«Читать в сердцах людей — не моя участь. Но если датчане чувствуют хотя бы половину того, что они проявили по отношению к его королевскому величеству, то вот момент, чтобы искренне соединиться с ними; теперь или никогда», — писал Спренгтпортен в донесении от 13 июля. Мысль о сотрудничестве с Данией была не новой; Кройтц выдвигал ее еще в 1785 году. Но тогда Густаву III такая политика пока еще была чужда.
10 сентября он написал Толлю, что теперь, после большой бури, все спокойно и, кажется, тучи собираются над Востоком. 18 ноября он перед тем же адресатом обнаружил признаки уныния. Вактмейстер из-за нехватки хлеба хотел полностью запретить производство водки, и это задушило бы все денежные поступления. «Прощайте, мой дорогой Толль, вы услышали от меня первые иеремиады». Но с началом 1787 года подавленность улетучилась. Известия о бунте, разразившемся в округе Кристиансанн под руководством лоцмана Лофтхюса, подействовали на Густава подобно свежему утреннему воздуху. 29 марта 1787 года он просил Толля раздобыть известия из Норвегии. 22 мая, получив известия от Толля и доклад эксперта по Норвегии Лостбума, Густав писал: «Действия датчан в Норвегии настолько отличаются от моей манеры видеть и исполнять дела, что мое удивление сильнее, чем я могу выразить. Они идут прямым путем к тому, чтобы потерять это государство, если бы там нашелся человек, достаточно уважаемый и способный исполнить это дело; я пока же жду всего от времени и от стараний того, кто пятнадцать лет тому назад помог Швеции спастись от ярма соседа». В письме также сообщалось, что Мартино через несколько дней отправится в Кристианию.
Отправка врача-француза Мартино генеральным консулом Швеции в Кристианию явилась новой чертой в норвежской политике Густава III. Никакие собственно консульские обязанности не ждали этого новоявленного дипломата — он должен был стать тайным агентом, а при необходимости шпионом своего патрона. Его главной задачей было найти «достаточно уважаемого человека», который был бы способен встать во главе освободительного движения, поддерживаемого Швецией. В начале июня Мартино занял свою должность и приступил к составлению подробных и умных докладов о настроениях и личных взаимоотношениях в Норвегии и Кристиании. В центре его внимания с самого начала были волнения под руководством Лофтхюса и их последствия. И Густав в письме к Толлю от 11 июля сделал вывод о том, что в Норвегии отнюдь не спокойно. «Лостбум сказал мне, что нет ничего легче, чем оторвать их от Д[ании]. Если за восточной границей и в Голландии дела примут серьезный оборот, то, я думаю, время скоро настанет». В Стокгольме говорили только о водке, а потому не предвиделось ничего тревожного.
Но когда дела за восточной границей приняли серьезный оборот, вовсе не Норвегия оказалась в центре внимания Густава III.
Heroica II — Действительность
Где-то между серединой июля и началом октября 1787 года Густав III произвел полную переориентацию своих внешнеполитических устремлений. От планов завоевания Норвегии посредством нападения на Данию он обратился к намерению напасть на Россию, чтобы вернуть старые шведские территории. Этот более поздний и дерзкий проект требовал нейтрализации Дании, с тем чтобы Швеция избежала войны на два фронта и смогла сосредоточить свои военно-морские силы прежде всего против восточного неприятеля.
Собственно, эту перемену планов труднее объяснить с точки зрения краткосрочной, чем долгосрочной, временной перспективы. Со времени государственного переворота 1772 года Густав всегда старался иметь добрые отношения с Россией и льстил себя надеждой, что Екатерина И питает к нему настолько дружественные чувства, что на восточной границе мир ему обеспечен. Густав даже предложил ей на свидании во Фредриксхамне семейный альянс и в выборе главного союзника колебался между Францией и Россией. Хотя иллюзии относительно дружбы Екатерины были жестоко развеяны, а передвижения русских войск у границы с Финляндией в 1784 году вызывали тревогу, но собственно разрыва не произошло. И покуда планы завоевания Норвегии оставались актуальными, первостепенную важность сохраняло требование надежности русского нейтралитета. К тому же Дания могла производить впечатление слабой, между тем как Россия за последние 80 лет показала себя в двух проигранных Швецией войнах врагом страшным.
