Как мог он вновь, погрязнув в пороке, жаждать этого тела?

Но, несмотря на все эти увещевания, одна конкретная часть его тела стала нестерпимо горячей и твердой, грозясь сжечь дотла все его хваленое самообладание. Уже много лет ничья красота не могла так растревожить его тело. Пожалуй, подобное случилось с ним впервые с тех пор, как Гу Ман покинул его…

Ему невольно вспомнилась их прошлая близость: переплетение тел, скольжение плоти, висок к виску, кожа к коже.

Раньше, когда, подмяв под себя Гу Мана, он прикусывал мочку его уха и начинал безжалостно вторгаться в его тело, не желая смириться с подчиненным положением, этот невозможный человек говорил ему: «Думаешь, у твоего братца[2] Гу Мана хрустальный зад? Ты можешь войти поглубже!». Но в итоге его хваленое самообладание всегда разлеталось вдребезги и он, рыдая, молил его: «Хватит! Не надо! Братишка[2], ты слишком глубоко! Ты слишком большой, я не выдержу!».

[2] Гу Ман называет себя (и Мо Си обращается к нему) 哥哥 gēge гэгэ старший брат, разг.братец (обращение к мужчине старше); парень, возлюбленный, муженек; Мо Си он называет 师弟 shīdì шиди младший брат/соученик, братишка.

И ведь дело было не в том, что он в самом деле не мог это выдержать.

Просто ни один из них не мог больше выносить эту любовную муку, это всепоглощающее пламя желания, это томление на медленном огне страсти и вожделения.

Отголоски этих воспоминаний до сих пор не стерлись из его памяти.

Тихо выругавшись, Мо Си взял с сидения экипажа мягкую подушку и бросил ее на лицо Гу Мана, не желая больше видеть его.

После этого он отвернулся к окну и всю дорогу хранил молчание.

Когда экипаж остановился около поместья, кучер снаружи сказал:

— Ваша светлость, мы приехали.

Сначала Мо Си хотел просто занести Гу Мана как есть, но стоило ему снять подушку и взглянуть на него, как он тут же вернул ее обратно.

Ему совершенно не хотелось, чтобы кто-то видел Гу Мана в таком состоянии, пусть даже это всего лишь кучер. Поэтому он нажал на акупунктурную точку, погрузив его в глубокий сон, после чего ослабил путы и с самым мрачным выражением лица вытащил его из экипажа.

Неожиданно за его спиной раздался холодный голос:

— О, князь Сихэ, а не слишком ли вы спешите вернуть его домой?

Мо Си инстинктивно крепче прижал к себе Гу Мана, но тут же понял, что это выглядит как-то неправильно, и ослабил хватку.

Держа в руках дымящуюся трубку, Мужун Лянь окинул их весьма выразительным взглядом.

— …

Подавив огонь злости в своем сердце, Мо Си сделал глубокий вдох и холодно спросил:

— Что вы делаете возле моего поместья?

— Просто мимо проходил.

— Так проходите, провожать не буду.

— Ты!.. — похожие на лепестки цветущего персика глаза Мужун Ляня сузились. — Ты, по фамилии Мо, — процедил он сквозь стиснутые зубы, — просто подожди и увидишь! Ты еще пожалеешь о том, что решил укрыть этого злобного зверя!

Пожалеет он потом или нет, сказать было сложно, однако уже прямо сейчас ему было нужно решать вполне реальные проблемы.

С того момента, как он вышел из дворца, Мо Си пытался придумать, как же обустроить Гу Мана. О том, чтобы позволить ему наслаждаться комфортом его поместья, не было и речи, но и бросать его на потеху другим, как это сделал Мужун Лянь, он точно не собирался... Вот и вышло, что до самого возвращения в поместье Мо Си так и не нашел подходящего решения.

В кабинете Мо Си закрыл глаза и попытался расслабиться, дав передышку своему разуму. Когда его подручный пришел сменить свечи, он сказал:

— Ли Вэй, не уходи. Мне нужно кое-что обсудить с тобой.

Хотя Ли Вэй был болтливее, чем старые кумушки на рынке, его верность была отлита из стали, а храбрость поражала воображение. Ко всему этому прилагался сметливый ум, позволяющий ему предлагать новые и весьма оригинальные идеи, и природная осторожность, позволяющая решать самые деликатные вопросы.

Но иногда, как например сейчас, он становился для Мо Си источником дурных советов[3].

[3] 狗头军师 gǒutóu jūnshī «стратег с собачьей головой» — обр. в знач.: горе-советчик.

— Ваша светлость, — горе-советчик сменил свечу и вежливо поклонился. — Ваша светлость, прошу, спрашивайте, я весь внимание.

— Скажи… — поколебавшись, нерешительно начал Мо Си, — если бы кто-то притворялся слабоумным, при каких условиях он скорее всего выдал бы себя?

Ли Вэй: — …

Про себя же он подумал: «Почему просто не признать, что вы до сих пор не можете расстаться со своей безумной идеей и желаете проверить, действительно ли Гу Ман притворяется, разве это не очевидно?».

Но всем было хорошо известно, что по натуре своей Мо Си очень гордый человек. Если бы кто-то прямо указал на то, что на самом деле лежит у него на сердце, то этот молодой генерал пришел бы в такую ярость, что молчал потом несколько дней кряду.

Так что Ли Вэю пришлось сделать вид, что он ничего не понимает.

— Если кто-то намеренно притворяется, то он должен быть постоянно настороже, — предположил он.

— Так.

