Появление «Одиссеи» произведет эпоху. «Одиссея» есть решительносовершеннейшее произведение всех веков. Объем ее велик; «Илиада» пред неюэпизод. «Одиссея» захватывает весь древний мир, публичную и домашнюю жизнь,все поприща тогдашних людей, с их ремеслами, знаньями, верованьями… словом,трудно даже сказать, чего бы не обняла «Одиссея» или что бы в ней былопропущено. В продолжение нескольких веков служила она неиссякаемым колодцем длядревних, а потом и для всех поэтов. Из нее черпались предметы для бесчисленногомножества трагедий, комедий; все это разнеслось по всему свету, сделалосьдостоянием всех, а сама «Одиссея» позабыта. Участь «Одиссеи» странна: в Европеее не оценили; виной этого отчасти недостаток перевода, который бы передавалхудожественно великолепнейшее произведение древности, отчасти недостаток языка,в такой степени богатого и полного, на котором отразились бы все бесчисленные,неуловимые красоты как самого Гомера, так и вообще эллинской речи; отчасти женедостаток, наконец, и самого народа, в такой степени одаренного чистотойдевственного вкуса, какая потребна для того, чтобы почувствовать Гомера.

Теперь перевод первейшего поэтического творения производится на языке,полнейшем и богатейшем всех европейских языков.

Вся литературная жизнь Жуковского была как бы приготовлением к этому делу.Нужно было его стиху выработаться на сочинениях и переводах с поэтов всех нацийи языков, чтобы сделаться потом способным передать вечный стих Гомера, — ухуего наслушаться всех лир, дабы сделаться до того чутким, чтобы и оттенокэллинского звука не пропал; нужно было мало того, что влюбиться ему самому вГомера, но получить еще страстное желание заставить всех соотечественниковсвоих влюбиться в Гомера, на эстетическую пользу души каждого из них; нужнобыло совершиться внутри самого переводчика многим таким событиям, которыепривели в большую стройность и спокойствие его собственную душу, необходимыедля передачи произведения, замышленного в такой стройности и спокойствии; нужнобыло, наконец, сделаться глубже христианином, дабы приобрести тот презирающий,углубленный взгляд на жизнь, которого никто не может иметь, кроме христианина,уже постигнувшего значение жизни. Вот скольким условиям нужно было выполниться,чтобы перевод «Одиссеи» вышел не рабская передача, но послышалось бы в немслово живо, и вся Россия приняла бы Гомера, какродного!

Зато вышло что-то чудное. Это не перевод, но скорей воссоздание,восстановленье, воскресенье Гомера. Перевод как бы еще более вводит в древнююжизнь, чем сам оригинал. Переводчик незримо стал как бы истолкователем Гомера,стал как бы каким-то зрительным, выясняющим стеклом перед читателем, сквозькоторое еще определительней и ясней выказываются все бесчисленные егосокровища.

По-моему, все нынешние обстоятельства как бы нарочно обстановились так,чтобы сделать появление «Одиссеи» почти необходимым в настоящее время: влитературе, как и во всем, — охлаждение. Как очаровываться, так иразочаровываться устали и перестали. Даже эти судорожные, больные произведениявека, с примесью всяких непереварившихся идей, нанесенных политическими ипрочими броженьями, стали значительно упадать: только одни задние чтецы,привыкшие держаться за хвосты журнальных вождей, еще кое-что перечитывают, незамечая в простодушии, что козлы, их предводившие, давно уже остановились враздумье, не зная сами, куда повести заблудшие стада свои. Словом, именно товремя, когда слишком важно появленье произведенья стройного во всех частяхсвоих, которое изображало бы жизнь с отчетливостью изумительной и от которогоповевало бы спокойствием и простотой почти младенческой.

«Одиссея» произведет у нас влияние, как вообще на всех,так и отдельно на каждого.