Что-то должно было произойти, чтобы таким решительным образом повлиять на Густава. И этот вопрос требует выяснения.
Отношения между Швецией и Россией казались плохими уже в начале 1787 года, хотя, собственно, ничего и не произошло, что могло бы быть сочтено мотивом для возникновения напряженности между обеими державами. Герцогиня в своем дневнике рассказывает об имевшихся в июне этого года разногласиях между королем Густавом и русским министром Разумовским по поводу церемониала: король пригласил иностранных посланников на «cercle»[33] на определенный час, однако к этому времени не покинул своей спальни, и Разумовский по сей причине заупрямился, утверждая, что это не cercle, a «lever»[34], и он, а также остальные министры вместе с ним отказались войти к королю, невзирая на дважды предпринятые уговоры. Герцогиня полагает, что это указывает на полученную Разумовским от императрицы инструкцию устроить ссору, чтобы унизить Густава. Как бы там ни было, в вопросе о разрыве решающими стали мысли и заключения Густава, и проследить их не очень легко. Но один факт очевиден: в инструкции от 2 октября 1787 года находившемуся в Копенгагене Ю. В. Спренгтпортену Густав показывает, что больше не боится силы России и делает ставку на системное изменение своей внешней политики.
Сразу после возвращения из Франции Густав 9 августа 1784 года собрал заседание военной экспедиции. Тогда он сделал заявление для протокола и объявил, что его однажды принятое решение попытаться при случае расширить свою власть и свое государство «на границе, которая, кажется, противоречит самой природе, и приобретенные наследные права шведского королевского дома в будущем нарушатся и совершенно утратятся, и осуществление этого решения будет лишь отложено», но оно твердо и непоколебимо в его уме. Впредь все мероприятия, связанные с обороной, должны сообразовываться с этой целью. Эти планы выглядят обычными, относящимися к завоеванию Норвегии, но поражает то, что они подаются столь расплывчато; нет оснований думать, что речь не идет об утраченных восточно-финских провинциях. Граница по реке Кюммене была, без сомнения, менее естественной, нежели Чёлен между Швецией и Норвегией, однако географические познания Густава были, похоже, довольно-таки случайными, и наиболее легко доступный отрезок границы — между Бохюсленом и Эстфоллом — действительно был не особенно естественным. Все указывает на то, что речь в первую очередь идет о Норвегии, которую Густав доказательно считал соединенной с Швецией самой природой, однако возможен и проблеск альтернативы.
Так или иначе, но теперь в случае войны он вынужден был считаться с Россией как с врагом. 23 ноября он потребовал от Эренсвэрда представить расчет потребностей по строительству новых судов для шхерного флота и принял все до единого требования адмирала, поскольку армейский флот в Финляндии являлся главной защитой от могучего соседа, а неожиданные события не всегда оставляли много времени на выход этого флота в море. Но война на востоке планировалась как сугубо оборонительная. В марте 1785 года оборонительный план Эренсвэрда и Херманссона предусматривал удерживание обороны Финляндии, пока не будут переправлены войска из метрополии. Удовлетворение потребности в расширении границ государства должно было быть достигнуто приобретением Норвегии, более или менее напоминающим переворот.
Но чтобы узнать о том, что происходило в голове Густава, недостаточно проследить планирование им мероприятий и его побуждающие призывы к ближайшим сотрудникам, таким как Толль и Эренсвэрд. Он охотно размышлял вслух во время бесед с иностранными дипломатами, и даже если они редко узнавали правду, тем более всю правду, могло статься, что они примечали лучики его политического подсознания. Особенно это можно сказать о дипломате, представлявшем одну дружественно настроенную державу, и особенно если он умел непринужденно выказывать свое восхищение.