чтожного Гловерова подмастерья, что только один человек

признал его в юном вожде из Горной Страны.

Человек этот был не кто другой, как Смит из Уинда,

который легко пробился в первый ряд в толпе, собравшейся

полюбоваться отважными воинами клана Кухил. Со сме-

шанным чувством неприязни, ревности и чего-то близкого

к восхищению глядел он на Конахара, сбросившего с себя

жалкую кожу городского подмастерья и представшего

блистательным вождем, чей смелый взор, благородная

осанка, гордая бровь и высокая шея, стройные ноги, кра-

сивые руки и все его удивительно соразмерное тело, а не

только блеск доспехов, казалось, делали его достойным

стать в первом ряду избранников, которым выпало на долю

отдать жизнь за честь своего племени. Смиту не верилось,

что перед ним тот самый задиристый мальчишка, которого

он совсем недавно стряхнул с себя, как злобную осу, и

только из жалости не раздавил.

«Он выглядит прямо рыцарем в моей благородной

кольчуге, лучшей, какую я выковал, – бормотал Генри про

себя. – Но, если бы нам с ним сойтись так, чтобы никто не

видел, не помог, клянусь всем, что есть святого в этом

божьем храме, прекрасный доспех воротился бы вновь к

своему исконному владельцу! Я бы отдал все свое имение,

чтобы нанести три честных удара по его плечам и сокру-

шить свою же лучшую работу. Да только не дождаться мне

такого счастья! Он, если выйдет живым из битвы, упрочит

за собой такую славу храбреца, что незачем будет ему

подвергать свое молодое счастье новому испытанию во

встрече с жалким горожанином вроде меня. Он сразится

через бойца-заместителя и выставит против меня моего же

сотоварища, Нормана-молотобойца, – и все, чего я дос-

тигну, будет удовольствие проломить голову гэльскому

быку. Кабы только увидеться мне с Саймоном Гловером!.

Схожу-ка я в другую церковь, поищу его – он, конечно, уже

воротился из Горной Страны».

Народ валом валил из церкви доминиканцев, когда

Смит пришел наконец к своему решению, которое тут же и

постарался поскорей осуществить, проталкиваясь через

толпу так быстро, как только позволяла торжественность

места и случая. Было мгновение, когда он, прокладывая

дорогу, оказался так близко от Эхина, что глаза их встре-

тились. Смелое, покрытое густым загаром лицо Смита

раскраснелось под цвет железу, которое он ковал, и со-

храняло эту багровую окраску несколько минут. Лицо

Эхина вспыхнуло более ярким румянцем негодования,

глаза его метали огонь жгучей ненависти. Но внезапный

румянец угас, сменившись пепельной бледностью, а взгляд

тотчас отвратился под встретившим его недружелюбным,

но твердым взором.

Торквил, не сводивший глаз со своего приемного сына,

подметил его волнение и тревожно поглядел вокруг, ища

причину. Но Генри был уже далеко по пути к монастырю

картезианцев. Здесь праздничная служба тоже кончилась, и

те, кто еще недавно нес пальмовые ветви – символ мира и

прощения грехов, теперь устремились к полю битвы, одни

– готовясь поднять меч на ближнего или пасть от меча,

другие – смотреть на смертельную битву с тем же диким

наслаждением, какое находили язычники в борьбе гла-

диаторов.

