С лета 1842 года Гоголь живет за границей. Он принимается за чтение книгдуховного содержания, уделяя преимущественное внимание святоотеческойлитературе. Его письма сороковых годов наполнены просьбами о присылке книг побогословию, истории Церкви, русским древностям. Друзья и знакомые шлют емутворения святых отцов, издаваемые Московской Духовной академией, сочиненияТихона Задонского, Димитрия Ростовского, епископа Иннокентия, номера журнала«Христианское чтение». Присланное Н. М. Языковым «Добротолюбие» (собраниеаскетических писаний) стало для Гоголя одной из самых насущных книг. Не обходитон и западного богословия, читая Боссюэ, Фому Аквинского, приписываемую ФомеКемпийскому книгу «О подражании Иисусу Христу». Сам Гоголь в «Авторскойисповеди» так писал о той эпохе своей жизни: «С этих пор человек и душачеловека сделались, больше чем когда-либо, предметом наблюдений. Я оставил навремя все современное; я обратил внимание на узнанье тех вечных законов,которыми движется человек и человечество вообще. Книги законодателей,душеведцев и наблюдателей за природой человека стали моим чтением <…> ина этой дороге, нечувствительно, почти сам не ведая как, я пришел ко Христу,увидевши, что в Нем ключ к душе человека…»

В 1844 году Гоголь делает выписки в особую тетрадь из творений святых отцови учителей Церкви, пользуясь в основном журналом «Христианское чтение» за 1842год[1]. Помимо святых Иоанна Златоуста,Василия Великого, Ефрема Сирина, Григория Нисского, Иоанна Дамаскина, ДимитрияРостовского, в этом сборнике содержатся также отрывки из сочинений духовныхписателей, современников Гоголя: митрополита Филарета (Дроздова), ЗадонскогоЗатворника Георгия (Машурина), преосвященного Михаила (Десницкого), протоиереяСабинина. В это время — зимой 1843/44 года — Гоголь живет в Ницце уВиельгорских. Здесь он пишет для своих друзей ряд духовно-нравственныхнаставлений, или «правил», которыми они должны были руководствоваться вповседневной жизни. Покинув Ниццу в марте 1844 года, он напоминает Л. К.Виельгорской, обращаясь одновременно ко всей семье: «Вы дали мне слово вовсякую горькую и трудную минуту, помолившись внутри себя, сильно и искренноприняться за чтение тех правил, которые я вам оставил, вникая внимательно всмысл всякого слова, потому что всякое слово многозначительно и многого нельзяпонимать вдруг. Исполнили ли вы это обещание? Не пренебрегайте никак этимиправилами, они все истекли из душевного опыта, подтверждены святыми примерами,и потому примите их как повеление Самого Бога».

Эту попытку проповеди можно представить себе как подступы к «Выбраннымместам из переписки с друзьями» — многие идеи будущей книги содержатся в этих«правилах». Гоголь как бы нащупывает новый для себя жанр, приближаясь ктрадиции святоотеческой литературы.

Теперь уже продолжение «Мертвых душ» Гоголь не мыслит без постояннойвнутренней работы над собой. «Сочиненья мои так связаны тесно с духовнымобразованием меня самого и такое мне нужно до того времени вынести внутреннеесильное воспитание душевное, глубокое воспитание, что нельзя и надеяться наскорое появление моих новых сочинений», — писал он II. А. Плетневу в октябре1843 года. А в июле следующего года отвечал Н. М. Языкову на его запрос: «Тыспрашиваешь, пишутся ли «Мертвые души»? Пишутся и не пишутся. <…> Я идувперед — идет и сочинение, я остановился — нейдет и сочинение».

Напряженная внутренняя жизнь отразилась и на внешнем облике Гоголя. П. В.Анненков, встретивший его в 1846 году в Париже, вспоминает: «Гоголь постарел,но приобрел особенного рода красоту, которую нельзя иначе определить, какназвав красотой мыслящего человека. Лицо его побледнело, осунулось; глубокая,томительная работа мысли положила на нем ясную печать истощения и усталости, нообщее выражение его показалось мне как-то светлее и спокойнее прежнего. Этобыло лицо философа».

