Объявление войны было преступлением (большое движение в зале, отдельные одобрительные возгласы).

Один из членов Собрания воскликнул, стараясь перекричать голоса протеста:

– Мы сражались для Англии!

Лаваль заговорил о недостатках Версальского договора, о демократическом характере войны. По его словам, уступки, которых удалось добиться от Германии, вызваны изменением обстановки.

– Мы не намерены объявлять войну Англии (смех в зале), но ответим ударом на удар. Лондон обращался с нами, как с наемниками.

Лаваль утверждал, будто его проект осуждает не парламентский строй, а все то, что является нежизнеспособным. Он стал упрекать Даладье за его нежелание сблизиться с Франко и препятствование его политике сближения с Италией, что привело бы к созданию союза всех стран Центральной и Восточной Европы. Когда Лаваль напомнил, что Даладье смог принять Шушнига только в помещении пригородной станции, в зале раздались аплодисменты.

Лаваль говорил долго, и речь его была полна самовосхваления и нападок на Англию. Он признал, что просил маршала помешать отъезду правительства из Франции, что Муссолини хотел сотрудничать с нами, однако наша политика основывалась на антифашизме. Как-то Муссолини, говоря о Помпее, сказал, что цивилизации гибнут от избытка комфорта. Мы это забыли. Французская школа упразднила понятие «родина». В зале в это время раздались упреки по адресу Лаваля за то, что он хочет расколоть страну. Началось волнение. Однако Лаваль заявил, что новая конституция будто бы не будет реакционной, что банкам, страховым компаниям, капиталу никогда так хорошо не жилось, как в период демократии, и что нужно возродить семью и мораль.

Фланден, взявший слово после Лаваля, отказался начать дискуссию, которая ослабила бы позиции правительства. Он выразил доверие маршалу, согласился с необходимостью пересмотра конституции, но утверждал, что ее реформа будет недостаточна, поскольку всюду царит упадок и всевластие бюрократии, суверенитет народа более не соблюдается. Деньги развратили всех. В конце своего выступления Фланден сказал, что присоединяется к проекту.

В 11 час. 45 мин. прения прекратились.

После перерыва мне предложили выступить по делу «Массилии». В своих «Мемуарах» Поль-Бонкур пишет (т. III, стр. 242): «В обстановке завывания каннибалов, которые не хотели, чтобы от них ускользнула добыча, мужественный Эррио поставил все на свое место».

Привожу выдержки из протокола заседания.

Председательствующий: Я получил от гг. Поля Бастида, Брута, Кампинчи, Каталана, Делатра, Дельбоса, Денэ, Андрэ Дюпона, Дюпрэ, Чаланду-Диуфа, де ла Грондьера, Грюмбаха, Манделя, Андрэ Ле Трокэ, Леви-Альфандери, Лазюриха, Перфетти, Дамми-Шмидта, Ж.М. Тома, Тони-Ревийона телеграмму, датированную: Алжир, 9 июля, двенадцать часов тридцать минут.

В ней говорится:

«Направляем вам следующий протест, который просим зачитать на открытом заседании. Прибыв Северную Африку вместе канцелярией, квестурой и военным комендантом Бурбонского дворца по решению председателей Сената и палаты, согласия Правительства, чтобы присоединиться последнему, тщетно пытаемся с 24 июня вернуться, чтобы сотрудничать деле восстановления родины (реплики в зале). В целом удивлены, тем более, что Правительство сообщило прессе и радио о принятии необходимых мер, чтобы обеспечить возвращение депутатов парламента. Однако в то время как наши алжирские коллеги могут вернуться, генерал-губернатор сообщил нам, что им не получено каких-либо инструкций нашем возвращении. Выступаем против препятствий пути осуществления нашего мандата и выражаем сожаление, что не можем участвовать прениях и голосовании. Просим вас – пусть наши коллеги станут судьями положения, котором мы оказались.

Примите заверения и проч.».

Эдуард Эррио: Прошу слова.

Председательствующий: Слово предоставляется г-ну Эдуарду Эррио.

Эдуард Эррио (аплодисменты на различных скамьях): Прошу Собрание соблаговолить спокойно выслушать меня несколько секунд. Я хотел бы помешать совершить несправедливость. У меня не хватило бы мужества молчать и никто бы не стал меня уважать, если бы я не выступил здесь й не подтвердил то, на что имеют право коллеги, имена которых только что назывались.

