— Принцесса, почему вы всегда так добры... Я... мне обидно за вас!

— Глупости, — мягко, но со сдержанным достоинством ответила Мужун Мэнцзэ, после чего сама обратилась к барышне Юэ, — не нужно затевать ссору, лучше иди в зал, погрейся.

— Да… — неохотно согласилась барышня Юэ, но, прежде чем уйти, все же бросила на Гу Мана свирепый взгляд. Было заметно, что ее щеки надулись от едва сдерживаемого гнева.

Отослав служанку, Мужун Мэнцзэ повернулась к Мо Си и спросила:

— Теперь он... он живет в твоем доме?

О ком она говорила, в дополнительных пояснениях не нуждалось. Мо Си нейтрально хмыкнул в знак согласия.

Мужун Мэнцзэ опустила ресницы и вздохнула:

— Не хочу надоедать советами, но ты тот человек, который однажды уже слишком сильно пострадал. Есть вещи, которым ты должен уделять больше внимания.

— Я знаю.

Гу Ман не совсем понял, что имела в виду Мужун Мэнцзэ, он просто чувствовал, что раз она не позволила той свирепой девице продолжить его бранить, то, видимо, была хорошим человеком. Именно в этот момент с дерева, что росло возле террасы, неожиданно слетел цветок сливы и упал на волосы Мэнцзэ. Гу Ман протянул руку, чтобы помочь ей убрать его…

Но на этот раз Мо Си перехватил его руку прежде, чем она коснулась волос Мужун Мэнцзэ.

— Ей на голову упал цветок... — сказал Гу Ман.

Но Мо Си оборвал его и без колебаний потребовал:

— Это принцесса Мэнцзэ. Поклонись.

— Забудь, — вмешалась Мэнцзэ. — Его разум поврежден, так что неважно, поклонится он или нет.

Гу Ман не произнес ни звука, взгляд его голубых глаз блуждал от Мэнцзэ к Мо Си. В конце концов он медленно склонил голову.

— Я лишь хотел помочь…

— … — Мо Си сделал паузу, а потом, видимо решив закончить этот разговор, потребовал, — Возвращайся в главный зал. Мне нужно ей кое-что сказать.

Она прогнала ее, он прогнал его.

Выходит, он, так же как и барышня Юэ, был тем, кого хотели отослать?

Гу Ман безмолвно посмотрел на Мо Си и Мэнцзэ и через некоторое время также молча отвернулся.

До того, как он потерял память, Гу Ман всегда был мягок и любезен с женщинами, и сейчас не сильно изменился.

Он всегда считал, что эти хрупкие, нежные, прекрасные созданья заслуживают лучшей защиты и покровительства. А раз уж сам он уродился здоровым мужланом[4], то должен относиться к ним как можно лучше  и впредь быть вежливым и обходительным.

[4] 皮糙肉厚 pícāo ròuhòu «кожа — грубая, мясо — толстое» — железное, богатырское здоровье.

Поэтому он чувствовал, что Мо Си поступил правильно. Принцесса Мэнцзэ была не только принцессой, но и потрясающей женщиной, поэтому ее нужно было почитать и хорошо заботиться о ней.

А он был грязным рабом, так что ему и правда не следовало прикасаться к ней.

Но, непонятно почему, ему вдруг стало очень грустно. Он вернулся в большой зал, потер покрасневшие от холода пальцы и приложил к ушам... К этому моменту в зале уже собралось множество гостей, но никого из них он не знал.

От этого Гу Ман ощутил себя совершенно беспомощным, словно пес, которого выбросили одного посреди безлюдной пустоши. Он инстинктивно обернулся в поисках своей единственной надежной опоры, и в тот же миг осознал, что именно Мо Си его и отослал.

Ему некуда было идти, так что оставалось лишь безучастно стоять у двери на террасу, издали наблюдая за двумя далекими фигурами в свете фонарей.

Под цветочными фонариками Мо Си, склонив голову, заговорил о чем-то с принцессой. Во время их разговора Мэнцзэ все время смеялась, изредка покашливая. Потом, похоже, Мо Си о чем-то ее спросил, и она прикрыла рот, чтобы откашляться, а потом покачала головой.

Они стояли слишком далеко, поэтому Гу Ман не мог ничего расслышать, но черты лица Мо Си были достаточно четкими, так что даже издалека он мог ясно видеть выражение его лица даже издалека.

Мо Си со вздохом расстегнул свою парадно-выходную генеральскую мантию и передал ее Мужун Мэнцзэ.

Он не стал сам накидывать ее на плечи принцессе и вообще больше ничего такого не сделал, но при виде этой сцены, непонятно почему, Гу Ман вдруг почувствовал пульсирующую боль в сердце.

Нахмурившись, Гу Ман прижал руку к груди... Прежде, чем он успел понять, что это за эмоции и что с ним происходит, в его голове вдруг промелькнуло воспоминание об одном странном разговоре…

— Брат-наставник, ты правда мне очень нравишься, — это был голос Мо Си, такой же юношеский и искренний, как в его недавнем сне, — государь даровал мне титул князя Сихэ, мне больше не нужно жить с оглядкой на людей. В будущем я исполню все обещания, что давал тебе. Я хочу быть с тобой по закону… Гу Ман, я дам тебе дом. Дождись меня, ладно? Верь мне…

Боль в сердце становилась все сильнее, словно колючка чертополоха, которая пустила корни и проросла, а потом вдруг вырвалась наружу толстым стеблем.

