И старшая Океанида повела себя так же мужественно, как и Прометей:

Герой Эсхила, вероятнее всего, был божеством; но как трогает наши сердца, сердца людей, это божество, которому поклонялись афинские гончары, считая его своим покровителем!

И какое поразительное сходство с тем, что происходит теперь! В древней мифологии Прометея освобождает стрела Геракла, сразившая на Кавказе Зевсова орла. Высокие думы Эсхила, этого гордого участника Марафонского и Саламинского боев, его энергия и решимость, с которыми он отстаивает в борьбе с варварами чистоту эллинских традиций, его приверженность справедливости и праву, презрение к смиренным и трусам, его завет всегда уметь владеть собой – как все это поучительное наши дни, когда в стране царят гонения. Там, на крутой вершине, прикованный Прометей был учителем всех тех, кто страдал за попытку улучшить судьбу людей. Лучи солнца его сжигали. Но, как замечательно сказал поэт «он будет ждать, чтоб день закрыла ночь пестро одетая, и снова солнце раннюю росу сожжет».

Спокойно переносит свои ужасные страдания Прометей.

Мы всего лишь слабые существа по сравнению с этим богом, или, по крайней мере, с героем. Здесь, на своем утесе, в Дофине, я слишком далек от моря и не могу принимать у себя Океанид. Тщетно высматривал я в небе их крылатые колесницы. Вместо них взору представали стаи современных птиц – они пролетали высоко над моей башней, направляясь в дальние края. Тут были и птицы, летевшие в Италию: пусть они напомнят ей, что свободные страны все еще существуют. Меня не приходили утешать дочери Тэфии с обнаженными ногами. Но здесь, в безграничной тишине иной пустыни, на этом увитом плющом утесе, до меня отчетливо доносились голоса: они вели со мной разговор о моей родине.

Мой утес – это лишь частица Дофине, который длительное время, вплоть до XIV века, был оторванным от Франции.

Здесь умирают Альпы. Бурные реки катились по этой земле – через ледники, леса, луга, низины, болота. Во времена Цезаря ее населяли мужественные аллоброги. Этот народ сражался с Ганнибалом. Аллоброги также презирали предателей и поэтому помогли Цицерону разоблачить Катилину. Шли века, и провинция раскололась на целый ряд крошечных владений, подобно тому, который служит мне прибежищем. Здесь жили мелкие дворяне, неугомонные, всегда готовые повоевать, совершить грабеж. В отличие от районов с развитым феодализмом, никакой иерархии здесь не существовало. Франция постепенно проникла в это царство анархии, подчинила его себе, установила строгий порядок. В середине XIV века она аннексировала эту провинцию. С тех пор старший сын короля стал называться дофином.

В середине XIV века? Что это означает? Наша страна в те времена подвергалась опустошению: шла так называемая Столетняя война. Договоры, по которым мое теперешнее обиталище стало собственно французским владением, были подписаны примерно в то время, когда на страну обрушилось тяжелое бедствие: битва у Креси и сражение у Пуатье. На белом парадном коне, с жезлом в руках английский король объезжал выстроившиеся ряды солдат своего лагеря. Разразилась гроза – в небе пролетела стая ворон. Историки рассказывают, что после пятнадцати атак французские рыцари дрогнули и разбежались кто иуда. Оставшийся без армии французский король, под которым пало два коня, с лицом, -пораненным стрелой, темной ночью подъехал к воротам одного замка: «Откройте, хозяин, это несчастный король Франции». Несчастный король… Но Франция переживала куда большее несчастье: ее косила черная чума, предавала знать, оставив шпаги своим слугам и удирая с поля сражения у Пуатье. Ее до такой степени грабили разбойники и воры, что крестьянам приходилось укрываться в церквах или прятаться в лесах и оврагах.

В сердце у них жила лишь надежда на мужество бойцов Жакерии, этих предков французской Революции. Как часто случается, внешняя война породила войну гражданскую, этот горестный плод отчаяния. По дорогам наших провинций сновали наемные солдаты. Они грабили крепостных, крали лошадей и домашнюю утварь, волокли на поводу несчастных пленников с выбитыми зубами и отрубленными кистями рук. Но крестьяне-мученики отнюдь не желали смириться со своим унижением; если бы кому-нибудь вздумалось вскрыть сердца этих людей, – говорит историк, – то он не нашел бы ни единого без геральдической лилии, выгравированной на нем. И в это время в маленьком поместье в Бретани, в большой семье, появился ребенок, некрасивый, черный, дикий, бедный – символ первобытных добродетелей расы. Он почти не получил образования, с трудом обращался с тяжелым оружием. Но этот человек поклялся в верности Франции, своему королю. Он презирал людей, отказавшихся бороться за национальное дело, которых называл «отрекшимися французами». Взгляните, как он едет на своем крестьянском коне. На нем же он ехал в бой. Это был дю Гесклен.

И когда наша страна переживала еще более жестокие муки; когда она, страдалица, истекала кровью бесплодных восстаний; когда террор приостановил торговлю и обращение денег; когда договор, подписанный в Труа, казалось, положил конец существованию Франции, разрушенной, истерзанной, голодной; когда даже короля, скончавшегося от лишений, удалось захоронить лишь с разрешения чужеземцев, а его портрет, который несла жалкая похоронная процессия, был словно символом королевства, обреченного на гибель; когда только «отрекшиеся французы», по выражению дю Гесклена, избежали всеобщей нищеты; когда новый суверен Франции, прозванный в насмешку королем Бурга, был вынужден прятать свои кривые ноги и отупевшее от страха лицо в глубине дворца, – вот тогда, в один прекрасный день, в обстановке всеобщей анархии, военного разброда, в хаосе бесполезных переговоров, раздались голоса, звучавшие чисто по-французски. Под густым кустарником продолжали бить ключом родники. «Французы, – воскликнул поэт Аллэн Шартье, – объединяйтесь подобно пчелам вокруг своей матки. Французы, не предавайте страну, где вы родились». И всюду, по всей стране французская душа встрепенулась. Нашлись отчаявшиеся патриоты, которые, словно волки, обрекли себя на жизнь в лесах. Женщины зачастую проявляли больше мужества, нежели мужчины. И там, на востоке, в доме с соломенной крышей появилась Жанна Д’Арк…

Вокруг моего дома бродили какие-то зловещие типы, наводившие ужас на всю округу. Позднее некоторых из них расстреляли. Мы получали письма с угрозами, вроде вот такого:

(Письмо было напечатано на машинке. Получено в понедельник, 5 октября 1942 г.).

Меня сторожил целый взвод полицейских и жандармов, жили они в деревянном бараке у входа в усадьбу. Дороги вокруг нашего дома охранялись. Несмотря на это, я получал от крестьян свидетельства их дружеского ко мне отношения. Мэр Сен-Бодилля прислал мне сердечное письмо, проникнутое самым искренним республиканским и национальным духом. Поначалу власти терпеливо относились к посещениям, а затем запретили их, причем даже членам моей семьи.

В конце ноября около 5 часов утра приехал префект Изэра. Он вручил мне нижеследующий документ. Ответственность за его исполнение правительство возложило на местные власти.