Рассмотрим то влияние, которое она может у нас произвести вообщена всех. «Одиссея» есть именно то произведение, в которомзаключились все нужные условия, дабы сделать ее чтением всеобщим и народным.Она соединяет всю увлекательность сказки и всю простую правду человеческогопохождения, имеющего равную заманчивость для всякого человека, кто бы он нибыл. Дворянин, мещанин, купец, грамотей и неграмотей, рядовой солдат, лакей,ребенок обоего пола, начиная с того возраста, когда ребенок начинает любитьсказку, ее прочитают и выслушают без скуки. Обстоятельство слишком важное,особенно, если примем в соображение то, что «Одиссея» есть вместе с тем самоенравственнейшее произведение[42] и чтоединственно затем и предпринята древним поэтом, чтобы в живых образах начертатьзаконы действий тогдашнему человеку.

Греческое многобожие не соблазнит нашего народа. Народ наш умен: онрастолкует, не ломая головы, даже то, что приводит в тупик умников. Он здесьувидит только доказательство того, как трудно человеку самому, без пророков ибез откровения свыше, дойти до того, чтобы узнать Бога в истинном виде, и вкаких нелепых видах станет он представлять себе лик Его, раздробивши единство иединосилие на множество образов и сил. Он даже не посмеется над тогдашнимиязычниками, признав их ни в чем не виноватыми: пророки им не говорили, Христостогда не родился, апостолов не было. Нет, народ наш скорей почешет у себя взатылке, почувствовав то, что он, зная Бога в Его истинном виде, имея в рукахуже письменный закон Его, имея даже истолкователей закона в отцах духовных,молится ленивее и выполняет долг свой хуже древнего язычника. Народ смекнет,почему та же верховная сила помогала и язычнику за его добрую жизнь и усерднуюмолитву, несмотря на то, что он, по невежеству, взывал к ней в образеПосейдонов, Кронионов, Гефестов, Гелиосов, Киприд и всей вереницы, которуюнаплело играющее воображение греков. Словом, многобожие оставит он в сторону, аизвлечет из «Одиссеи» то, что ему следует из нее извлечь, — то, что ощутительнов ней видимо всем, что легло в дух ее содержания и для чего написана сама«Одиссея», то есть, что человеку везде, на всяком поприще, предстоит много бед,что нужно с ними бороться, — для того и жизнь дана человеку, — что ни в какомслучае не следует унывать, как не унывал и Одиссей, который во всякую трудную итяжелую минуту обращался к своему милому сердцу, не подозревая сам, что таковымвнутренним обращением к самому себе он уже творил ту внутреннюю молитву Богу,которую в минуты бедствий совершает всякий человек, даже не имеющий никакогопонятия о Боге. Вот то общее, тот живой дух ее содержания,которым произведет на всех впечатление «Одиссея» прежде, чем одни восхитятся еепоэтическими достоинствами, верностью картин и живостью описаний; прежде, чемдругие поразятся раскрытием сокровищ древности в таких подробностях, в каких несохранило ее ни ваянье, ни живопись, ни вообще все древние памятники; прежде,чем третьи останутся изумлены необыкновенным познанием всех изгибов душичеловеческой, которые все были ведомы всевидевшему слепцу; прежде, чемчетвертые будут поражены глубоким ведением государственным, знанием труднойнауки править людьми и властвовать ими, чем обладал также божественный старец,законодатель и своего и грядущих поколений; словом — прежде, чем кто-либозавлечется чем-нибудь отдельно в «Одиссее» сообразно своему ремеслу, занятиям,наклонностям и своей личной особенности. И все потому, что слишком осязательнослышен этот дух ее содержания, эта внутренняя сущность его, что ни в одномтворении не проступает она так сильно наружу, проникая все и преобладая надвсем, особенно, когда рассмотрим еще, как ярки все эпизоды, из которых каждый всилах застенить главное.

Отчего же так сильно это слышится всем? Оттого, что залегло это глубоко всамую душу древнего поэта. Видишь на всяком шагу, как хотел он облечь во всюобворожительную красоту поэзии то, что хотел бы утвердить навеки в людях, какстремился укрепить в народных обычаях то, что в них похвально, напомнитьчеловеку лучшее и святейшее, что есть в нем и что он способен позабывать всякуюминуту, оставить в каждом лице своем пример каждому на его отдельном поприще, авсем вообще оставить пример в своем неутомимом Одиссее на общечеловеческомпоприще.