— Да, Жорж! Я сегодня вечером не смогу пойти на ужин к Водрейлю.
— А, так значит, это сегодня… Хорошенькая?.. Придворная дама?.. Горожанка?.. Дочь купца?..
— Ну, право же, не знаю. Я должен предстать перед женщиной… чужестранкой, но кто она, — не знаю.
— Но, по крайней мере, тебе известно, где ты должен встретиться с нею?
Бернар показал записку и повторил то, что только что услышал от старухи.
— Почерк изменен, — сказал капитан, — и я не знаю, что подумать об этих предосторожностях.
— Это, вероятно, какая-нибудь дама из общества, Жорж!
— Вот каковы наши молодые люди! По ничтожному поводу они воображают, что самые высокопоставленные дамы готовы повиснуть у них на шее.
— Чувствуешь, какое благоухание исходит от этой записки?
— Ну, так что это доказывает?
Вдруг капитан нахмурил лоб, и ужасная мысль пришла ему в голову.
— Коменжи злопамятны, — произнес он, — и, быть может, эта записка придумана только для того, чтобы устроить тебе западню в уединенном месте и заставить тебя расплатиться дорогой ценой за тот удар кинжала, который сделал их богатыми наследниками.
— Вот удивительная мысль!
— Не первый раз любовью пользуются как средством осуществления мстительных замыслов. Ты читал библию? Вспомни, как Самсон был предан Далилой.
— Нужно быть совершенным трусом, чтобы ради такой недостоверной догадки я пренебрег свиданием, которое может оказаться прелестным! Какая-то испанка!..
— Ну хоть, по крайней мере, вооружись. Если хочешь, я отпущу с тобою двоих слуг?
— Ну, вот еще, с какой стати делать весь город свидетелем моего счастья.
— Сейчас это очень принято. Сколько раз я видел, как Арделе, мой большой приятель, отправлялся к любовнице в кольчуге и с двумя пистолетами за поясом… А за ним шли четверо солдат из его роты, и каждый имел кинжал. Ты, очевидно, еще не знаешь Парижа, приятель, и поверь мне, что предосторожности никогда не бывают излишними. Ну, а когда приходит во время свидания соответствующая минута и кольчуга начинает мешать, ее, конечно, снимают.
— Я совершенно не тревожусь. Если бы родственники Коменжа затаили что-нибудь против меня, то что могло бы быть более легким, нежели ночное уличное нападение на меня!
— Ну ладно! Я отпущу тебя только под одним условием, что ты захватишь с собою пистолеты.
— Я согласен, но только это сделает меня смешным.
— Но это еще не все: тебе нужно плотно пообедать, съесть парочку куропаток и пирог с начинкой из петушиного гребня, чтобы с честью поддержать семейную силу Мержи предстоящей ночью.
Бернар ушел к себе в комнату, где он провел по меньшей мере четыре часа, причесываясь, завиваясь, выливая на себя духи и, наконец, упражняясь в произнесении красноречивых фраз, с которыми он предполагал обратиться к прекрасной незнакомке.
Предоставляю читателю судить, явился ли он на свидание в точно назначенное время. Более получаса он расхаживал по церкви. Он успел уже три раза пересчитать все свечи, все колонны и все предметы, принесенные в церковь по обету, когда старая женщина, заботливо закутанная в темный плащ, взяла его за руку и, не промолвив ни слова, вывела его на улицу. В неизменном молчании она после нескольких поворотов привела его в переулок, весьма узкий и имевший вид необитаемого. В самом конце она остановилась перед низкой сводчатой дверкой, очень малого размера, и отперла ее ключом, вынутым из кармана. Старуха вошла первой. Мержи следовал за ней, держась за ее плащ, так как была полная темнота кругом. Едва он вошел, как услышал, что позади задвинулись огромные засовы. Провожатая на ухо шепнула ему, что он находится у подножия лестницы и что ему предстоит подъем на двадцать семь ступеней. Лестница была узкая. Ступени с выбоинами и неровностями, так что он неоднократно оступался, почти падая. Наконец, старуха миновала двадцать седьмую ступень и, встав на маленькую площадку, открыла дверь. Яркий свет на мгновение ослепил Мержи. Он немедленно вошел в комнату, оказавшуюся обставленной с гораздо большим изяществом, нежели можно было бы предположить по внешнему виду здания.