Слова из прошлого все еще звучали в ушах, а перед глазами была эта красивая пара.

Непонятно почему, Гу Ман вдруг почувствовал такую невыносимую скорбь, что невольно содрогнулся всем телом и, ухватившись за дверной косяк, опустил голову, чтобы перевести сбившееся дыхание.

Он не совсем понимал значение тех слов, и не мог припомнить обстоятельств, что стояли за этими клятвами.

Но эта невыносимая боль… Также как чувства, что он испытывал тогда, эти слова были навеки высечены на его костях, и это было настолько больно, что теперь ему трудно было даже дышать.

Подсознательно он чувствовал, что такая боль не приходит из ниоткуда. Как будто в прошлом он уже давно ждал этого дня, и никогда не принимал всерьез прежние клятвы Мо Си.

Какое бы прекрасное будущее ни рисовал ему юный Мо Си, еще тогда ему казалось, что этот молодой человек из его воспоминаний хотел вложить свою жизнь, свое сердце, свое тело, свою страсть и всю свою любовь в одно мимолетное обещание.

И Гу Ман чувствовал, что когда-то он хотел ему верить.

Хотел до боли, до дрожи, до умопомрачения. Его разрывало от желания держать Мо Си за руку и, поставив все на кон, несмотря ни на что, верить ему и любить его.

Но стоило ему включить разум, и страх сковывал его.

Мо Си был гордым любимцем небес, потомком одной из самых знатных семей Чунхуа, генералом в четвертом поколении.

А сам он был маленьким человеком из самого низкого сословия. Эта любовь была слишком тяжела для него, и в конце концов он не смог ее вынести.

Даже тогда он понимал, что когда-нибудь Мо Си повзрослеет и образумится. С годами он поймет, что эти чувства были лишь юношеским порывом, век человека долог, и никчемный раб не мог стать тем, кто будет сопровождать его по жизни.

Но тогда он не сказал всех этих слов Мо Си, теперь же, когда они вновь всплыли в его памяти, стало понятно, что он просто боялся.

Казалось, если бы он произнес их вслух еще тогда, это было бы самым жалким его поражением, а у него и так изначально было слишком мало, так что он не мог позволить себе потерять еще и свое искреннее сердце.

Для знати его сердце мало что стоило: его можно было ранить, с ним можно было играть, его можно было выбросить или даже растоптать. Но для него это маленькое сердце было всей жизнью. У него больше ничего не было.

Поэтому Мо Си мог любить его, мог увлечься им и даже какое-то время играть с ним в запретную любовь. Но он не мог позволить себе любить Мо Си. Статус определяет судьбу человека с рождения. Хотя Гу Ман не хотел этого признавать, но такова была жизнь, и он не мог просто закрыть глаза и спрятаться от реальности.

Его доля была слишком незавидна.

Он не мог себе позволить то, чего хотел Мо Си. И не мог вынести то, что давал ему Мо Си.

Лучшим местом для него был этот темный неприметный угол у дверей на террасу, откуда он мог издали наблюдать за романом, к которому не имеет никакого отношения.

А затем немного посмеяться…

Но Гу Ман не мог смеяться. Он смутно осознавал, что просто обязан весело смеяться, ведь этот давно укоренившийся в нем инстинкт так долго защищал его сердце, но, в конце концов, он ведь больше не был прежним генералом Гу. Он не мог смеяться.

Поэтому Гу Ман отвернулся, не в силах больше смотреть на сцену на террасе, а потом и вовсе сбежал к струящимся водопадом столам. Остановившись возле них, он попытался успокоить свое пульсирующее от боли сердце.

Тем временем гостей на званом ужине становилось все больше и больше. Гу Ман был известным преступником и, стоя тут в полном одиночестве, он неизбежно привлекал множество косых взглядов. Среди гостей были кровные враги Гу Мана, которые, несомненно, жаждали мести. Эти люди не сводили с него глаз, и все выглядело так, что, если бы представился удобный случай, они бы тут же набросились на него и сожрали живьем.

С трудом восстановив внутреннее равновесие, Гу Ман почувствовал, что что-то не так. Оглядевшись по сторонам, он увидел лишь холодные и полные ненависти лица. Поспешно схватив пару угощений со струящихся водопадом столов, он прижал их к груди и, словно преследуемая всеми уличная крыса, поспешил скрыться в ближайшей «подворотне». Только когда ему, наконец, удалось найти неприметный угол, где можно было присесть на корточки, он обнаружил, что схваченное угощение было совершенно невкусным.

Его способность добывать пищу была уж слишком скверной. С заваленного деликатесами стола он умудрился утащить лишь две лепешки с зеленым луком.

Мало того, что они были с зеленым луком, так еще и давно остыли…

Но в этот момент у него не было возможности выбирать. Гу Ман опустил голову и, откусывая маленькие кусочки от лепешки, принялся жевать. В процессе его скудной трапезы за его спиной раздался нежный глубокий голос:

— Гу Ман? Почему ты здесь?

С куском недоеденной кунжутной лепешки во рту, Гу Ман обернулся и увидел Цзян Есюэ, который с некоторым изумлением взирал на него, сидя в своем деревянном инвалидном кресле.

Это был тот самый человек, который помог ему надеть «ожерелье»…

Гу Ман облегченно выдохнул. К этому человеку он не только не испытывал ненависти, но даже ощущал с ним некоторую душевную близость, поэтому, откусив еще кусочек, он тихо ответил: