На Рождество было очень холодно. Лорен почти прижалась носом кстеклу и дыханием разморозила покрывавшие его ледяные кристаллики.Через образовавшуюся влажную дырочку стала видна жесткаяпосеребренная трава, блестящие от льда крыши. А еще коты, сбрезгливой грацией гуляющие по мерзлой земле.

Чесси подарил ей на Рождество белую меховую шапочку и муфту. Втот день она надела их впервые и отправилась на прогулку по тропемежду скал, чтобы полюбоваться, как холодное озеро бьется внизу окамни.

Через два дня после Рождества, играя в музыкальной комнате наскрипке, Лорен почувствовала чье-то присутствие. Она повернулась,ожидая увидеть Чесси, но встретила черные глаза Соломона Кейда.Руки у нее замерли и упали.

— Продолжайте, пожалуйста, — сказал он, садясь вкресло.

Она покачала головой.

— Чесси знает, что вы здесь? — спросила она каким-тоне своим голосом, высоким и тонким.

— Это он разрешил мне послушать вашу игру, — ответилСоломон мягко. — И вот я здесь. Поиграйте для меня.

— Но я не могу! — сказала она испуганно.

Соломон поднял брови.

— Но вы же играете в своем колледже. А теперь поиграйте дляменя.

Она сама толком не могла объяснить, почему не хотела, чтобы онсидел и слушал ее. В конце концов она сбежала на кухню, быстронадела свое красное пальто, шапочку и муфту и вышла на морозныйвоздух. Чесси ничего не сказал ей, только поглядел вслед с ласковымудивлением.

Лорен шла знакомой тропинкой, как вдруг услышала сзади хрустсучьев. Она обернулась: ее нагонял Соломон Кейд.

— Здравствуй, Красная Шапочка, — сказал он сусмешкой. — Я — Серый Волк.

Она почувствовала ответную реакцию раздражения.

— Шапочка у меня белая.

Он догнал ее, посмотрел в глаза и тихо сказал:

— И правда белая, к тому же очень хорошенькая.

Поцелуй был совсем легкий, дразнящий, поцелуй для ребенка. Но унее сильно забилось сердце, и она отшатнулась, как отопасности.

Соломон крепко, по-хозяйски, взял ее под руку.

— Куда мы идем? Где-то здесь должен быть лес, в которомстоит уютный домик вашей бабушки. — Он по-прежнему шутил.

По тропинке они дошли до мыса Хамелеон и в молчании полюбовалисьбурным озером. Ветер со свистом ударял по верхушкам волн, взбиваяна них пену.

— Настоящая вагнеровская погода, — проговорилСоломон.

По дороге домой он стал жаловаться на холод и сунул руку ей вмуфту.

— Какие теплые пальчики. — Лорен почувствовала, какего указательный палец гладит ей ладонь, и дрожь пробежала у нее поспине.

Чесси сварил кофе, и Кейд с благодарностью выпил чашку. Он всееще дрожал от холода. Когда руки у него согрелись, Соломон взялскрипку, и тут Лорен поняла, что имел в виду дядя. Когда онаслушала его исполнение в концертном зале, блеск мастерства затмилдля нее все. Сейчас же музыка напомнила ей красивую полированнуюповерхность, под которой ничего не было. Или почти ничего. Это еевстревожило, потому что, наблюдая за ним, она поняла, что таковаего сущность.

Затем последовала короткая пауза, и Соломон повернулся к ней.Лорен смотрела на него большими несчастными глазами, и он сдвинулброви. И чем внимательнее вглядывался в ее лицо, тем большехмурился.

— Теперь ты, — сказал он, едва разжимая губы.

Лорен взяла скрипку, вскинула смычок и взглянула на деревья заокном. Она задумалась, дыша спокойно, без волнения, и не сразутронула струны. Соломон было двинулся, но Чесси положил ему руку назапястье.

Она начала. Только часть ее сознания контролировала тончайшиенити, управляющие технической стороной исполнения, котораяхранилась в памяти. На другом уровне была только музыка. Лоренпревратилась в тростник, из которого ветер выдувает свою мелодию,слилась с инструментом, стала его частью. Погружаясь в музыку, онапереставала быть собой. Техническое совершенство нужно было ейтолько для того, чтобы дать жизнь музыке. Во время исполнения самаЛорен просто переставала существовать.

Прозвучали последние звуки, и она опустила руки, обессиленная,без единой мысли, похожая на опустошенный сосуд. Чесси встал,поцеловал ее в щеку и вышел. Лорен не стала поворачиваться кСоломону, но слышала, как он, не двигаясь, дышит позади нее. Черезнекоторое время он тоже ушел, не сказав ни слова.