Одним из самых трудных в жизни Гоголя был год 1845-й. Его письма этой порыполны жалоб на ухудшающееся здоровье. Болезненность его усугублялась тем, чтоон «хотел насильно заставить писать себя», тогда как душа его «была не готова»к этому. «Я мучил себя, — признавался он в начале апреля этого года А. О.Смирновой, — насиловал писать, страдал тяжким страданием, видя бессилие, инесколько раз даже причинял себе болезнь таким принуждением и ничего не могсделать, и все выходило принужденно и дурно. И много, много раз тоска и дажечуть-чуть не отчаяние овладевали мною от этой причины».

В январе-феврале 1845 года Гоголь — в Париже у графа А. П. Толстого. Об этомвремени он писал Н. М. Языкову: «Жил внутренне, как в монастыре, и, в прибавкук тому, не пропустил почти ни одной обедни в нашей церкви». Такому образу жизнисоответствует и характер его занятий: он изучает чинопоследование ЛитургииИоанна Златоуста и Василия Великого на греческом языке, пользуясь библиотекойнастоятеля русской посольской церкви протоиерея отца Димитрия Вершинского,который был глубоким знатоком святоотеческой письменности и публиковал своипереводы в журнале «Христианское чтение».

Почти ежедневные посещения церковных служб создавали у Гоголя высокоедуховное настроение. В связи с этим он писал в конце февраля 1845 года А. О.Смирновой, что «был сподоблен Богом и среди глупейших минут душевного состояниявкусить небесные и сладкие минуты».

В Париже Гоголь приступает к работе над книгой о Божественной Литургии,оставшейся незаконченной и увидевшей свет только после его смерти. Цель этогодуховно-просветительского труда, как ее определил Гоголь, — «показать, в какойполноте и внутренней глубокой связи совершается наша Литургия, юношам и людям,еще начинающим, еще мало ознакомленным с ее значением».

Однако стремление к пониманию сокровенного смысла Литургии возникло у Гоголяне в это время, а гораздо раньше. Еще в 1842 году он писал матери: «…естьмного тайн во глубине души нашей, которых еще не открыл человек и которые могутподарить ему чудные блаженства. Если вы почувствуете, что слово ваше нашлодоступ к сердцу страждущего душою, тогда идите с ним прямо в церковь ивыслушайте Божественную Литургию. Как прохладный лес среди палящих степей,тогда примет его молитва под сень свою». Эта любовь к литургическому словувызревала постепенно и после нескольких лет заграничных странствий и душевныхтревог вылилась в желание передать другим накопленный опыт.

К весне — началу лета 1845 года болезнь Гоголя усиливается. О его тяжкомфизическом и душевном состоянии свидетельствует православный священник,духовник Жуковского отец Иоанн Базаров, в ту пору настоятель вновь учрежденнойдомовой церкви в Висбадене. В апреле он получил от Гоголя, жившего тогда воФранкфурте, записку: «Приезжайте ко мне причастить меня, я умираю». Отец Иоаннзастал его на ногах. На вопрос, почему он считает свое положение столь опасным,Гоголь протянул руки и сказал: «Посмотрите! совсем холодные!» Однако священникубедил его, что он вовсе не в таком состоянии, чтобы причащаться на дому, иуговорил приехать в Висбаден говеть, что тот и исполнил. Будучи в домеБазарова, в кабинете хозяина, Гоголь по своей всегдашней привычке рассматривалего библиотеку. Увидев свои книги, он воскликнул чуть ли не с испугом: «Как! Иэти несчастные попали в вашу библиотеку!» «Это было именно то время, — поясняетотец Иоанн, — когда он раскаивался во всем, что им было написано»[2].

В конце июня — начале июля разразился кризис. Как бы предчувствуя неминуемуюсмерть, Гоголь пишет новое духовное завещание, впоследствии включенное в книгу«Выбранные места из переписки с друзьями», и сжигает рукопись второго тома. Осамом сожжении мы почти не имеем других сведений, кроме сообщенных Гоголем впоследнем из «Четырех писем к разным лицам по поводу «Мертвых душ»,напечатанных в той же книге. «Не легко было сжечь пятилетний труд, производимыйс такими болезненными напряженьями, где всякая строка досталась потрясеньем,где было много того, что составляло мои лучшие помышления и занимало моюдушу».