Взаимная стратегия "живи и живи", направленная на подрыв приказа и избежание гибели, была скорее утилитарным обменом, чем результатом моральных угрызений совести, хотя знаменитое перемирие и футбольный матч между немецкими и британскими войсками в 1914 г. на Рождество были пронизаны христианскими представлениями о товариществе. По словам Эшворта, эта система воплощала социологическую "норму взаимности" - "поступай со мной так же, как я поступаю с тобой". Это требовало доверия к тому, что противник будет соблюдать подразумеваемый договор; это предполагало сопереживание и "сознание доброты". В конце концов, у них был один и тот же окопный опыт, одна и та же воля к жизни, одни и те же конфликты с иерархией, которая хотела, чтобы они убивали и были убиты. Их объединяла и ненависть к артиллерии, ведь если наша артиллерия начнет массированную канонаду, то их артиллерия ответит добром на добро и убьет нас. Предпочтительнее было бы, чтобы не стреляли ни те, ни другие. Обе пехоты ненавидели "пожирателей огня", "героев", чья агрессия вызывала ответный огонь на себя. Эшворт описывает устные договоры, взаимную инертность и ритуалы, такие как отказ от обстрела во время приема пищи, преднамеренный обстрел "ничейной земли" или помощь противнику в предсказании времени следующего обстрела. Патрули могли спокойно проходить мимо друг друга в ночное время, а солдаты могли стрелять на поражение. Основываясь на письмах и дневниках нескольких полков и учитывая долю "тихих фронтов" и неэлитных полков, Эшворт дает минимальную цифру в 13% и максимальную - в 33% солдат, хотя бы раз участвовавших в системе.

Подобная практика "живи и живи" имела место и на других фронтах. В исследовании Зиманна о баварцах, сражавшихся на тихом фронте в Вогезах, говорится о схожей практике немецких и французских войск. Руссо цитирует нескольких французских солдат, рассказывающих о дружеских контактах с противником, когда это позволяли условия фронта. Шелдон рассказывает о немецком унтер-капрале, захваченном в "ничейной земле" австралийским патрулем. Австралийцы дали ему сигареты и предложили не брать его в плен, если он вернется и подарит им немецкий стальной шлем. Он согласился и сдержал свое слово, вернувшись с каской. Они пожали друг другу руки и вернулись в свои части. Это была та жизнь, о которой мечтало большинство солдат.

Но на неспокойных участках шла бойня. Наступление под Верденом продолжалось десять месяцев и унесло 550 тыс. французских и 430 тыс. немецких жизней. Наступление на Сомме продолжалось пять месяцев. В первый день наступления потери составили 60 000 британских солдат, из них 20 000 были убиты. Бойня под Верденом была вызвана тем, что Фалькенхайн привлек в зону действия своей артиллерии как можно больше французских солдат. Французские генералы поставляли трупы, но войска не дрогнули. За всю войну в среднем ежедневно погибало 900 французов, 1300 немцев и более 1450 русских. Британцы теряли "всего" 457 человек в день. Около 40% всех солдат, участвовавших в войне, были хотя бы раз ранены. Улучшения в медицине со времен Наполеоновских войн были сведены на нет более тяжелыми ранениями, наносимыми новым оружием, поэтому от ран умерло больше солдат, чем во времена Наполеона. Но 30% солдат действовали в менее опасном тылу, а значит, общие потери занижены для фронтовых солдат.

Тем не менее, и тактика "живи-живи", и массовая резня заставляли командование вносить изменения. С 1916 г. германская армия разработала более гибкую стратегию "обороны в глубину", а австрийцы - "штурмовиков", небольшие отряды коммандос. Британцы также стали чаще использовать снайперов, траншейные минометы, пулеметы и мины, а также проводить больше рейдов коммандос. Эти рейды в целом были неэффективны, но они подрывали подход "живи и живи", поскольку их нельзя было ритуализировать или предсказать. Армейская тактика была направлена на борьбу с самодеятельностью солдат. Но с 1918 г. эти изменения были интегрированы в более общее использование укрытий и маскировки, свободу маневра подразделений и объединение вооружений, которые стали применяться более гибко для выхода из тупиковой ситуации.