— Специально подстроенные ловушки не смогут разоблачить такого человека. Словно осторожный дикий зверь, он будет принюхиваться и проверять почву перед каждым шагом, поэтому его практически невозможно заманить в западню.

— Продолжай, — кивнул Мо Си.

— Поскольку он постоянно настороже, ваша светлость, не лучше ли позволить событиям идти своим чередом, но при этом постоянно проверять его, попутно пробуя на прочность, — предложил Ли Вэй.

— Что ты имеешь в виду?

— Заставьте его выполнять множество мелких поручений, — в голове Ли Вэя уже зародилась идея, как в своих интересах использовать эту ситуацию и переложить часть своих повседневных обязанностей на кого-то другого. — Заняться стиркой, приготовить еду, протереть пол, наколоть дров, поспать, поесть, искупаться, позаниматься боевыми искусствами… в общем, нужно сделать так, чтобы он всегда был чем-то занят. Чем больше у него дел, тем больше мелочей не ускользнет от внимательного взгляда вашей светлости, так что, если этот человек в самом деле притворяется, то рано или поздно вы сможете его разоблачить. Если расставить одну ловушку, дикий зверь сможет ее избежать, но если расставить ловушки повсюду, рано или поздно он неизбежно одну из них проглядит и попадется.

Мо Си молча смотрел на него.

В повисшей гробовой тишине Ли Вэй начал терять уверенность:

«Неужели мое желание увильнуть от работы, обучив себе помощника, было настолько очевидным, что князь Сихэ раскрыл меня…»

Но в этот момент Мо Си отвернулся к окну, явив ему свою спину:

— Хорошо, так и сделаем, но меня раздражает этот человек, так что устрой все сам.

Будь на его месте кто-то более глупый, он бы сразу же согласился и сказал: «Хорошо, князь Сихэ, ваш покорный слуга сейчас же все устроит».

Но источник дурных советов Ли Вэй дураком не был.

Притворившись ни о чем не подозревающим наивным простачком, он спросил:

— А? О ком это говорит князь Сихэ? Для кого все устроить?

Мо Си опомнился и, прочистив горло, ответил:

— О, я ведь забыл тебе сказать.

Ли Вэй смиренно ожидал указаний.

— Это Гу Ман, — ответил Мо Си. — Человек, которого я принес. Я вырубил его, и сейчас он без сознания… спит в моей комнате. Не хочу, чтобы впредь он беспокоил меня. Найди для него подходящее место для жизни и какую-нибудь работу.

Сначала Ли Вэй был потрясен: «Неужели в спальне князя и правда может кто-то спать? Разве он не страдает маниакальной чистоплотностью?», — но, поразмыслив, он быстро сообразил, в чем тут дело.

Когда-то князь служил и воевал вместе с Гу Маном. В те времена оба они еще не были знамениты, так что, если подумать, наверняка, жили не в лучших условиях и не раз ночевали в одном походном шатре. Исходя из этого, то, что теперь Гу Ман спит в постели князя, уже не казалось ему чем-то таким уж неподобающим.

Разобравшись в этом деликатном деле, Ли Вэй облегченно выдохнул, после чего, мысленно закатив глаза, про себя недовольно проворчал: «О том, что вы сцепились с князем Ваншу за право притащить Алтарного зверя в свое логово, было известно всей столице еще до того, как вы переступили порог. Кого вы пытаетесь одурачить?».

Но он старательно натянул на лицо испуганное выражение:

— А?! Это... это Гу... Гу… Гу…

— Да, это Гу Ман, — нетерпеливо прервал его Мо Си. — Давно ты заикой стал?

— Да-да-да! Гу Ман! — казалось, в Ли Вэя вселился дух великого актера прошлого. — Боже, кто мог подумать, что это он! Кто же в Чунхуа не знает, какой это великий боец? Ваш покорный слуга боится, что это задание будет стоить ему жизни!

— Я уже поставил на него сигнальную печать, — сказал Мо Си. — При малейшем колебании его духовной силы, я тут же об этом узнаю. Тебе не о чем волноваться, иди.

Ли Вэй еще несколько раз переспросил и поддакнул, потом еще столько же извинялся и благодарил за оказанное доверие. Он надоедал ему до тех пор, пока массирующие лоб пальцы Мо Си не сжались в кулак. Лишь тогда самым заискивающим тоном Ли Вэй поспешил заверить его:

— Хорошо, тогда ваш слуга храбро возьмется за дело.

Мо Си уже исчерпал все запасы терпения и, махнув рукой, поспешил прогнать его прочь:

— Исчезни.

Ли Вэй тут же с радостью испарился, намеренный как можно скорее приступить к обустройству Гу Мана в поместье Сихэ.

Автору есть что сказать:

«Состояние в первый день на новой работе».

Большой Пес: собранный и уверенный, никуда не спешит, наводит идеальный порядок и чистоту на рабочем столе, качественно решает любую задачу, если требуется, работает до поздней ночи.

Гу Манман: этот человек просит отгул в первый же рабочий день.

Юэ Чэньцин: этот человек — стажер, который только и может, что жрать и ждать смерти[4].

[4] 混吃等死 hùn chī děng sǐ хуньчиденсы [только] есть и ждать смерти — обр. в знач.: духовная бедность, потеря смысла жизни, потеря идеала, отсутствие стимула к чему-либо.

Четвертый Дядя: выбирает то, что ему нравится и качественно делает это, а все, что не нравится, возвращает обратно боссу. Высококлассный специалист, который не боится кого-либо обидеть.