Он смутно чувствовал, как кто-то взял его за руку, погладил по волосам, тихо вздохнул и, пытаясь утешить, прошептал ему на ухо:

— Не плачь больше, Гу Ман. Не плачь.

Он не знал, кто этот человек, лишь чувствовал, что эти руки были очень теплыми и сильными.

Обняв Гу Мана за пояс, этот человек держал его, словно пытаясь вытащить его из моря мертвых душ.

Задыхаясь, Гу Ман ухватился за его руку, смутно чувствуя, что ему знакомо дыхание этого человека на его коже. Этого было достаточно, чтобы полностью довериться ему, поэтому, вцепившись мертвой хваткой в эту руку и крепко переплетя свои пальцы с чужими, он прорыдал:

— Они не могут вернуться, никто из них не может вернуться.

Из-за того, что он родился на свет. Его люди, его солдаты, в итоге так и не смогли получить ни строчки эпитафии…

В день, когда души погибших героев вернутся домой, повсюду в мире прибудут одетые зеленью горы.

Но ни один из них не может вернуться.

— Почему остался только я один… — Гу Ман не мог перестать плакать, сжимая чужую руку так, будто она была единственным спасительным якорем в этом мире. В его рыданиях едва можно было различить слова. — Зачем вынуждать меня сделать этот шаг… зачем… зачем…

Скрытый во мгле человек в ответ тоже сжал его руку.

Он сжимал ее так крепко, так сильно. Будто пытаясь этим сказать то, что никогда не произнес бы вслух:

«Я еще здесь.

У тебя все еще есть я.

Я буду рядом с тобой».

Вот так, блуждая в тумане беспамятства, лишь на пятый день Гу Ман смог вырваться из когтей этого кошмарного сна и прийти в себя.

Ресницы затрепетали, он медленно открыл глаза… Похоже, они уже вернулись от Бездны Призыва Душ, и церемония жертвоприношения давно завершилась.

Он лежал на широкой кровати, застеленной густым лисьим мехом. Сквозь тонкий муар расписанного чернильными облаками полога он смог разглядеть пробивающийся снаружи свет и потрескивающий огонь в жаровне.

Это было поместье Сихэ. Он вернулся в резиденцию князя Сихэ.

Гу Ман поднялся, отодвинул навес и какое-то время сидел на кровати в оцепенении. Все его тело покрывал пот, страх и печаль его сна еще не рассеялись. Он пристально смотрел на пылающий огонь, бормоча имя, которое ему удалось вспомнить.

Чжаньсин.

Лу Чжаньсин.

Он знал, что это был его друг, но кроме этого не мог вспомнить ничего, даже как они познакомились или как он в итоге ушел. Его мозг был словно высушенная хлопковая пряжа, из которой больше невозможно выцедить ни капли. А еще были тени из его сна.

Его армия.

Прежде у него ведь была армия, верно?

Сидя на краю кровати, Гу Ман схватился за свою испорченную голову, впервые чувствуя подобное замешательство, тоску и досаду.

Пока он сидел в оцепенении, боковая дверь со скрипом отворилась.

Вошел Ли Вэй, в руках которого был поднос с лекарством и сладостями. Увидев, что Гу Ман сидит, обхватив голову руками, Ли Вэй удивленно воскликнул:

— Ой, ты очнулся!

Гу Ман едва слышно что-то промычал в знак согласия.

— Раз уж проснулся, выпей лекарство, — Ли Вэй поставил перед ним деревянный поднос. — Смотри, здесь две пиалы: в одной средство от жара, в другой для успокоения сердца.

Гу Ман украдкой взглянул на обе миски с лечебным отваром, но тут его внимание привлекла маленькая тарелочка цвета морской волны, на которой лежали два цветочных пирожных. Оболочка пирожных из смеси розовых лепестков и рисовой муки была мягкой и полупрозрачной, так что изнутри даже слегка просвечивала начинка из сладкой бобовой пасты.

Заметив, что он разглядывает цветочные пирожные, Ли Вэй со смехом сказал:

— Это князь велел для тебя приготовить. За эти дни твое тело слишком ослабло, кроме того, до этого тебя тошнило даже с глотка лекарства. Если съешь цветочное пирожное, будет не так горько, и тогда сможешь все выпить.

— Князь? — поразился Гу Ман. — Мо Си?

Улыбка Ли Вэя тут же исчезла:

— Наглец, что за непочтительность, разве можно называть князя по имени? Давай, пей свое лекарство.

У Гу Мана не было сил с ним спорить. К тому же, сон еще не развеялся полностью, и разум его пребывал в смятении, поэтому он просто послушно принял лекарство. Одна пиала была полна ужасной горечи, а другая непереносимой остроты. Зажав нос, он шумно проглотил все, после чего вытер губы и засунул в рот целое цветочное пирожное.

Возможно для того, чтобы в его полусонном состоянии ему было легче глотать, пирожное было невероятно мягким и таяло во рту, словно свежевыпавший снег, так что ему даже жевать не пришлось.

Гу Ман съел одно пирожное, облизнул губы и, подняв голову, спросил:

— А он?

— Он? — удивился Ли Вэй.

— Он не здесь?

Далеко не сразу Ли Вэй понял, что Гу Ман спрашивает, где Мо Си. Сочтя подобное хотя и достойным осуждения, но все же весьма забавным, он с упреком сказал:

— Что еще за «он»? Называй господина «ваша светлость» или «князь Сихэ». Я же столько раз учил тебя правилам приличия, — после паузы, он все же полюбопытствовал. — А почему ты спрашиваешь про князя? У тебя к нему какое-то дело?

Гу Ман кивнул:

— Цветочное пирожное, я поделюсь с ним половиной.