Толпа была так велика, что всякий другой отчаялся бы

пробиться сквозь нее. Но все так уважали в Генри из Уинда

защитника города и так были уверены, что он сумеет силой

проложить себе дорогу, что толпа, как по сговору, рас-

ступилась перед ним, и он очень быстро оказался подле

воинов клана Хаттан. Во главе их колонны шли волын-

щики. Следом несли пресловутое знамя, изображавшее

горного кота на задних лапах и соответственное предос-

тережение: «Не тронь кота без перчатки!» За знаменем шел

их вождь с двуручным мечом, обнаженным как бы в за-

щиту эмблемы племени. Это был человек среднего роста,

лет пятидесяти с лишним, однако ничто ни в стане, его, ни в

лице не выдавало упадка сил или признаков недалекой

старости. В его темно-рыжих, лежавших крутыми завит-

ками волосах кое-где проступала седина, но поступь и

движения были так легки и в пляске, и на охоте, и в бою,

как если бы он едва перешагнул за тридцать. В серых гла-

зах его ярким светом горели доблесть и лютость, лоб его,

брови и губы отмечены были умом и опытом. Дальше шли

по двое избранные воины. У многих из них лежала на лице

складка тревоги, так как утром они обнаружили, что в их

рядах недостает одного человека, а в отчаянной борьбе,

какая их ждала, недохват даже одного бойца казался всем

немаловажным делом – всем, кроме их бесстрашного во-

ждя Мак-Гилли Хаттанаха.

– Не проговоритесь о его отсутствии саксам, – сказал

он, когда ему доложили, что отряд неполон. – Подлые

языки в Низине станут говорить, что в рядах клана Хаттан

один оказался трусом, а остальные, может быть, и сами

помогли его побегу, чтобы был предлог уклониться от

битвы. Феркухард Дэй, я уверен, вернется в наши ряды,

прежде чем мы приготовимся к бою, а если нет, разве я не

стою двух любых воинов клана Кухил? Или разве мы не

предпочли бы сразиться с противником в числе пятнадцати

против тридцати, чем потерять ту славу, какую принесет

нам этот день?

Воины с восторгом слушали смелую речь предводите-

ля, но по-прежнему бросали украдкой беспокойные

взгляды, высматривая, не возвращается ли беглец, и, может

быть, во всем этом стойком отряде храбрецов один лишь

вождь отнесся с полным безразличием к беде.

Они шли дальше по улицам, но так и не увидели Фер-

кухарда Дэя, который в это время далеко в горах искал тех

радостей, какими счастливая любовь могла его вознагра-

дить за утрату чести. Мак-Гилли Хаттанах шел вперед, как

будто и не замечая отсутствия беглеца, и вступил на Се-

верный Луг – примыкавшее к городу отличное, ровное

поле, где граждане Перта обычно обучались военному

строю.

Поле с одной стороны омывалось Тэем, глубоким и

взбухшим по весне. Посреди поля была сооружена крепкая

ограда, замыкавшая с трех сторон площадь в полтораста

ярдов длины и пятьдесят ширины. С четвертой стороны

арена была, как полагали, достаточно ограждена рекой. Для

удобства зрителей соорудили вокруг ограды амфитеатр,

оставив свободным широкий промежуток – для стражи,

пешей и конной, и для зрителей из простонародья. У бли-

жайшего к городу конца арены выстроились в ряд высокие

крытые галереи для короля и его придворных, так щедро

изукрашенные гирляндами и росписью, что за этим местом

сохранилось по сей день название Золотого – или Золоче-

ного – Шатра.

Менестрели горцев, трубившие пиброхи, то есть боевые

напевы, каждой из двух соперничавших конфедерации,

смолкли, как только бойцы вступили на Северный Луг, ибо

таков был установленный заранее порядок. Два статных

престарелых воина, каждый со знаменем своего клана,

прошли в противоположные концы арены и, воткнув хо-

ругви в землю, приготовились, не участвуя в битве, стать ее

свидетелями. Волынщики, которым также положено было

сохранять нейтралитет в борьбе, заняли свои места у со-

ответственного браттаха.

Толпа приняла оба отряда равно восторженным кличем,

каким она всегда в подобных случаях приветствует тех, чьи

труды должны доставить ей потеху – или то, что именуется

словом «спорт».

Бойцы не отвечали на приветствия, но оба отряда

прошли по лугу и стали у ограды с двух концов, где име-

лись входы, через которые их должны были пропустить на