Клянусь своей честью и готов доказать это при помощи самых очевидных и неоспоримых документов, что наши коллеги на основании официальных инструкций правительства…

Жорж Скапини, вице-председатель совета министров: Я тоже прошу слова.

Эдуард Эррио: …инструкций, которые им были вручены мною и текст которых хранится у меня…

- Жорж Кузен: Но мы, мы же не дали своего согласия.

Эдуард Эррио: Они были снабжены официальными посадочными талонами. Впрочем, достаточно обладать здравым смыслом, чтобы доказать, что если они отправились в путь на таком крупном судне, как «Массилия», то это значит, что оно было снаряжено и предоставлено в их распоряжение правительством.

Мною были предприняты все возможные меры, чтобы позволить им присоединиться к нам. Мне это не удалось, и я приношу им свои извинения по этому поводу. Однако я нахожусь там, где и был, на посту председателя палаты депутатов, и, чтобы ни случилось, до конца выполню свой долг, предпочитая сказать об этом прямо, а не хитрить и хранить молчание (Аплодисменты на различных скамьях).

Председательствующий: Я хочу полностью подтвердить слова г-на председателя палаты депутатов в отношении условий отъезда единственного сенатора, находящегося в настоящее время в Алжире, моего коллеги г-на Тони-Ревийона.

После этих выступлений Лаваль заявил, что по существу вопроса он не оспаривает ни одного слова председателей Собрания.

Во второй половине дня Национальное собрание приняло следующий закон:

Статья единственная. Национальное собрание дает все полномочия Правительству Республики под руководством и за подписью маршала Петэна для обнародования новой Конституции Французского государства путем издания одного или нескольких актов. Эта Конституция должна гарантировать права Труда, Семьи и Родины. Она будет ратифицирована Нацией и применяться созданными ею Собраниями. Настоящий Конституционный закон, обсужденный и принятый Национальным собранием, будет осуществляться как закон Государства.

Для рассказа о голосовании этого документа я передаю слово моему другу М. Поль-Бонкуру, с которым в этот день, как обычно, я поддерживал контакт, проникнутый самым большим доверием («Мемуары», т. III, стр. 90).

«Собрание, не дожидаясь, перешло бы к голосованию, если бы Буиссон, почувствовав прилив энергии, не попытался сманеврировать и нагнать страху на депутатов, которые хотели воздержаться и тем самым укрыться от голосования. Буиссон потребовал опубликовать имена этих депутатов с тем, чтобы не смешать их с множеством депутатов, не присутствующих на заседании. Пусть все знают, что они не голосовали за этот документ, хотя и находились в зале. Председатель заметил, что у Собрания нет списка присутствующих, и, чтобы удовлетворить Буиссона, предложил воздержавшимся добровольно выступать с заявлениями, которые будут опубликованы в «Журналь офисьель». Этим предложением воспользовались немногие – 17 человек, и я думаю, что если их причислить к 80 депутатам, голосовавшим против, то можно не останавливаться на мотивах, которыми они руководствовались. Уверен я, по крайней мере, в одном – в Эррио, так как не переставал поддерживать с ним контакт во время заседания, и знаю, что на него неоднократно, но тщетно пытались оказать давление. Инициатива председателя Жанненэ придала предложению Буиссона смысл весьма отличный от того, который хотел вложить в него его автор. Это дало возможность Эррио как председателю Палаты депутатов воздержаться при голосовании и открыто высказать свое мнение».

Государственный переворот

11-го все стало ясно. Злоупотребление доверием – свершившийся факт. Состоялся грубый, циничный, ничем не прикрытый государственный переворот. Петэн провозгласил себя главой государства, присвоил себе всю полноту исполнительной и законодательной власти, право назначения на любые должности, командование вооруженными силами, право помилования, ведения переговоров и ратификацию договоров. Сенат и палату депутатов он сохранил, но их заседания были отложены. Как примирить эти действия со словами, обращенными к сенаторам – ветеранам войны: «Я не хочу стать ни диктатором, ни Цезарем», или же с другим заявлением: «Я ненавижу ложь».