— Принесите жертвенные лотосы, — зычно провозгласил министр, отвечающий за проведение церемонии.

Слуги каждого знатного рода вынесли заправленные китовым жиром негаснущие фонари в виде цветов лотоса и передали в руки своих хозяев. Каждый из этих фонарей олицетворял жертву погибших героев каждого знатного рода. Держа этот фонарь на вытянутых руках главы семей последовали за государем к краю Бездны Призыва Душ.

Мужун Лянь, Юэ Цзюнтянь, Мо Си… эти представители высшей аристократии Чунхуа первыми вышли вперед. Сапфирово-голубые одежды с изображением летучей мыши, белоснежные одежды с изображением алебарды и черные одежды с узором в виде парящего змея…

Каждый набор церемониальных одежд был чрезвычайно роскошным и величественным. Темные тотемы, вышитые на их одежде, сами по себе внушали трепет, но теперь, когда представители благородных семей Чунхуа выстроились в ряд, их роскошные свободные одежды и широкие рукава величественно развивались на ветру, и золотая отделка ослепительно сверкала в лучах восходящего солнца.

Демонстрация не грубой силы, но истинного величия.

— На колени! — скомандовал церемониймейстер.

Вся сопровождающая их свита упала на колени, сформировав переливающуюся золотом разноцветную волну.

— Опустить фонари!

Мо Си и остальные главы семей опустили цветочные фонари в бездну. Благодаря тому, что на фонари было наложено заклинание Легкого Крыла, они опускались очень медленно, постепенно погружаясь в бездонный омут бездны.

Рассветное солнце, прорвавшись сквозь покрывало тьмы, залило небеса и землю своим великолепный сиянием.

Главы семей также один за другим опустились на одно колено и над бескрайним небом свободно полилась песня поклонения душам погибших воинов:

— Ушли храбрые юноши, что когда-то взялись за мечи, не вернуть за правое дело пролитую кровь, не собрать костей. В прошлом году эти кости были прекрасным телом, прошлой ночью это тело могло шутить и смеяться. Я принимаю вашу поныне живую верность, я передам потомкам ваше величие духа. В день, когда души погибших героев вернутся домой, повсюду в мире прибудут одетые зеленью горы.

Эта песня отзывалась и разносилась эхом, пока бесчисленные искрящиеся огоньки дрейфовали, то взлетая, то опускаясь, в Бездне Призыва Душ. Поговаривали, что частички остаточного сознания мертвых людей, оставленные ими в смертном мире собирались в этих улетающих в золотом свете подношениях их родных.

Гу Ман наблюдал за церемонией и слушал льющуюся непрерывным потоком жертвенную песню. Он смотрел, как опускаются и тонут во тьме цветочные фонари с душами знатных семейств: души семьи Юэ, души семьи Мо, души семьи Мужун… у них у всех были люди, которые их помнили и неоднократно призывали в молитвенной песне, люди, в чьих сердцах навеки были высечены их имена.

Но в его сердце, похоже, были высечены другие, куда более скромные и менее приятные слуху имена.

Он уже не мог их вспомнить, но в этот момент они омыли его сердце, словно бурный прилив… Эти имена… Большинство из них были уродливыми или очень простыми, некоторые – всего лишь фамилией в сочетании с номером. От этих имен веяло бедностью и низким происхождением.

Их было слишком много, и каждое со скорбной песней проникало в его уши и оставалось там. Как будто мертвые безымянные пехотинцы звали его со дна этой бездны, ругали его и жаловались на него.

Генерал Гу, генерал Гу.

Ты обещал, что если мы назовем тебя генералом Гу, ты вытащишь нас из Ада.

Ты отведешь нас домой… увековечишь наши имена…

Но ты солгал.

Даже ты не можешь вспомнить наших имен, даже ты не можешь вспомнить, кем мы были… Наши конечности сгнили, высохла кровь, что мы пролили за правое дело… У нас ничего не осталось.

Есть ли там фонарь для безымянных героев? Чтобы указать нам путь к дому, что мы когда-то защищали, чтобы увидеть, где наши старые друзья, увидеть нашу родину[1].

Генерал Гу… Генерал Гу…

Мое имя… Меня зовут…

[1] 山川表里 из 左传·僖公二十八年  (комментарии к хронике «Чуньцю» 春秋, написанные Цзо Цюмином 左丘明; около IV в. до н. э.) — древнее стихотворение, буквально означающее «горы снаружи и реки внутри», имея в виду родину, являющуюся защитой для солдат.

В ушах гудело, перед покрасневшими глазами замелькали алые пятна. Задыхаясь, Гу Ман в оцепенении наблюдал, как бесчисленные мертвецы выползают из бездны, обратив к нему свои размытые лица.

— Гу Ман? — последним в памяти отпечатался тихий изумленный возглас стоящего рядом командующего отрядом сопровождения.

Он хотел ответить, но горло перехватило, так что он не смог издать ни звука. Сейчас его горло было забито забытыми именами, которые душили его, требуя его жизнь.

Словно во сне он услышал воодушевляющий рев, который мог поднять и мертвого. Это был его собственный голос, прорвавшийся сквозь густой дым какого-то давнего сражения в его забытом прошлом…

— Вставайте! Те, кто еще жив, вставайте! Однажды вы сами назвали меня генералом Гу! Если вы мертвы, я поставлю вам памятник, если вы живы, я отведу вас домой! Вставайте!