Ли Вэй не смог удержаться от смеха:

— Наш князь такое не ест. Зачем тебе с ним делиться?

— Я… — Гу Ман задумался. С тех пор, как он вспомнил церемонию совершеннолетия, каждый раз при мысли о Мо Си его сердце переполняло странное неописуемое чувство, но ответил он другое:

— Раз живу в его доме, должен отдать это ему.

Ли Вэй погладил подбородок и с интересом пробормотал себе под нос:

— Удивительно, может так заведено у волков? Более слабый волк пытается завоевать благосклонность вожака стаи?

Не успел он закончить свою мысль, как позади него раздался глубокий холодный голос:

— Какой еще вожак стаи?

Ли Вэй повернулся и увидел, как в комнату вошел Мо Си в своей черной официальной одежде.

Пойманный за руку Ли Вэй замялся:

— Аха-ха-ха, да ерунда! Мой князь уже вернулся с аудиенции во Дворце? Сегодня вы так рано.

— Скоро Лунный Новый год, так что все уже довольно расслаблены, — Мо Си взглянул на сидящего на кровати Гу Мана и, не глядя на Ли Вэя, распорядился, — можешь идти, я поговорю с ним наедине.

Резная деревянная дверь открылась и закрылась, выпуская Ли Вэя.

Мо Си подошел к сидевшему на кровати Гу Ману и, пододвинув стул, сел рядом. Чуть поколебавшись, Гу Ман нерешительно открыл рот:

— Ты…

Не успел он что-то сказать, как Мо Си протянул руку и приложил ладонь к его лбу. Это было действительно странно. Прежде у них не раз был физический контакт: этот человек хватал его за подбородок, грубо прижимал к стене, а тут какое-то легкое прикосновение. Вроде бы пустяк, но почему он вдруг ощутил, как тот орган, что был скрыт в его грудной клетке, внезапно затрепетал?

Более того, вопреки ожиданиям, Гу Ман даже немного запаниковал.

— Жар спал.

Мо Си не заметил этой мимолетной странности в его реакции. Он опустил руку и с обычным для него холодным выражением лица спросил:

— Тогда скажи, что нового ты вспомнил за прошедшие дни?

— Я не… — неуверенно начал Гу Ман.

— Будет лучше, если ты не станешь мне врать, — раздраженно отрезал Мо Си, и лишь в этот момент Гу Ман заметил синяки у него под глазами, которые яснее ясного говорили о том, что этот человек уже несколько ночей сильно недосыпал. — Последние дни я почти все время был рядом с тобой и смог более-менее разобрать все, что ты болтал во сне.

— …

Мо Си замолк и теперь с отстраненным выражением лица ожидал ответа Гу Мана.

Немного подумав, Гу Ман сказал:

— Не знаю. Это были очень раздробленные фрагменты.

Мо Си ничего не ответил. Похоже, он изо всех сил пытался что-то сдержать и подавить внутри себя, но в какой-то момент его выдержка достигла критической точки и старательно сдерживаемые чувства внезапно вырвались наружу.

Он резко вскинул голову, и его острый взгляд словно нож пронзил сердце и легкие Гу Мана, как будто желая прямо сейчас срезать с него всю кожу, сорвать плоть и добраться до самого нутра. Какое-то время он смотрел на Гу Мана словно охотник на дичь, а затем, стиснув зубы, процедил:

— Я слышал, как ты позвал его по имени.

Гу Ман: — …

Следующие слова, что Мо Си раздробил и выплюнул сквозь зубы, были исполнены не поддающимися описанию чувствами сильнейшей неудовлетворенности и ненависти.

Возможно, Гу Ману лишь показалось, но в какой-то момент ему почудился еще и едва ощутимый кислый привкус ревности:

— Ты все равно не можешь забыть его? — мрачно спросил Мо Си. — Ты не можешь забыть Лу Чжаньсина, верно?

Автору есть что сказать:

Сестричка Симэй: — Ты все равно не можешь забыть его? Ты не можешь забыть Лу Чжаньсина.

Гу Манман: — Нет, разве первым не был отрывок воспоминания о тебе?

Сестричка Симэй: — Ты все равно не можешь забыть его? Ты не можешь забыть Лу Чжаньсина.

Гу Манман: — Эй… первое, что я вспомнил, было связано с тобой, ясно?!

Сестричка Симэй: — Ты все равно не можешь забыть его? Ты не можешь забыть Лу Чжаньсина.

Гу Манман: — Да пошел ты! Это мой друг, ясно?! Ты что, запрещаешь мне помнить кого-то еще?!

Сестричка Симэй: — Ты все равно не можешь забыть его? Ты не можешь забыть Лу Чжаньсина.

Гу Манман: — Ладно, проехали, базовые инстинкты человека словно заезженная пластинка[1].

[1] 复读机 fùdújī фудуцзи —лингафон: аппарат, многократно воспроизводящий ранее записанные фразы.

Глава 62. Я для тебя пустое место?[1]

[1] 算什么 suànshénme ерунда, пустяк; тот, с кем не стоит считаться (с кем-то).

Голос его звучал негромко, но от него появлялось гнетущее ощущение грозовых туч, сгущающихся над головой.

— Лу Чжаньсин... — пробормотал Гу Ман. — Чжаньсин…

Это излишне интимное обращение тут же разожгло пламя гнева в сердце Мо Си. Сердито приподняв брови, он тихо процедил сквозь зубы:

— Гу Ман, неужели и правда в твоем сердце он всегда будет неизмеримо важнее меня!

Гу Ман порылся в жалких обрывках своих воспоминаний и ответил:

— Он ведь мой... друг[2].

[2] 兄弟 xiōngdì сюнди — братья, друзья; люди, близкие по крови или по духу.