1844

Я рад, что наконец начались у нас публичные чтения произведений нашихписателей. Мне уже писали об этом кое-что из Москвы: там читали разныелитературные современности, а в том числе и мои повести. Я думал всегда, чтопубличное чтение у нас необходимо. Мы как-то охотней готовы действовать сообща,даже и читать; поодиночке из нас всяк ленив и, пока видит, что другие нетронулись, сам не тронется. Искусные чтецы должны создаться у нас: среди насмало речистых говорунов, способных щеголять в палатах и парламентах, но многоесть людей, способных всему сочувствовать. Передать,поделиться ощущеньем у многих обращается даже в страсть, которая становится ещесильней по мере того, как живее начинают замечать они, что не умеют изъяснитьсясловом (признак природы эстетической). К образованью чтецов способствует такжеи язык наш, который как бы создан для искусного чтения, заключая в себе всеоттенки звуков и самые смелые переходы от возвышенного до простого в одной итой же речи. Я даже думаю, что публичные чтенья со временем заместят у насспектакли. Но я бы желал, чтобы в нынешние наши чтения избиралось что-нибудьистинно стоящее публичного чтения, чтобы и самому чтецу не жаль былопотрудиться над ним предварительно. В нашей современной литературе нет ничеготакого, да и нет надобности читать современное. Публика его прочтет и безтого, благодаря страсти к новизне. Все эти новые повести (в том числе и мои) нетак важны, чтобы сделать из них публичное чтение. Нам нужно обратиться к нашимпоэтам, к тем высоким произведениям стихотворным, которые у них долгообдумывались и обрабатывались в голове, над которыми и чтец должен поработатьдолго. Наши поэты до сих пор почти неизвестны публике. В журналах о нихговорили много, разбирали их даже весьма многословно, но высказывали большесамих себя, нежели разбираемых поэтов. Журналы достигнули только того, чтосбили и спутали понятия публики о наших поэтах, так что в глазах ее личностькаждого поэта теперь двоится, и никто не может представить себе определительно,что такое из них всяк в существе своем. Одно только искусное чтение можетустановить о них ясное понятие. Но, разумеется, нужно, чтобы самое чтениепроизведено было таким чтецом, который способен передать всякую неуловимуючерту того, что читает. Для этого не нужно быть пламенным юношей, который готовсгоряча и не переводя духа прочесть в один вечер и трагедию, и комедию, и оду,и все что ни попало. Прочесть как следует произведенье лирическое — вовсе небезделица, для этого нужно долго его изучать. Нужно разделить искренно споэтом высокое ощущение, наполнявшее его душу; нужно душой и сердцемпочувствовать всякое слово его — и тогда уже выступать на публичное его чтение.Чтение это будет вовсе не крикливое, не в жару и горячке. Напротив, оно можетбыть даже очень спокойное, но в голосе чтеца послышится неведомая сила,свидетель истинно-растроганного внутреннего состояния. Сила эта сообщится всеми произведет чудо: потрясутся и те, которые не потрясались никогда от звуковпоэзии. Чтенье наших поэтов может принести много публичного добра. У них естьмного прекрасного, которое не только совсем позабыто, но даже оклеветано,очернено, представлено публике в каком-то низком смысле, о котором и непомышляли благородные сердцем наши поэты. Не знаю, кому принадлежит мысль —обратить публичные чтения в пользу бедным, но мысль эта прекрасна. Особенно этокстати теперь, когда так много страждущих внутри России от голода, пожаров,болезней и всякого рода несчастий. Как бы утешились души от нас удалившихсяпоэтов такому употреблению их произведений!

1843

…Обращаюсь к нападеньям вашим на глупость петербургской молодежи, котораязатеяла подносить золотые венки и кубки чужеземным певцам и актрисам в то самоевремя, когда в России голодают целиком губернии. Это происходит не от глупостии не от ожесточения сердец, даже и не от легкомыслия. Это происходит от всемнам общей человеческой беспечности. Эти несчастия и ужасы, производимыеголодом, далеки от нас; они совершаются внутри провинций, они не перед нашимиглазами, — вот разгадка и объяснение всего! Тот же самый, кто заплатил, дабынасладиться пеньем Рубини[40], сто рублей закресло в театре, продал бы свое последнее имущество, если бы довелось ему бытьсвидетелем на деле хотя одной из тех ужасных картин голода, перед которыминичто всякие страхи и ужасы, выставляемые в мелодрамах. За пожертвованьем у насне станет дело: мы все готовы жертвовать. Но пожертвованья собственно в пользубедных у нас делаются теперь не весьма охотно, отчасти потому, что не всякийуверен, дойдет ли, как следует, до места назначенья его пожертвованье, попадетли оно именно в те руки, в которые должно попасть. Большею частию случаетсятак, что помощь, точно какая-то жидкость, несомая в руке, вся расхлещется подороге, прежде чем донесется, и нуждающемуся приходится посмотреть только наодну сухую руку, в которой нет ничего. Вот о каком предмете следует подумать,прежде чем собирать пожертвованья. Об этом мы с вами после потолкуем, потомучто это дело ничуть не маловажное и стоит того, чтобы о нем толковопотолковать. А теперь поговорим о том, где скорей нужно помогать. Помогатьнужно прежде всего тому, с которым случилось несчастие внезапное, котороевдруг, в одну минуту, лишило его всего за одним разом: или пожар, сжегший вседотла, или падеж, выморивший весь скот, или смерть, похитившая единственнуюподпору, словом — всякое лишение внезапное, где вдруг является человекубедность, к которой он еще не успел привыкнуть. Туда несите помощь. Но нужно,чтобы помощь эта произведена была истинно христианским образом; если же онабудет состоять в одной только выдаче денег, она ровно ничего не будет значить ине обратится в добро. Если вы не обдумали прежде в собственной голове всегоположения того человека, которому хотите помочь, и не принесли с собой емунаученья, как отныне следует вести ему свою жизнь, он не получит большого добраот вашей помощи. Цена поданной помощи редко равняется цене утраты; вообще онаедва составляет половину того, что человек потерял, часто одну четверть, аиногда и того меньше. Русский человек способен на все крайности: увидя, что сполученными небольшими деньгами он не может вести жизнь, как прежде, он с горяможет прокутить вдруг то, что ему дано на долговременное содержанье. А потомунаставьте его, как ему изворотиться именно с той самой помощью, которую выпринесли ему, объясните ему истинное значение несчастья, чтобы он видел, чтооно послано ему затем, дабы он изменил прежнее житие свое, дабы отныне он сталуже не прежний, но как бы другой человек и вещественно и нравственно. Высумеете это сказать умно, если только вникнете хорошенько в его природу и в егообстоятельства. Он вас поймет: несчастие умягчает человека; природа егостановится тогда более чуткой и доступной к пониманью предметов, превосходящихпонятие человека, находящегося в обыкновенном и вседневном положении; он как бывесь обращается тогда в разогретый воск, из которого можно лепить все, что низахотите. Всего лучше, однако ж, если бы всякая помощь производилась чрез рукиопытных и умных священников. Они одни в силах истолковать человеку святой иглубокий смысл несчастия, которое, в каких бы ни являлось образах и видах комубы то ни было на земле, обитает ли он в избе или палатах, есть тот же крикнебесный, вопиющий человеку о перемене всей его прежней жизни.

1844