Этот истекающий кровью звук пронзил его сердце. Он чувствовал вину, стыд и невыносимую боль. Он чувствовал скорбь и нежелание смириться с тем, что не может сдержать свое обещание.

Пытаясь справиться с болью, Гу Ман поднес руку к виску. Когда звон в ушах превратился в гул, не выдержав эту муку, он рухнул прямо в пыль.

Автору есть что сказать:

Пока что я не могу позволить Манману вспомнить все и сразу! Иначе это резко превратится в жаркую новеллу АБО (омегаверс) = = Убегает с бамбуковой пароваркой на голове ~

Глава 61. Люди не могут вернуться

После того, как Гу Ман упал на церемонии, он провел без сознания больше пяти дней. Все это время у него было неясное ощущение, будто он лежит в закрытой повозке, сквозь светло-голубую занавеску пробивается солнечный свет, а рядом с ним находится Мо Си, который выглядит очень усталым.

Время от времени в его памяти всплывали беспорядочные обрывки воспоминаний. Некоторые из них оказались связаны с Мо Си, в других были размытые лица его старых знакомых по военной службе. Там был смех, были шутки, звенели чарки и вино лилось рекой.

Иногда в его голове всплывало «Генерал Гу», а иногда он слышал эхо тихого вздоха Мо Си, зовущего его «старший брат».

Но даже сквозь глубокий сон он слышал песню поклонения душе, что подобно сорняку укоренилась в сознании и теперь плыла по волнам его памяти словно ивовый пух…

«Ушли храбрые юноши, что когда-то взялись за мечи, не вернуть за правое дело пролитую кровь и не собрать костей. В прошлом году эти кости были прекрасным телом, прошлой ночью это тело могло шутить и смеяться…»

Да, похоже, именно эти выбеленные рекой времени кости окружали его. Казалось, еще вчера, те люди, что превратились в прах, смотрели на то, как он говорит, каким видит их будущее и будущее их страны, слушали его пылкие речи о том, что даже у рабов могут быть стремления, идеалы и амбиции.

Эти полные благоговения и веры восторженные, воодушевленные и преданные лица… почему он не может их вспомнить? Те имена, список которых он так старательно вырезал в своем сердце и которые в бескрайнем людском море никто больше не выделит, почему он не мог их вспомнить?

Он все забыл.

Но от стыда и вины сбежать невозможно, и эти чувства почти иссушили его душу.

«Я принимаю вашу и поныне живую верность, я передам потомкам ваше величие духа. В день, когда души погибших героев вернутся домой…»

Он не осмелился слушать дальше.

Когда души погибших героев вернутся домой… Но его люди не смогут никуда вернуться, его братья не смогут вернуться домой. Все они лишь одинокие призраки без имени, что, не пощадив головы, истекли кровью и теперь не могли найти дорогу домой.

Его сердце переполнилось болью до такой степени, что стало трудно дышать. Те имена, что он когда-то с таким усердием заучивал, имена его однополчан, переполняли его сердце, грозясь разорвать его на части. Казалось, еще немного, и он сойдет из-за них с ума.

Словно человек, который вот-вот утонет в этой куче мертвых душ, он съежился, заставляя себя дышать.

«Не надо меня ненавидеть… Я пытался… Я правда… Я правда старался изо всех сил… Прошу вас!

Прошу, простите меня… Умоляю, в следующей жизни не записывайтесь в армию. Я хочу, чтобы вы родились в благородных семействах и вели праздную жизнь, играя в азартные игры и развлекаясь… Умоляю, в следующей жизни не идите служить к генералам вроде меня… Я никчемен, слишком наивен, слишком глуп. Я настолько глуп, что из-за меня все вы умерли напрасно. Это я был недостаточно силен, раз позволил, чтобы вы так умерли… Прошу… Прошу вас!»

Он рыдал перед этой толпой мельтешащих теней, когда вдруг заметил среди них знакомый силуэт.

Такой выдающийся, яркий и дерзкий, как всегда блистательный и безупречный.

Обернувшись, этот человек улыбнулся ему.

Сердце Гу Мана внезапно обожгло огнем, забытое имя костью застряло в его горле. Опустившись на колени в этом мире грез, он закричал, взывая к мертвому другу…

— Чжаньсин!

Лу Чжаньсин улыбнулся и так ничего и не ответил ему. Он лишь на мгновение прикрыл глаза, после чего отвернулся и исчез в стремительном потоке людей. Гу Ман хотел побежать за ним, крепко схватить его и столько всего сказать, но, как и все остальные мертвые души, Лу Чжаньсин в итоге тоже исчез. На Гу Мана опустилась непроглядная тьма, и в этой бескрайней вечной ночи продолжала звучать траурная песнь Чунхуа, оплакивая души тех, кто уже никогда не вернется.

Ушли храбрые юноши, что когда-то взялись за мечи, не вернуть за правое дело пролитую кровь и не собрать костей. В прошлом году эти кости были прекрасным телом, прошлой ночью это тело могло шутить и смеяться…

В этом мире грез стоявший на коленях Гу Ман повалился на землю и свернулся калачиком. Хриплый крик вырвался из его горла. Он призывал своих друзей, свою армию, свою отчаянную смелость, свою стойкость и дерзкую пылкость — то, на что в юности он поставил все.