Мержи затрепетал. Он видел дуэнью однажды и с ужасом вспоминал, как дама в маске назвала себя Марией. Воспоминания в нем перепутались. Он совершенно был сбит с толку. А смех кругом все усиливался.

— Это очень скромная дама, — заговорила графиня Тюржис, — и вы не могли сделать лучшего выбора. У нее совсем не плохой вид, когда она вложит вставную челюсть и наденет черный парик. К тому же ей, конечно, не больше шестидесяти лет.

— Она сглазила его, — воскликнула Шатовье.

— Вы любите древности? — спросила другая дама.

— Какая жалость, — с тихим вздохом говорила молоденькая фрейлина королевы, — какая жалость, что у мужчин бывают такие смешные причуды!

Мержи защищался, как мог. Иронические поздравления сыпались на него дождем. Он был в невероятно глупом положении. По тут внезапно в конце галлереи показался король, и мгновенно остановились смех и шутки. Каждый старательно поспешил сойти с королевского пути, и глубокое молчание сменило шум.

Король провожал адмирала после долгой беседы в своем кабинете. Он дружески опирался на плечо Колиньи, черная одежда которого и седая борода резко контрастировали с молодостью Карла, одетого в блестящее вышитое платье.

Глядя на них обоих, можно было сказать, что юный король с проницательностью, редкой для людей, сидящих на тропе, избрал себе в любимцы самого добродетельного и мудрейшего из своих подданных.

Пока оба проходили по галлерее и все взгляды были устремлены на них, Мержи услышал совсем над ухом голос графини, шепнувшей тихонько:

— Не будьте злопамятны. Держите! Раскройте только тогда, когда выйдете на улицу.

В ту же минуту что-то упало ему в шляпу, бывшую у него в руках. Это был запечатанный пакет с чем-то твердым внутри.

Он спрятал его в карман и через четверть часа, как только вышел из Лувра, он открыл его и увидел маленький ключ и записку: «Это ключ от моей садовой калитки. Нынче ночью в десять часов. Я люблю вас! Маска больше не спрячет меня от вас, и вы увидите, наконец, донью Марию и Диану».

Король проводил адмирала до конца галлереи.

— Прощайте, отец мои, — говорил он, пожимая ему руки. — Вы знаете, как я люблю вас, а я знаю, как вы преданы мне всей душей, всем телом, всей вашей требухой и всеми вашими потрохами.

Король сопровождал эту фразу громким взрывом хохота. Потом, вернувшись к себе в кабинет, он стал перед капиталом Жоржем и сказал:

— Завтра, после обедни, вы придете ко мне в кабинет для разговора.

Он оглянулся и бросил слегка встревоженный взгляд на дверь, из которой только что вышел Колиньи, затем миновал галлерею и заперся с маршалом Рецом.

Глава семнадцатая

ЧАСТНАЯ АУДИЕНЦИЯ

Капитан Жорж явился в Лувр в назначенный час. Тотчас же, назвав свое имя привратнику, он был допущен в кабинет короля, минуя ковровую завесу, приподнятую рукой привратника. Государь, сидевший у маленького стола и собиравшийся писать, сделал ему знак рукой, предписывающий спокойствие, словно боялся произнесением слов оборвать нити мыслей, занимавших его голову.

Капитан в почтительной позе остановился в шести шагах от стола и имел время, таким образом, осмотреться в комнате и ознакомиться с подробностями украшавшей ее обстановки.

Она была очень проста. Ее украшали почти сплошь охотничьи принадлежности, беспорядочно расположенные по стенам.

Довольно хорошая картина, изображавшая деву Марию, украшенная большой веткой букса, висела между длинной пищалью и охотничьим рогом. Стол, за которым монарх писал, был покрыт бумагой и книгами. На полу лежали четки, маленький часослов в одной куче с сетками и с соколиными колокольцами. Огромная борзая спала на подушке рядом.