Стены были покрыты узорными коврами, правда, несколько потертыми, но совершенно чистыми. Посреди комнаты Мержи увидел стол, освещенный двумя большими свечами розового воска и заставленный всевозможными фруктами, печениями, стаканами и графинами, в которых, как ему показалось, сверкали вина разных сортов.
Два больших кресла по краям стола, повидимому, ждали гостей, а в нише, наполовину задернутой шелковым пологом, виднелась роскошная кровать, покрытая кармазинным атласом. Множество курильниц развевали по комнате сладострастные ароматы.
Старуха сняла накидку. Мержи скинул свой плащ. В старухе он тотчас узнал посланницу, приносившую ему письмо.
— Пресвятая богородица! — воскликнула старуха, смотря на пистолеты и шпагу Мержи. — Что же вы думаете, что вам придется пронзать здесь гигантов? Прекрасный мой кавалер, если вы будете наносить здесь удары, то, во всяком случае, иным оружием, а не шпагой.
— Верю охотно, но может случиться, что или братья или супруг войдут в эту комнату в дурном настроении и вздумают помешать нашей беседе, и тогда придется вот этим способом пускать им пыль в глаза.
— Здесь нет основания опасаться чего-либо в этом роде. Но скажите-ка, нравится ли вам эта комната?
— Очень нравится, конечно, но несмотря на это я буду скучать, если должен буду сидеть в ней один.
— Ну, придет кое-кто, чтобы разделить ваше общество. Но сначала вы дадите мне одно обещание.
— Какое?
— Если вы католик, то присягнете перед распятием (она вынула его из шкафа), если гугенот, вы поклянетесь Кальвином… Лютером, одним словом, всеми вашими богами… наконец…
— Ну, а в чем же я должен поклясться? — прервал он ее со смехом.
— Вы дадите клятву, что никогда не сделаете ни малейшего усилия, чтобы найти или узнать ту даму, которая сейчас войдет сюда.
— Это жестокие условия.
— Смотрите сами. Клянитесь, или я снова уведу нас обратно на улицу.
— Хорошо, даю вам мое слово. Пусть лучше смешные клятвы, чем согласие на ваше предложение.
— Вот это хорошо! Ждите терпеливо. Ешьте, пейте, если хотите. Сейчас придет ваша испанская дама.
Она взяла накидку и вышла, запирая дверь двойным поворотом ключа. Мержи бросился к креслам. Сердце неистово билось. Все ощущения обострились почти так же сильно, как несколько дней назад на Пре-о-Клер в минуту встречи с противником.
В доме царила глубокая тишина. Прошли мучительные четверть часа, в течение которых воображение рисовало ему поочередно то Венеру, выходящую из-за комнатных ковров, чтобы броситься в его объятия, то графиню Тюржис в охотничьем костюме, то принцессу королевской крови, то шайку убийц и, наконец, самая ужасающая мысль — влюбленную старуху.
Совершенно внезапно, без малейшего шума, возвещавшего чей-либо приход, дверной ключ быстро повернулся в замке, дверь открылась и закрылась мгновенно, словно сама собой, как только женщина в маске появилась на пороге.
Она была высока и стройна. Платье, стянутое в талии, обрисовывало изящнейшую фигуру, но ни по маленькой ножке в туфле из белого бархата, ни по маленькой руке, к несчастью, затянутой вышитой перчаткой, невозможно было догадаться о возрасте незнакомки. Но что-то неуловимое, что-то подобное магнетическому излучению или, если хотите, предчувствие заставляло думать, что ей не больше двадцати пяти лет. Ее одежда была богата, изысканна и проста в одно и то же время.
Мержи встал ей навстречу и опустился на одно колено. Дама сделала шаг и произнесла нежным голосом:
— Dios es guarda, caballero. Sea Vuestra Mersed el bien Venido.[50]
Мержи сделал жест удивления:
— Habla Vuestra Mersed espanol?[51]
По-испански Мержи не говорил и понимал этот язык с трудом.
Дама казалась смущенной, она разрешила подвести себя к креслу, которое заняла, пригласив Мержи занять другое. Потом начала говорить по-французски и с сильным иностранным акцентом, который то был очень заметен, словно подчеркнут, а то совсем исчезал.