— Подобно тому, как этот воск топится и горит на огне этой жаровни, так сердце твое, о Бернар Мержи, топится и горит на огне любви ко мне.

— Хорошо! Теперь вручаю вам зеленую свечу, отлитую в полночь по правилам искусства. Завтра вы зажжете ее на алтаре девы Марии.

— Я исполню это, но, несмотря на все твои обещания, я ужасно беспокоюсь. Вчера мне приснилось, что он умер.

— А как вы спите: на правой или на левой стороне?

— На… на какой стороне, засыпая, видишь правильные сны?

— Сначала вы мне ответьте, на какой стороне вы спите. Я вижу, что вам хочется добиться самообмана. Вы создаете себе воображаемый ответ.

— Я сплю всегда на правой стороне.

— Ну так успокойтесь: ваш сон сулит только счастье.

— Божья воля!.. Но он представился мне бледный-бледный, окровавленный, закутанный в саван…

Говоря так, она повернула голову и увидела Мержи, стоящего в одном из входов беседки. От неожиданности она так закричала, что сам Мержи поразился. Нарочно или нечаянно, старуха опрокинула жаровню, и мгновенно ослепительное пламя вскинулось до вершин деревьев, и на несколько мгновений Мержи почувствовал себя ослепленным. Обе женщины немедленно ускользнули через второй выход беседки. Вернув себе возможность найти отверстие в кустарнике, Мержи бросился за ними вдогонку, но едва не свалился с первого шага. Какой-то предмет путался у него в ногах. Он узнал шпагу — виновницу своего выздоровления. Некоторое время у него ушло на то, чтобы убрать ее с дороги, но, выбравшись на прямую и широкую аллею и думая, что теперь уж ничто не помешает ему догнать беглянок, он услышал, как захлопнулась уличная калитка. Ушедшие были за пределами досягаемости. Слегка огорченный тем, что выпустил из рук такую прекрасную добычу, Мержи ощупью добрался до своей комнаты и бросился на кровать. Все мрачные мысли вылетели у него из головы, исчезли все угрызения совести в той мере, в какой они у него оставались; все тревоги, внушенные ему его положением, улетучились, как по волшебству. Он думал только о том, какое счастье любить прекраснейшую женщину Парижа и быть любимым ею, ибо никаких сомнений не оставалось, что дама в вуали была сама Тюржис. Он заснул почти перед рассветом и проснулся не раньше, чем разгорелся яркий день. На подушке он нашел запечатанное письмо, положенное совершенно непонятным образом. Он распечатал и прочел следующее:

Через минуту вошла старуха, неся бульон. Вопреки обычаю, у нее на поясе висели крупные четки. Лицо было тщательно вымыто и походило не на бронзу, а скорее на закопченный пергамент. Она шла медленно, с опущенными глазами, словно человек, боящийся, что созерцание земных предметов нарушит его небесную созерцательность. Мержи решил, что самым достойным проявлением того свойства, которое от него требовала записка, будет осведомление о том, в чем, в сущности, он должен хранить молчание. Держа бульон в руке и не дав времени старой Марте скользнуть за дверь, Мержи произнес:

— А вы мне так и не сказали, что ваше имя Камилла.

— Камилла? Меня зовут Мартой… Мартой Мишли, сударь, — сказала старуха, подчеркивая удивление от услышанного вопроса.

— Ну, ладно, людям вы говорите, что вас зовут Мартой, а духам вы известны под именем Камиллы.

— Духам… Господи Иисусе! Что вы хотите этим сказать? — Она широко перекрестилась.

— Ну, полно притворяться передо мной. Я никому не расскажу, все останется между нами. Кто эта дама, интересующаяся моим здоровьем?

— Дама, интересующаяся…

— Ну, полноте, перестаньте повторять мои слова и говорите откровенно. Верьте дворянину, я вас не выдам.

— Но, право же, сударь мой, я не знаю, что вы хотите сказать.

Мержи не мог удержаться от смеха, видя, как она делает удивленный вид и прикладывает руки к сердцу. Он достал золотую монету из кошелька, висевшего над его кроватью, и дал старухе.

