Словом, эпиграфом к сочинениям Евреинова можно было бы поставить девиз, который украшал шекспировский театр «Глобус»: «Весь мир играет комедию».

Как рассматривать такие рассуждения Евреинова? От них веет прежде всего давно нам знакомыми фантазиями романтиков, крайним индивидуализмом и чисто эстетским прославлением художника, работающего для самовыражения.

Находились «теоретики», претендовавшие на марксистское миропонимание, которые видели в выступлениях Евреинова протест против скучного, будничного, глубоко прозаического сценического искусства меркантильного капиталистического века. Действительно, Евреинов был против лжеискусства, приятно щекочущего нервы буржуа после сытного обеда и в чаянии столь же приятного ужина. Где-то в мечтах о лицедее будущего он даже встречался с Мейерхольдом, славившим народные основы театра-балагана, ярмарочного представления. Но Мейерхольд в своей теории и практике был гораздо более реалистом и социологом, чем Евреинов, отдававшийся на волю своей туманной мечты об «универсальном преображении действительности».

Как индивидуалист и эстет, Евреинов в искусстве театра пренебрегал всем общественным, социальным и не замечал роли театра как борца против затхлости и консерватизма. Автор теории театральности игнорирует коллективную сущность театра, где как бы конденсируются отдельные стремления творцов спектакля: автора, актера, режиссера, художника, композитора и т. д. Для него сцена — место, где может совершаться преображение. Это чудо ни от чего не зависит, ничем не вызвано, кроме пресловутого инстинкта театральности.

Так что же есть, театр, по Евреинову? «Не храмом, школой, зеркалом, трибуной или кафедрой должен быть театр, а только театром (да простится мне тавтологичность моего определения)», — декларирует Евреинов в трактате «Театр как таковой».

Из тезиса о Полновластии чувства театральности вытекает и второй тезис автора этого трактата, тезис о театрализации жизни.

Актеры, как люди, владеющие тайнами преображения, должны нести искусство в жизнь, которая стремится к театрализации.

Свои смутные романтические стремления Евреинов передал в программной пьесе «Самое главное», популярной в свое время в России и широко идущей до сих пор на сценах Европы и Америки.

Не стоит подробно останавливаться на содержании «Самого главного», но автор пьесы пропагандирует слияние театра и жизни в самых невероятных формах. Актерам пора бросить обветшалые подмостки, где они разыгрывают душещипательные мелодрамы и плоские комедии, поучает Евреинов. Актеры должны идти в жизнь и быть актерами во всем. Пусть герой-любовник не на подмостках, а в скромной комнате старой девы, не знавшей любви, сыграет страстного влюбленного. Этим он принесет больше счастья, чем пылкими монологами, произнесенными со сцены, убранной размалеванными холстами. Увлеченный своей неуемной фантазией, Евреинов приходит к тому, что самодовлеющий инстинкт театральности может выполнять и эстетические и моральные функции, расцвечивая жизнь пестрыми огнями театра. И надо сказать, что уверенные, пылкие речи Евреинова, его меткие парадоксы, непрерывные цитаты и ссылки на все области литературы и искусства, его огромная эрудиция оказывали воздействие даже на недоверчивых слушателей.

Евреинов как театральный писатель был достаточно плодовитым. В поддержку своих теорий он писал не только трактаты, но и книги по истории театра, например о крепостных актерах, драмы, комедии, этюды для сцены, стилизовавшие Представления прошедших эпох, например средневековые ярмарочные спектакли и т. п. Столь же разнообразен был Евреинов и в практической деятельности: он читал лекции и доклады, был режиссером-постановщиком «Кривого зеркала» и одним из организаторов «Старинного театра», интересной, хотя и эстетской затеи реконструировать театр прошлых эпох.