Позднее, когда она вышла на кухню, его уже не было. Чесси нестал говорить ей, что сказал Соломон, поэтому она так и не узнала,понравилось ли ему ее исполнение. Больше он у них во время каникулне бывал.

Потом она вернулась в колледж, а несколько месяцев спустя Кейдприезжал на торжества по случаю вручения призов. Лорен вся дрожала,когда вышла получать свой. Но он вручил его, небрежно скользнув поней взглядом. Только кивнул, показывая, что помнит ее, однаконичего не сказал. Поэтому она очень удивилась, когда потом, навечере, устроенном в их честь, Соломон подошел к ней.

— Как чувствует себя Чесси?

— Спасибо, хорошо, — ответила она вежливо.

Соломон смотрел на нее беспокойными глазами, то и делопоглядывая по сторонам.

— Можно мне пригласить тебя в ресторан пообедать со мнойзавтра?

Лорен видела, что он волнуется, и это выглядело нелепо, потомучто он был знаменитым музыкантом, а она стеснительнойдевятнадцатилетней девочкой. Она несколько секунд молчала,инстинктивно чувствуя опасность этого предложения. Потом посмотрелаему в лицо. Соломон внимательно наблюдал за ней. Их глазавстретились, и она медленно ответила:

— Да, спасибо.

В тот первый вечер он говорил о Чесси, о музыке. Соломон отдавалпредпочтение тем произведениям, которые сам исполнял лучше всего,где он мог показать свою мощь и виртуозность. Лорен больше молчалаи слушала, внимательно глядя на него, и по ее лицу было видно, чтоона не может решить, что он за человек.

Он не сделал даже попытки дотронуться до нее. Отвез ее вобщежитие, где она жила, и пожелал спокойной ночи. Когда Лоренподнялась к себе, то почувствовала такую усталость, будто провела внапряжении долгое время. Соломон Кейд утомлял собой. Когда они быливместе, казалось, что прямо в глаза ей постоянно светит яркаяэлектрическая лампа огромной мощности. Она пыталась защититься, иэто сопротивление отняло у нее все силы.

Кейд, музыкант с международной известностью, много временипроводил на гастролях за границей. Но когда возвращался в Америку ибыл свободен, то регулярно виделся с Лорен. Такие вечера случалисьне часто, она успевала забыть, как нелегко ей давалась каждая ихвстреча, и, когда он, как перелетная птица, возвращался домой извонил, ни о чем не задумываясь, покорно принимала егоприглашения.

Лорен разрывалась между непреодолимым влечением и таким женепреодолимым страхом. Она была слишком чувствительна, уступчива,податлива по натуре и способна целиком отдаваться тому, чтолюбила, — музыке или близким людям. Но именно поэтому ейприходилось защищать свой хрупкий внутренний мир. Лорен поняла, каклегко может Кейд ранить ее и как глубока может оказаться эта рана.Они никогда не говорили о личной жизни Соломона, но в музыкальныхкругах все хорошо знали о его давней связи с оперной певицейБарбарой Ньюберн.

Однажды в оперной программке Лорен увидела фотографию этойкрасивой и умной женщины. Она с каким-то особенным вниманиемпрочитала биографию, напечатанную ниже. Там, конечно, ничего небыло сказано о Соломоне, но она сумела получить некотороепредставление об образе жизни возлюбленной Соломона Кейда.

У Барбары Ньюберн было редкое по красоте меццо-сопрано. Лореночень понравился ее голос, но она почувствовала в нем тот жеповерхностный блеск, который был свойствен Соломону, и точно так жеее искусство не давало полного удовлетворения. Музыка — преждевсего душа. Конечно, техника должна быть, техника — это фундамент,но она не может заменить собой способность чувствовать исопереживать. В исполнении Кейда и Ньюберн отсутствовало именноэто. И, несмотря на прекрасный голос и замечательную внешность,Барбара так и не стала великой певицей.

В колонках светских новостей Лорен иногда попадались сплетни оБарбаре и Соломоне. Время от времени их видели вместе, но газеты неочень вдавались в подробности их отношений. Зато друзья Лорен помузыкальному колледжу охотно дополняли пропущенные детали, неподозревая, насколько это задевает ее лично. Она даже намеком недавала понять, что знакома с Соломоном, поэтому для студенток всеэти разговоры были просто сплетнями о любимом артисте.