Эшворт комментирует теорию Маршалла о том, что солдаты Второй мировой войны не стреляли по моральным соображениям, о чем я расскажу позже. Он отмечает, что принцип "живи и живи" соответствует утверждению Маршалла о том, что солдаты не стреляли из своего оружия, но это не было связано с моральными устоями. Он не находит доказательств того, что "противоречие между гуманными побуждениями и приказом убивать вызывало паралич". Он цитирует нескольких солдат, которые описывают убийство в простых выражениях. Одуан-Рузо и Беккер приводят примеры, когда солдаты сообщали, что им нравится убивать в рукопашном бою. Но, отмечая, что многие ветераны к 1930-м годам стали пацифистами, они предполагают, что моральные сомнения мучили многих после войны, как я уже отмечал в отношении последствий Гражданской войны в США. Эшворт утверждает, что лишь "небольшая часть солдат, госпитализированных с боевой усталостью, испытывала страх перед убийством". Последнее подтверждается исследованием отчетов психологов, проведенным Александром Уотсоном. Страх за себя был гораздо важнее моральных переживаний.

Смит сетует на то, что со времен Клаузевица армии считаются чрезмерно централизованными, а реакция солдат - простым "трением" в системе. Клаузевиц не видел, что его "аполитичная" армия отличается от гражданских солдат, ставящих под сомнение власть и ведущих с ней переговоры. Солдаты не были пассивными жертвами, которых жестоко убивала и истребляла современная военная машина. В своем исследовании 5-й французской пехотной дивизии Смит отмечает, что солдаты были преданы военному делу. Они хотели, чтобы Франция победила, и были готовы сражаться для достижения этой цели. Но они также верили в "пропорциональность" командования. Риск, который от них требовался, должен был быть пропорционален шансам на достижение успеха. Когда приказы кажутся несоразмерными, солдаты сопротивляются, проявляя вялость, нежелание выполнять приказы об атаке и недовольство. В этом есть определенный рациональный расчет. Солдаты сами решали, что возможно на их поле боя, и иногда навязывали свои решения - отступление, молчаливый отказ от наступления или даже капитуляция. Их непосредственные офицеры могли сочувствовать и смягчать их требования, передавая недовольство по иерархии и предлагая тактические изменения. Негласные переговоры между строевыми подразделениями касались приемлемых вариантов действий в боевой обстановке.

Эммануэль Сен-Фусьен показывает, что во французской системе военной юстиции росло чувство соразмерности. Вначале она была репрессивной, но затем смягчилась, поскольку казни за трусость или дезертирство стали более редкими (за исключением тех случаев, о которых речь пойдет ниже), а приговоров приводилось в исполнение все меньше. На фронте в условиях боевой обстановки ослабла иерархия. Перед младшими офицерами, сержантами и солдатами стояли одни и те же задачи, и примеры инициативы и мужества любого из них могли вдохновить остальных. Власть стала более отзывчивой, более гибкой. Военная юстиция перешла от отстраненной и авторитарной системы к более межличностной, отвечающей потребностям опытной, демократической армии. Какая трагедия, что это произошло только на фоне массовой бойни!

По мере того как война затягивалась, недовольство росло. К 1917 г. во Франции оно подогревалось надеждами на мир, вызванными русской революцией, вступлением в войну американских войск, отступлением Германии за линию Гинденбурга, политической борьбой в Париже и провалом наступления Робера Нивеля "Chemin des Dames". В результате возник психологический порог, при превышении которого солдаты не хотели участвовать в наступательных операциях, что вылилось во французские мятежи в апреле-мае 1917 года. Около 45 тыс. солдат отказались подчиниться приказу о наступлении по широкому фронту. Они были готовы защищать свои позиции, но отвергали политику непрерывных атак Нивеля: он нарушил их негласный договор о защите Франции, не став при этом пушечным мясом. Требования солдат варьировались от улучшения питания и предоставления отпусков до немедленного заключения мира. Направляя свои требования депутатам в Париже, солдаты признавали легитимность республики и свою собственную власть как граждан. Они также пытались защитить себя от казни. Смит ослабляет свою аргументацию, противопоставляя французских "гражданских солдат" стереотипам предполагаемых "подданных солдат" Великобритании (как и Франции, мужской демократии) и Германии, полудемократической, многие солдаты которой к концу войны стали социалистами. Еще важнее то, что британские и немецкие солдаты служили за границей, запертые в рамках своей военной дислокации, в то время как мятежные французские войска находились дома, в ста километрах от Парижа. Многие из них провели свои отпуска в Париже, наблюдая за забастовками и демонстрациями.

Кризис был разрешен с помощью стратегии "кнута и пряника" Филиппа Петена: с одной стороны, неизбежные казни "главарей", с другой - обещания "танков и американцев", улучшение условий жизни и уменьшение числа массовых нападений. Но к середине 1918 года все армии, за исключением недавно прибывших американцев, оказались на волоске от гибели. Те, кто находился на передовой и имел непосредственный опыт сражений, чаще страдали от психологических травм. Об этом же свидетельствует анализ посттравматических стрессовых расстройств в ходе последних войн (см. следующую главу).