Великие державы, воюющие друг с другом, кажутся иррациональными из-за масштабов разрушений и смертей. Однако существовало два способа уменьшить боль. Первый заключался в разработке правил ведения войн, при которых смертность в бою для господствующих классов была бы низкой. Это было экстремально в "цветочных войнах" ацтеков, но обычным явлением в Китае в период Весны и Осени, а также в Европе в Средние века, а затем снова в столетие после Вестфальского мира 1648 года. Война в эти периоды не отсутствовала, но она была взаимно регулируемой, что свидетельствует о рациональном расчете целей. Война могла быть не столь затратной для правителей и высших классов. Но это оказалось не так.
Вторым способом снижения болевых ощущений были войны с отклонением. В Древнем Китае и в Европе войны между крупными державами-ядрами могли частично перекидываться на менее могущественные народы периферии или на менее сильных союзников другой стороны. Здесь крупные державы не занимали всего пространства геополитики. Империи строились на экспансии на периферию, подобно тому как Рим расширялся по Средиземноморью, или чжоуские правители древнекитайских государств - среди "людей поля", или Великобритания и Франция неоднократно воевали друг с другом по всему миру в XVIII веке, когда их мирные договоры, как правило, обеспечивали территориальные выгоды для обеих сторон за счет колонизированных туземцев. Это переросло в раздел добычи в "схватке за Африку" и в позднеимперском Китае, где крупнейшие иностранные державы выделяли военные подразделения в объединенные силы, подавляющие китайское сопротивление - возможно, в WEPO (West Pacific Organization), задолго до НАТО. Войны за отклонение стоили дешевле и приносили территории, сокровища и имперский статус. Крупные державы Азии и Европы могли дешево расширяться за счет своих периферийных территорий, а европейцы затем делали это по всему миру. Холодная война перевела конфликт сверхдержав на более слабых клиентов, поскольку США и СССР воевали друг с другом лишь косвенно, в опосредованных войнах, используя государства-клиенты и движения, что было рациональной стратегией для сверхдержав, но не для их клиентов.
Реалистическая теория основывается на данных о войнах, начиная с 1816 г., в основном в Европе, которая имела особую геополитику: ее государства занимали все пространство сначала Европы, а затем и мира. Мелких королевств вскоре стало очень мало, остались только крупные государства и их колонии и государства-клиенты. А поскольку правители были заперты в своих владениях, не зная о намерениях и возможностях соперников, это могло показаться им реалистической дилеммой безопасности в условиях геополитической анархии. Были и другие случаи, когда соперничающие правители заполняли все пространство геополитической системы, но были периоды и места, где это было не так, где были возможны экспансия и отклонение, и поэтому война не была просто лобовым столкновением крупных держав. Тем не менее римская и европейская экспансия, китайское и японское объединение завершались борьбой между акулами на жизнь и смерть. Занимая все пространство региональной геополитической конфигурации и не имея возможности регулировать или отклонять войну, они вели предсказуемо дорогостоящие лобовые сражения друг с другом. В этом и заключается ключевая загадка третьего типа кейсов. Почему они продолжали воевать друг с другом?
И в этом случае важным было сохранение статуса и чести, но война усиливалась идейно-эмоциональными настроениями и контекстом, вызывающим тревогу, страх и ненависть к "злым" соперникам, как в тех волнах идеологической войны, которые были инициированы европейцами. Здесь агрессор стремился преобразовать общество тех, на кого он нападал, а последние - защитить свой образ жизни. Самым крайним примером этого было советское сопротивление нацистской Германии, поскольку в случае победы нацистов на востоке евреев, коммунистов и даже всех славян ждала смерть или рабство. Для этих групп самозащита была поистине отчаянной рациональностью выживания.
