глость сравнить с воздержанностью Сципиона*.

Несмотря на недомогание герцога, трапеза проходила в

веселых шутках и отнюдь не отличалась умеренностью, и

просто потому ли, что вино было слишком крепким, по-

тому ли, что сам он был слаб, или же – и это всего веро-

ятней – потому, что в его последнюю чашу Двайнинг че-

го-то подсыпал, но случилось так, что принц к концу тра-

пезы погрузился в сон, такой тяжелый и глубокий, что,

казалось, его не разбудишь. Сэр Джон Рэморни и Двайнинг

отнесли спящего в опочивальню, призвав на помощь еще

одного человека, имя которого мы не будем пока называть.

На другое утро было объявлено, что принц заболел за-

разной болезнью, а чтоб она не перешла на других обита-

телей замка, никто не допускался к уходу за больным,

кроме его бывшего конюшего, лекаря Двайнинга и упо-

мянутого выше слуги, кто-либо из троих неотлучно нахо-

дился при больном, другие же строго соблюдали всяческую

осторожность в сношениях с домочадцами, поддерживая в

них убеждение, что принц опасно болен и что болезнь его

заразительна.

ГЛАВА XXXII

Когда тебе случится коротать

Со стариками долгий зимний вечер

У очага и слушать их рассказы

О бедствиях времен давно минувших, –

Ты расскажи им повесть обо мне

Ричард II, акт V, сц. 1

Судьба распутного наследника шотландского престола

была совсем другой, чем это представили населению го-

рода Фолкленда. Честолюбивый дядя обрек его на смерть,

решив убрать с дороги первую и самую опасную преграду

и расчистить путь к престолу для себя и своих детей.

Джеймс, младший сын короля, был совсем еще мальчик –

со временем, думалось, можно будет без труда устранить и

его. Рэморни, в надежде на возвышение и в обиде на своего

господина, овладевшей им с недавних пор, был рад со-

действовать гибели молодого Ротсея. А Двайнинга с рав-

ной силой толкали на то любовь к золоту и злобный нрав.

Было заранее с расчетливой жестокостью решено стара-

тельно избегать тех способов, какие могут оставить за со-

бой следы насилия: жизнь угаснет сама собой, когда

хрупкий и нестойкий организм еще более ослабеет, ли-

шенный заботливой поддержки. Принц Шотландский не

будет умерщвлен – он, как сказал однажды Рэморни при-

менительно к другому лицу, только «перестанет жить».

Опочивальня Ротсея в фолклендской башне была как

нельзя более приспособлена для осуществления преступ-

ного замысла. Люк в полу открывался на узкую лесенку, о

существовании которой мало кто знал и которая вела в

подземную темницу: этой лесенкой феодальный владетель

замка пользовался, когда втайне и переодетый навещал

своих узников. И по ней же злодеи снесли бесчувственного

принца в самое нижнее подземелье, запрятанное в такой

глубине, что никакие крики и стоны, полагали они, не до-

несутся оттуда, двери же и засовы были настолько крепки,

что долго могли устоять против всех усилий, если потай-

ной ход будет обнаружен. Бонтрон, ради того и спасенный

от виселицы, стал добровольным помощником Рэморни в

его беспримерно жестокой мести своему совращенному и

проданному господину.

Презренный негодяй вторично навестил темницу в час,

когда оцепенение начало проходить и принц, очнувшись,

почувствовал мертвящий холод и убедился, что не может

пошевелиться, стесненный оковами, едва позволявшими

ему сдвинуться с прелой соломы, на которую его поло-

жили. Его первой мыслью было, что это страшный сон, но

на смену пришла смутная догадка, близкая к истине. Он

звал, кричал, потом бешено взвыл – никто не приходил на

помощь, и только эхо под сводами темницы отвечало на

зов. Приспешник дьявола слышал эти вопли муки и на-

рочно мешкал, взвешивая, достаточно ли они вознаграж-

дают его за те уколы и попреки, которыми Ротсей выражал

ему, бывало, свое инстинктивное отвращение. Когда не-

счастный юноша, обессилев и утратив надежду, умолк,

негодяй решил предстать пред своим узником. Он отомк-

нул замки, цепь упала. Принц привстал, насколько позво-

ляли оковы. Красный свет, так ударивший в глаза, что он

невольно зажмурился, заструился сверху, сквозь своды, и,

когда он снова поднял веки, свет озарил отвратительный

образ человека, которого он имел основания считать

умершим, узник отшатнулся в ужасе.

– Я осужден и отвержен! – вскричал он. – И самый

мерзкий демон преисподней прислан мучить меня!

– Я жив, милорд, – сказал Бонтрон, – а чтоб вы тоже

могли жить и радоваться жизни, соизвольте сесть и ешьте

ваш обед.

– Сними с меня кандалы, – сказал принц, – выпусти

меня из темницы, и хоть ты и презренный пес, ты станешь

самым богатым человеком в Шотландии.

– Дайте мне золота на вес ваших оков, – сказал Бонтрон,

– и я все же предпочту видеть на вас кандалы, чем овладеть

сокровищем… Смотрите!. Вы любили вкусно поесть –

гляньте же, как я для вас постарался.

С дьявольской усмешкой негодяй развернул кусок не-

выделанной шкуры, прикрывавший предмет, который он

нес под мышкой, и, поводя фонарем, показал несчастному

принцу только что отрубленную бычью голову – знак не-

преложного смертного приговора, понятный в Шотландии

каждому. Он поставил голову в изножье ложа, или, пра-

вильней сказать, подстилки, на которую бросили принца.

– Будьте умеренны в еде, – сказал он, – вряд ли скоро вы

снова получите обед.

– Скажи мне только одно, негодяй, – сказал принц, –

Рэморни знает, как со мной обращаются?

– А как бы иначе ты угодил сюда? Бедный кулик, по-

пался ты в силки! – ответил убийца.

После этих слов дверь затворилась, загремели засовы, и

несчастный принц вновь остался во мраке, одиночестве и

горе.

– О, мой отец!. Отец. Ты был провидцем!. Посох, на

который я опирался, и впрямь обернулся копьем…

Мы не будем останавливаться на потянувшихся долгой

чередой часах и днях телесной муки и безнадежного от-

чаяния.

Но неугодно было небу, чтобы такое великое преступ-

ление свершилось безнаказанно.

О Кэтрин Гловер и певице никто не думал – было не до

них: казалось, всех только и занимала болезнь принца,

однако им обеим не дозволили выходить за стены замка,

пока не выяснится, чем разрешится опасный недуг и

впрямь ли он заразителен. Лишенные другого общества,

две женщины если не сдружились, то все же сблизились, и

союз их стал еще теснее, когда Кэтрин узнала, что перед

нею та самая девушка-менестрель, из-за которой Генри

Уинд навлек на себя ее немилость. Теперь она оконча-

тельно уверилась в его невиновности и с радостью слушала

похвалы, которые Луиза щедро воздавала своему рыцар-

ственному заступнику. С другой стороны, музыкантша,

сознавая, насколько превосходит ее Кэтрин и по общест-

венному положению и нравственной силой, охотно оста-

навливалась на предмете, который был ей, видимо, при-

ятен, и, исполненная благодарности к храброму кузнецу,

пела песенку «О верном и храбром», издавна любимую

шотландцами:

О, верный мой,

О, храбрый мой!

Он ходит в шапке голубой,

И как душа его горда,

И как рука его тверда!

Хоть обыщите целый свет –

Нигде такого парня нет!

Есть рыцари из многих стран

– Француз и гордый алеман,