Ординарный посланник Франции маркиз де Пон в 1787 году постоянно отсутствовал в Стокгольме. Финансовая слабость Версаля в сочетании с иллюзией разрядки напряженности между Швецией и Данией, а также, возможно, с бессилием Густава перед поражением на риксдаге 1786 года, привели к тому, что маркиз не считал необходимым свое присутствие в Стокгольме. Пон был близок к Ферсену и, вероятно, полагался на то, что он и его единомышленники смогут воспрепятствовать любым авантюрным затеям Густава. Французским посольством теперь руководил его поверенный в делах шевалье де Госсан, которого в стокгольмском свете называли «милым мальчиком»[35]. Несмотря на свое подчиненное положение, он был достойным представителем французской дипломатической традиции, состоявшей в том, чтобы писать умелые и хорошо сформулированные отчеты. И он внимательно слушал, когда шведский король выступал перед ним с монологами.

27 марта 1787 года Госсан в одной депеше описывал, как враги короля через своих тайных посланников ведут в провинциях агитацию, распространяя мятежные сочинения. Их целью было восстановление прежней власти сословий, их методом — противодействие всем намерениям короля. «Король Швеции, который пока еще не может забыть или переварить всех неприятностей, пережитых им во время последнего риксдага, не пребывает в неведении относительно намерений своих врагов; сей государь часто оказывает мне честь, беседуя со мной об этом с еще не утихшей сердечной болью («ucléré») от несправедливости и неблагодарности его подданных». 6 апреля Госсан касается внешнеполитической ориентации Швеции: после встречи шведского короля с датским кронпринцем между обеими державами существует доброе взаимопонимание, которое весьма желательно, не нарушается ничем иным, кроме легкого противоречия, происходящего от желания Густава III видеть при своем дворе послов «из рода», на что Дания из-за Екатерины II пойти не отваживается. «С Россией отношения отнюдь не столь же дружественны». Императрица обходится с Густавом «индифферентно и с ноткой превосходства», и это накладывает отпечаток на ее указания своим министрам. Густава это уязвляло, но он воспринимал подобное с достоинством. Это было задолго до июньской демонстрации Разумовского и свидетельствует о наблюдательности Госсана. 20 апреля Густав попытался прощупать Госсана относительно новостей, которые могли дойти до него через Париж. «По высказываниям этого государя можно судить, что состояние войны не должно быть для него неприятным как из-за его честолюбивых устремлений играть роль, так и потому, что это заняло бы его подданных и выпустило бы из них дух раскола и бунта, чему они по-прежнему привержены». 4 мая Госсан говорит о подозрениях Густава относительно намерений России напасть на турок в Очакове.

Депеша от 19 июня говорит об интригах Ферсена и других оппозиционеров, направленных на созыв риксдага, чего, как Густав уверял Госсана, не будет никогда. 14 августа Густав демонстративно искал возможности поговорить с Госсаном с глазу на глаз. Перед спектаклем Густав в Дроттнингхольмпарке столкнулся с Госсаном и другими представителями дипломатического корпуса и, поболтав на общие темы с испанским министром и другими дипломатами, подозвал к себе одного Госсана и совершил с ним прогулку через большую часть садов. Беседа велась на наиболее интересные темы, к которым в данный момент было приковано внимание Европы, особенно о деле Голландии и его следствиях. Густав задал Госсану несколько вопросов, на которые тот мог ответить лишь в общих выражениях. Француз заметил, что Густав надеялся услышать что-то более определенное. Когда Госсан завел разговор о торговой политике, Густав любезно слушал, но сам ничего не говорил.

Очевидно, в европейской международной политике произошли перемены, заставившие Густава искать более тесного контакта с французским посланником, который не понимал, в чем дело.

Понимание Густавом обстоятельств и проблем России зависело от известий, которые он получал от шведских миссий в Петербурге и Константинополе.

В конце 1786 — начале 1787 года министр в Петербурге Юхан Фредрик фон Нолькен отправил депешу с очень интересным шифрованным постскриптумом, в котором извещал о намерении императрицы совершить путешествие в южную Россию, дабы принять во владение новоприобретенные области у Черного моря. «Сверкающие краски, коими это путешествие живописано в различных публичных бумагах, возможно, значительно поблекнут для того, кто пристальнее рассмотрит это дело и посчитает большие расходы, тяжесть которых ляжет на и без того уже задавленный народ. Поверить невозможно, на какие расстояния доставляют крестьян, чтобы держали лошадей, и, кроме того, каждый генерал-губернатор в своей провинции обложил население денежным побором, чтобы уменьшить издержки на это путешествие, и все это вызвало, особенно в Лифляндии, где деспотизм еще не совсем подавил умы, недовольство, не поддающееся описанию. Здесь, в городе, нужда среди низших слоев населения достигла предела». Мука предлагалась по куда более высокой цене, чем то предписывал императорский указ, а солдаты и матросы одно время не получали полностью своих хлебных рационов. «В результате увеличилось воровство и насилие, так что сплошь да рядом попадаются трупы убитых и ограбленных, и люди постоянно опасаются вторжения воров в свои жилища».

Новый ссудный банк, который должен был вскоре открыться, представлял собой, по Нолькену, угрозу экономической стабильности в стране. Увеличившееся обращение денег на короткое время подействует стимулирующе, но беззаботность и расточительство, царящие среди большинства русских дворян, быстро приведут к таким долгам, что корона возьмет себе их крепостных крестьян, чтобы освободить. Случись такое, это повлекло бы за собой общее изменение «внутренних обстоятельств и экономики» в России.

Наконец Нолькен перешел к важному перечню состава всей русской армии, отличавшегося поразительным постоянством. Всего, вместе с гарнизонами и сибирским егерским корпусом, получилась внушительная цифра — 480 414 человек. Но, пишет Нолькен, это число далеко от фактически имеющегося из-за постоянных маршей, нездорового климата и скверного ведения хозяйства полковниками. Новый постскриптум от 12 января дополнил картину тем, что русские войска в Финляндии не представляют какой-либо угрозы и в них довольно-таки посредственные офицеры.

Из-за конфликта в миссии и смены ее секретаря Нолькен не смог отправить еще один шифрованный отчет ранее 27 апреля. В нем говорится о том, что плохое состояние русских войск позволяет туркам не тревожиться относительно объявления войны Россией. Изложены также размышления о том, что великому князю легко бы удался государственный переворот против матери, но ему мешает сыновнее послушание, если не нежные чувства к ней.

Таковы данные Нолькена, свидетельствующие о его немалой разведывательной деятельности. Как она велась, следует из отчета уехавшего из Петербурга секретаря миссии Бергстедта, раздобывшего карты Кронштадта и Крыма и желавшего получить компенсацию за суммы, которые за них выложил.

Шведский посланник в Константинополе Герхард Юхан фон Хейденстам был дипломатом иного склада, если такое серьезное название профессии вообще можно к нему применить. Он был активным сорокалетним человеком и жил в джунглях восточных интриг, в которых стал себя чувствовать, как рыба в воде. В этом громадном государстве с необъятными людскими и природными ресурсами представитель маленькой Швеции был единственным, кто отважился сделать ставку на стремление турок защитить свои позиции, поощряемый к этому своим сверстником, фантастически богатым монархом. Шведский король был союзником султана и воспринимал этот союз всерьез. В 1784 году при встрече с Марковым в соборе святого Петра Густаву не удалось выменять этот союз на союз России с Данией, и теперь, когда Россия снова стала представлять угрозу для восточных рубежей Швеции, он старался выжать из этого альянса все возможное.