Евреинов был разносторонне одаренным человеком. Он окончил училище правоведения и мог бы быть крупным адвокатом, но страсть к музыке и искусству заставила его поступить в Петербургскую консерваторию, где он стал любимым учеником Римского-Корсакова и Глазунова. Он был неплохим художником и сам писал декорации. Любопытная книга Евреинова «Оригинал о портретистах» содержит художественную критику его портретов, созданных художниками разных направлений: И. Е. Репиным, М. В. Добужинским, Н. И. Кульбиным, Давидом Бурлюком, Вл. Маяковским и другими.

Как-то Евреинов сказал мне, что его любимый герой Арлекин и он хотел бы всю жизнь быть Арлекином. В книге «Театр как таковой» помещен красочный портрет автора в пестром костюме Арлекина с ярко накрашенными губами и размалеванным лицом. «К черту полутона и скромный вид проповедника», — объявляет он и прикладывает рупор к губам, чтобы кричать громче и слышнее. Арлекин для Евреинова — высшее воплощение театральности, дерзкое провозглашение принципа театрализации жизни.

Надо отдать справедливость Евреинову, он действительно был «шармёром», он умел очаровывать собеседника. Очаровал он и меня при первом знакомстве, что, вероятно, простительно, если принять во внимание, что было мне лет двадцать с маленьким хвостиком. Конечно, я понимал, что вся манера салонного разговора Евреинова — тоже игра, но его обширные знания, сверкание цитатами и именами импонировали слушателю, отвлекая порой от парадоксального и туманного смысла его высказываний.

С Евреиновым я часто встречался у Николая Ивановича Кульбина. Это была интересная и характерная фигура для того времени. Ученый-медик, приват-доцент Военно-медицинской академии в Петербурге, он совмещал в себе художника, искусствоведа, музыковеда, теоретика футуризма. Оригинален был внешний облик Кульбина: высокий лоб древнегреческого мудреца и рыжеватая бородка фавна сразу бросались в глаза. Тон его речей был убедительно вкрадчивым, а удивительная путаница высказываний и понятий преподносилась им с наигранной серьезностью. Кульбин был покровителем петербургских кубофутуристов, выступал с ними на публичных вечерах, нередко носивших сенсационно-скандальный характер. Он издал в 1910 году альманах «Студия импрессионистов», выпустил ряд выразительных портретов-гравюр В. Маяковского, В. Хлебникова, Д. Бурлюка, Н. Евреинова.

В узком петербургском кругу литераторов и дилетантов Николай Иванович Кульбин считался своего рода вождем и апологетом какого-то неопределенного, но непременно «нового» искусства. Он любил говорить афористически. Эпиграфом к альманаху «Студия импрессионистов» он поставил:

«Свободный ветер гонит стоячую воду,

творит новые отражения.

Вы, кому не дано возмущать воду,

не мутите своей лужи:

отражение больше лужи».

В альманахе были напечатаны стихи В. Хлебникова и Д. Бурлюка, статьи о музыке и живописи, но «гвоздем» считалась монодрама Евреинова «Представление любви». Автор ее прославлял «свободную личность», по своему желанию и капризу преобразующую мир. Главное действующее лицо — «Я», и в зависимости от его любовных переживаний менялся не только его внутренний мир, но и внешний, например пейзаж. То солнце радостным светом озаряло море и пляж, по которому проходила «Она» (любимая героя), то в моменты разочарования и тоски «Я» море становилось серым, над ним нависали свинцовые тучи, моросил дождь. Весь мир в толковании Евреинова — только субъективное отражение переживаний и настроений «свободной личности».

Кульбин как пропагандист «нового искусства» часто ездил в разные города с лекциями и докладами. По его просьбе я помог устроить в Киеве вечер при участии модного футуриста А. Крученых. Киевская полиция долго не соглашалась дать разрешение на этот вечер, боясь, что публика, подобно петербургской и московской, освищет футуристов, вызвав скандал. Устроитель вечера Ящевский, высокий старый поляк, носивший черную повязку на щеке, просил меня выяснить, не собираются ли «господа футуристы» говорить что-нибудь вызывающее. Но Крученых заверил меня, что ничего противоправительственного сказано не будет и что он только собирается сообщить, будто «корова» и «театр» — рифма, поскольку в обоих словах есть буква «р».