…Прошло месяца два. Или три.
В кабинете Архипова сидел Федор Григорьевич и маленький человечек с добрыми, печальными глазами, которого Горохов десять дней назад прооперировал. Это была его первая операция в новой клинике.
Пустяковый аппендицит нелегко дался. Долгие недели — как это и бывает у хирургов, потерпевших тяжелую неудачу, — Федора Григорьевича преследовал страх перед операционным столом. Под любым предлогом он уклонялся от операций, но наконец Архипов просто приказал ему взяться за настоящее дело.
И вот они сидят втроем. Оказывается, человек с печальными глазами очень боялся операции. Но завтра он выписывается, и вот принес на память своему врачу слепленную из пластилина фигурку.
— Я немножко скульптор, — смущенно сказал он. — Потом я сделаю это же из гипса.
Фигурка была выполнена мастерски. Чуть согнутый человек, правый локоть прижат к животу.
— Ну как, похоже? Таким я к вам явился?
Архипов весело и раскатисто расхохотался. А Горохов подумал, что этот скульптор чем-то смахивает на доброго гнома.
За окном лил дождь, злая колкая крупа колотилась в окна. В кабинете было тихо, уютно.
Федору Григорьевичу не хотелось уходить. Некоторое время после ухода скульптора-гнома они с Архиповым сидели молча. Хорошо, когда можно вот так сидеть вдвоем и молчать!
Потом Федор Григорьевич спросил:
— Борис Васильевич, а почему вы сделали самоотвод по НИИ? Теперь Кулагин заправляет. Неужели это лучше для науки?
— Нет, для науки, быть может, и не лучше, — подумав, сказал Архипов. — Но мне это ни к чему. Я клинику люблю, именно клинику.
Они снова умолкли, но на этот раз тишину нарушил Борис Васильевич:
— А не знаешь ли ты, как дела у Тамары Савельевны? Ей-богу, не думал, что она сумеет себя так повести! Тут же мужество требовалось! Да еще какое! В наш век против начальства редко кто рискует переть. А она поперла!
Он искоса глянул на Горохова. Тот сидел, опершись локтями о колени, курил, и худые щеки его западали при затяжках.
— Федор Григорьевич! — вдруг сказал Архипов. — Извини меня, может, я невпопад, но позвони ты ей! У меня своя дома испереживалась, звонков ждет, а звонков нет. Смотреть жалко! И Крупина небось на каждый звонок бежит. Понимать надо: женщины ведь они…
Горохов только глянул на него.
— Вот я сейчас уйду, — поднимаясь, продолжал Борис Васильевич, — а ты позвони. Не оттягивай. Ты в ней мужество пробудил, так будь же и сам мужчиной.
Он вышел, плотно притворил за собой дверь и не торопясь зашагал по тихому в этот час, длинному коридору клиники.
Горохов медленно протянул руку к телефону.