— Возьмите, добрая Камилла, вы так обо мне заботитесь, так лихо натираете шпагу скорпионовым бальзамом для моего скорейшего выздоровления, что, по правде сказать, я уже давно должен был бы сделать вам какой-нибудь подарок.

— Увы, благородный господин, ну право же, ну право же, я совсем не понимаю, что вы хотите сказать.

— Ну, чорт вас побери, Марта вы или Камилла, не выводите меня из терпения и отвечайте: кто эта дама, для которой вы прошлой ночью устроили всю эту чертовщину?

— Ах, спаситель мой, он начинает гневаться… Неужели он сходит с ума?

Мержи в нетерпении схватил подушку и швырнул ее в голову старухи, которая с покорностью подобрала ее и снова положила на постель. Потом подобрала золотую монету, упавшую на пол, и, так как в эту минуту вошел капитан, она освободилась от страха перед новым допросом, который мог окончиться для нее уже несколько неприятно.

Глава тринадцатая

КЛЕВЕТА

Жорж в то же утро отправился к адмиралу, чтобы поговорить с ним о положении своего брата. В двух словах он доложил ему, в чем дело.

Адмирал, слушая его, раздавил зубами зубочистку, бывшую у него в губах, что всегда служило признаком нетерпения.

— Мне уже известна эта история, — сказал он, — и я удивляюсь, что вы мне ее рассказываете после того, как она сделалась уже достоянием общей молвы.

— Если я докучаю вам, господин адмирал, то лишь потому, что мне известно участие, которым вы удостаиваете нашу семью, и я смею надеяться, что вы не откажетесь похлопотать за брата у короля. Вы пользуетесь таким влиянием у его величества.

— Мое влияние, если я действительно его имею, — с живостью перебил адмирал, — мое влияние основывается на том, что я обращаюсь к его величеству только с законными просьбами.

Произнося эти слова, он почтительно снял шляпу.

— Обстоятельства, принудившие моего брата прибегнуть к вашей доброте, к несчастью, более чем обычны в настоящее время. В прошлом году король подписал свыше полутора тысяч амнистий. А противник Бернара сам неоднократно ограждал себя от наказаний предварительными амнистиями.

— Ваш брат был зачинщиком. Может быть, и мне хотелось бы, чтобы оказалось правдой сообщение, что он последовал чьему-то отвратительному совету.

Произнося эти слова, он проницательно взглянул на капитана.

— Я сделал несколько усилий, чтобы предотвратить роковые последствия ссоры. Но вам самому известно, что господин Коменж никогда не был расположен к другим способам удовлетворения, кроме тех, которые дает острие шпаги. Честь дворянина и мнение дам…

— И вы в таком тоне разговаривали с несчастным молодым человеком? Конечно, если так, то мы, очевидно, сделали бы из него утонченного дуэлиста. О, как стал бы жаловаться его отец, узнав, с каким пренебрежением сын отнесся к его советам! Милосердный боже! Еще не прошло двух лет с тех пор, как затихли гражданские войны, а они уже забыли о потоках пролитой ими крови! Им все еще мало. Им необходимо, чтобы дня не проходило без того, чтобы француз зарезал француза.

— Если бы я знал, милостивый государь, что моя просьба будет вам неприятна до такой степени…

— Послушайте, господин Мержи. Как христианин я мог бы сделать насилие над своими чувствами и простить вашему брату сделанный им вызов, но поведение вашего брата на дуэли, последовавшей за вызовом, по слухам, не…

— Что хотите вы сказать, господин адмирал?

— Что поединок велся без соблюдения рыцарских правил: совсем не так, как это принято у французского дворянства.

— А кто осмелился пустить такую отвратительную клевету? — воскликнул Жорж с глазами, сверкающими от гнева.

— Успокоитесь, вызова вам не придется посылать, потому что с женщинами не дерутся на дуэли… Мать Коменжа представила королю подробности, не делающие чести вашему брату. Ими объясняется то, что весьма опасный противник с легкостью пал под ударами ребенка, едва вышедшего из возраста пажа.