Внезапно король с бешенством швырнул перо на землю, и крупное ругательство вылетело у него из уст. Поникнув головой, он раза два или три прошелся вдоль кабинета неровным шагом, потом, неожиданно остановившись перед капитаном, бросил на него растерянный взгляд, словно увидел его в первый раз.

— Ах, это вы! — сказал он, делая несколько шагов назад.

Капитан низко поклонился.

— Рад вас видеть. Мне нужно было говорить с вами, но…

Он остановился.

Жорж стоял, ожидая окончания фразы, полуоткрыв рот, вытянув шею, выставив вперед левую ногу, — одним словом, в такой позе, какую художник, по моему мнению, должен был бы придать фигуре, олицетворяющей внимание. Но король снова опустил голову на грудь и, казалось, мыслями был за сто миль от того, что секунду перед тем намеревался сказать.

Наступило минутное молчание. Король присел и провел рукой по лбу с выражением усталости.

— Проклятая рифма! — воскликнул он, топнув ногой и звеня длинными шпорами высоких сапог.

Борзая проснулась и, приняв этот удар ногой за обращенный к ней зов, вскочила, подойдя к королевскому креслу, положила обе лапы на колени королю и, подняв свою продолговатую морду, так что ее голова оказалась выше головы Карла, широко разинула пасть и бесцеремонно зевнула, — вот до какой степени трудно привить собаке дворцовые манеры!

Король прогнал собаку, и она со вздохом отошла, чтобы лечь на старое место. Глаза короля как бы нечаянно встретились с глазами капитана. Король сказал:

— Простите меня, Жорж; эта рифма вогнала меня в испарину.

— Может быть, я мешаю вашему величеству? — сказал капитан с глубоким поклоном.

— Нисколько, нисколько, — ответил король.

Он встал и дружелюбно положил руку на плечо капитана. При этом он улыбался, но улыбался только губами. Рассеянные глаза не принимали в этом никакого участия.

— Отдохнули вы после этой охоты? — спросил король, очевидно, затрудняясь прямо приступить к делу. — Олень не сдавался очень долго.

— Государь, я был бы недостоин командовать легкоконным эскадроном вашего величества, если бы рейд, совершенный третьего дня, мог меня утомить. Во время последних войн господин Гиз, видевший меня не иначе, как в седле все время, дал мне прозвище «албанца».

— Да, мне в самом деле говорили, что ты прекрасный наездник. Но скажи, умеешь ли ты стрелять без промаха из пищали?

— Но, ваше величество, я умею обращаться с пищалью; однако, я не могу равняться в этом искусстве с вами, государь. Не всем же дано это искусство в такой мере!

— Подожди, видишь ты эту длинную пищаль? Заложи в нее двенадцать картечей; будь я проклят, если ты не всадишь их одним зарядом в грудь какому-нибудь басурману, которого ты возьмешь на прицел шестидесяти шагов.

— Шестьдесят шагов — расстояние большое. Я не хотел бы делать опыт в присутствии такого стрелка, как ваше величество.

— Эта пищаль может загнать в человеческое тело пулю и на двести шагов, лишь бы пуля была по калибру.

Король вложил пищаль в руки капитана.

— Очевидно, она бьет так же хорошо, как хороши ее украшения, — сказал Жорж, осматривая пищаль со всех сторон и пробуя спускать курок.

— Я вижу, ты знаешь толк в оружии, молодчина! А ну, прицелься-ка, чтобы я посмотрел, как ты это делаешь.

Капитан исполнил.

— Прекрасная вещь — пищаль, — продолжал Карл, медленно выговаривая слова. — На сто шагов вот этаким нажимом пальца без промаха можно убрать с дороги врага, ни кольчуга, ни панцырь не устоят перед добрым зарядом.

Как мы уже говорили, Карл IX не то в силу привычки, уцелевшей с детства, не то в силу прирожденной трусости, почти никогда не смотрел в лицо собеседнику. На этот раз, однако, он взглянул капитану в лицо с пристальным и очень странным выражением. Жорж невольно опустил глаза, и король сделал то же самое. Еще раз наступило молчание; Жорж его нарушил.