тогда было уже слишком поздно, датский кабинет уже не имел никакой реальной возможности воздействовать на военную политику Густава III.

Из представителей остальных держав прусский министр фон Лепелль был человеком незначительным; он, кажется, едва ли располагал какими-либо интересными сведениями о шведской политике помимо того, что узнавал из приходивших из Берлина инструкций. Все переговоры там велись шведским министром Кристианом фон Карисьеном, одним из видных дипломатов Густава III и поразительно самостоятельным в своих действиях. Он, однако, не был посвящен в военные планы, разве что догадывался о самом существенном. Лишь 25-го он предпринял переговоры с Херцбергом об общей шведско-прусской заинтересованности в ограничении растущей силы России. Поскольку же Херцберг считал войну между Швецией и Россией желательной, с тем чтобы Пруссия активным посредничеством смогла извлечь выгоды от обеих сторон, этот контакт не пошел дальше собственно контакта и ни к чему не обязывающих заверений в дружбе.

В противоположность Пруссии австрийский императорский двор имел министром в Стокгольме видную личность — Франца фон Штадиона, который со временем станет ведущим государственным деятелем Австрии. В Швеции он занимал затруднительное положение представителя державы, союзной с Россией и в феврале 1788 года официально объявившей Турции войну. Штадион поддерживал тесные контакты с Разумовским и явно узнавал его мнения; поэтому депеши Штадиона кое в чем являются ценным дополнением к русским материалам. В начале года Штадион придавал большое значение контактам Густава III с Госсаном и Корралем, но подготовку неприятельских действий против России считал для короля невозможной; брожение среди его подданных и его усердные занятия украшением Хага и оперой указывали на мирные намерения. Штадион получил и переслал 1 февраля распространявшиеся с русской стороны сведения о том, что в Петербурге Фредрик Нолькен будто бы предложил «более тесные связи» между Швецией и Россией с исключением Дании — нечто подобное тому, что, очевидно, предполагал сделать подозрительно настроенный по отношению к Швеции датский кабинет министров. Между тем Штадиону были известны и мартовские слухи, и апрельские надежные сведения о вооружениях шведских флотов; он с большим уважением относился к корабельному флоту.

У Штадиона были те же или схожие источники информации, что и у Разумовского. Поставщиком сведений о тесном кружке королевы Софии Магдалены была, вероятно, ее статс-дама Мария Юсефина Вреде, урожденная Спарре, которая, согласно позднему замечанию Ларса фон Энгестрёма, «жила в близкой доверительности» с графом Разумовским и потом со Штадионом. Но Штадион получал также и сведения о настроениях внутри шведской оппозиции, которую он называл «национальной партией». 9 мая он смог донести, что несколькими днями ранее Шарль Де Геер, придя к одному сотруднику русской миссии, сказал, что Густав III планирует создать новую форму риксдага с «видными» представительными сословиями государства по теперешнему французскому образцу. Их численность будет определяться королем, который будет также подбирать членов, а собрание состоится в конце лета в Упсале. Это противоречило конституции, и Де Геер, если такое действительно произойдет, намеревался просить у российской императрицы помощи в соблюдении конституции; однако король Густав по своему малодушию едва ли решится на такой шаг. Неизвестно, где Де Геер взял сведения о подобном замысле — он кажется просто-напросто высосанным из пальца. Однако это донесение представляет интерес как раннее свидетельство заговорщических тенденций, предполагавших взаимопонимание с Россией.

В общем и целом представители иностранных держав в Стокгольме весной 1788 года своими донесениями создают неверное впечатление. Они мало знали о вооружениях флота и не ведали, как эти вооружения толковать. Можно сказать, что примеры 1772 и 1783 годов повторились: простое и верное толкование намерений Густава III казалось столь глупым, что подозревали участие неведомых сил в политической игре, дабы она стала правдоподобной. Кто же был этот тайный и могучий союзник, который стоял за этой игрой с огнем и который гарантировал Швеции помощь деньгами и вооруженными силами? Была ли это Великобритания или Пруссия, или они обе? С кем, собственно, вступила в союз Дания? Насколько серьезны были на самом деле намерения Франции в ее флирте с империями? Были ли вооружения короля Густава чем-то иным, нежели спектаклем на сцене международной политики?

Каждый из иностранных посланников знал фрагментах этой головоломки применительно к своей стране и гадал относительно фрагментов остальных. В то, что Густав III готовил войну против России без гарантий со стороны какого-либо возможного союзника, до конца поверить не могли. Это пока давало ему драгоценную передышку.

На протяжении марта 1788 года стокгольмское общество получило доказательства культурных интересов Густава III. Было поставлено его драматическое сочинение «Сири Брахе и Юхан Юлленшерна», и в конце месяца он неделю провел в Упсале со своей свитой интеллектуалов и, в частности, 22 марта присутствовал на знаменитой защите диссертации Томаса Турильда на тему «Критика Монтескье», где диссертант благодаря своей находчивости праздновал триумф над записными придворными остроумцами, выступившими в качестве экстраоппонентов.

Король Густав тем временем не отдыхал от своего политического планирования — он ни от чего не отдыхал. В инструкции Густаву Нолькену в Лондон, датированной, вероятно, задним числом, 7 марта, он пытался убедить адресата в том, что неожиданный отказ английского правительства вызван незнанием об объявлении императором войны Турции. Однако 25 марта Густав, смирившись, приказал Нолькену считать переговоры прерванными. 15 апреля он получил ясность в вопросе о вине прусского кабинета в срыве плана пятистороннего союза. Он высказался насчет «не очень продуманной политики» прусского двора, о которой думал, что она проистекает, от «личного безразличия и большого желания короля спокойно предаваться радостям, которых его долго лишало строгое внимание его предшественника». Густав надеялся, что честолюбие Херцберга преодолеет «сластолюбивую негу» Фридриха Вильгельма, чему, как предполагал Густав, будет содействовать высокомерие русского двора, «поскольку он, гордясь прошлыми успехами, не умеет обходиться с другой державой и при еще более преувеличенной, чем у Людовика XIV, гордости в конце концов навлечет на себя неприязнь всех держав». Эту надежду пробудил отказ русских на предложение Херцберга о посредничестве.