Но чаще агрессия акул против равных возникала из-за зависимости от пути - правители, столкнувшись с соперниками, были склонны следовать тем путям, которые принесли им успех в прошлом. Победы порождали уверенность, что делало войну более вероятным исходом спора. Кумулятивное поглощение означало, что Рим, несколько последних китайских Воюющих государств, несколько последних японских даймё и оставшиеся в живых крупные правители ранней современной Европы привыкли к победам. Большинство из них в конце концов получили по заслугам, но череда побед заложила культуру и институты милитаризма. Прежние успехи укрепляли воинские добродетели, восхваляли героев, а не торговцев; правители воспринимали войну, а не торговлю как путь к богатству, карьерному успеху, социальному статусу, чести и славе. Таким образом, военная сила возвышалась над другими источниками власти. Крайним случаем "запекания" была Римская республика, но, хотя римский милитаризм оказался необычайно долговечным, война была запечена и в Воюющих государствах Древнего Китая, в бывших варварских династиях, правивших имперским Китаем, в династиях ацтеков и инков, в первых правителях арабских династий, во владыках-даймё в Японии XVI века, в средневековых европейских князьях, в современной Пруссии-Германии и Японии, а также в современной путинской России.
Привязанность также помогает определить друга и врага, как это происходит в современной американской внешней политике, которая определяет Иран как врага, саудитов - как друзей, а Израиль - как действительно близкого друга, и все это по причинам, доставшимся от прошлого, а сегодня потерявшим актуальность, которые усиливают израильско-палестинский конфликт и зарождающуюся гражданскую войну между мусульманами-шиитами и мусульманами-суннитами. Это геополитическая неподвижность, а не анархия, тирания истории; она избавляет правителей, подчиняющихся укоренившимся группам влияния, от необходимости выяснять, где лежат интересы сегодняшнего дня. Другими примерами могут служить неспособность династии Сун разобраться в изменении соотношения сил между бывшими варварскими государствами, продолжение войн династии Юань в условиях враждебной экологии, наполеоновские и гитлеровские замашки.
И наоборот, повторные военные поражения или дорогостоящие ничьи снижают амбиции, что в конечном итоге подрывает милитаризм - реализм с отложенной реакцией, как в императорском Риме после неоднократных безрезультатных войн с парфянами и северными варварами. Поскольку взаимное истощение было обычным явлением в латиноамериканских войнах, правители не были рецидивистами. Они предпочитали бряцать саблями, а затем прибегать к посредничеству. Страшные гражданские войны в Японии в XVI в. породили повсеместное стремление к миру, что способствовало гегемонии Токугавы. Более распространенным был более краткосрочный эффект. Четыре раза в Западной Европе тяжелейшие войны - Тридцатилетняя, Наполеоновская, Первая и Вторая мировые войны - приводили к послевоенному периоду повышенной дипломатической активности. В первых трех случаях это было, увы, временно. Продлится ли четвертый период? Китай при некоторых правителях династий Хань и Сун реагировал на поражение примирительной дипломатией, как и американские политики в течение десятилетия после поражения во Вьетнаме. Неясно, приведет ли недавняя череда неудачных войн к долгосрочной осторожности американских правителей, поскольку они открыли для себя милитаризм переноса риска, современную форму войн с отклонением, перекладывая риск смерти с собственных войск на солдат противника, гражданское население в зонах боевых действий, наемников и контрактников, гибнущих вдали от посторонних глаз.
Можно представить себе контур развития военных действий на протяжении веков. В каждом регионе, где возникали государства и классовое деление, государства периодически вели войны против родовых, племенных и безгосударственных групп на своей периферии, затем поглощая их. Обладая военными преимуществами , периферийные группы могли нанести ответный удар, но для этого им приходилось создавать собственные государства. По мере того как каждый регион наполнялся государствами, их войны становились все более направленными друг против друга, хотя стимулы для завоевания новых периферийных народов сохранялись. Милитаристские институты и культура, выросшие на выгодных малых войнах, затем были переведены на большие войны друг с другом. В лучшем случае эта война велась с нулевой суммой: одни выигрывали, другие проигрывали, но поскольку проигравшие исчезали, то исчезала и их история. Для нашего потребления зафиксированы успехи имперских цивилизаций, независимо от того, состояли ли они из одного государства или нескольких конкурентов. Но в современных обществах весь мир заполнен государствами, легитимность которых поддерживается международными институтами. Война между крупными государствами уже не может быть рациональной, хотя нет никакой гарантии, что правители будут рациональными. Современные поля сражений в значительной степени перенесены в пространства внутри слабых государств. Таким образом, войны - это историческая последовательность, в которой опыт прошлых поколений тяжело ложится на мозги живущих, иногда (как говорил Маркс) в виде кошмара, но чаще в виде захватывающей фантазии.