[3] 春秋 chūnqiū чуньцю «весна и осень» — обр. в знач.: четыре времени года, круглый год.

[4] 沧桑 cāngsāng цансан «где было синее море, там ныне тутовые рощи» — обр. огромные перемены; житейские бури и невзгоды, превратности судьбы.

Ли Цинцянь медленно покачал головой и срывающимся голосом, в котором слышались нотки безумного страха и паники, закричал:

— Нет! Ты не можешь быть им! Совершенно точно, ты — не он!

В ответ государственный советник лишь опустил ресницы и холодно усмехнулся, обнажив свои белоснежные зубы:

— Ли Цинцянь, после того, как ты так долго обучался по моему Руководству, в любом случае теперь тебя следует считать как минимум наполовину моим учеником. Мой хороший ученик, твой учитель знает, что ты ненавидишь его, но он еще не наигрался с этим миром, так что никак не может вот так легко сдаться и умереть. Поэтому мне остается лишь отправить тебя разведать для меня дорогу на тот свет.

Ли Цинцянь смертельно побледнел, советник же со смехом продолжил:

— Изначально я планировал использовать мстительных призраков с Горы Плачущих Дев для изготовления мечей, но, увы, ты, мой маленький озорник, все испортил. Так уж вышло, что теперь ты сам залез ко мне в сеть, так что придется тебе вернуть должок и стать моей новой игрушкой. Не волнуйся, после твоей смерти Учитель обязательно сделает из тебя непревзойденное волшебное оружие. Так что, дитя мое, веди себя хорошо и не капризничай.

Ли Цинцянь не боялся смерти, но этот человек пробудил в нем панический ужас… Неужели это и есть его спаситель, тот самый недостижимый идеал, к которому он так стремился все эти годы?

— Отрезающий Воду Меч… ты передал его мне?.. Тем человеком тогда… был ты?.. — на последних словах его дрожащий голос окончательно сломался.

Государственный советник предпочел уклониться от прямого ответа и со смехом сказал:

— Честно говоря, я никогда не хотел передавать эту технику кому-либо, но... ладно, теперь уже нет смысла это обсуждать.

После этих слов он распрямил плечи и окинул Ли Цинцяня взглядом, в котором блеснул холодный металл.

— Давай я позволю тебе на себе прочувствовать, что такое настоящий Отрезающий Воду Меч! Учитель. Будет. Учить. Тебя!

Мо Си: — !..

Не успел еще затихнуть голос советника, как перед глазами Ли Цинцяня вспыхнул зеленый свет, быстрый, как тень летящего гуся, безжалостный, как гром, разбивающий Девятые Небеса. Обжигающе горячая кровь брызнула во все стороны.

Свет и тень смазались, видение перед глазами Мо Си начало дрожать. Когда Ли Цинцянь рухнул в лужу собственной крови, советник вскрыл его грудную клетку своим мечом и голыми руками вытащил все еще бьющееся сердце, легкие, печень и кишечник. В забрызганной кровью золотой маске этот сумасшедший советник вдруг начал весело хохотать. Звук его безумного смеха еще долго кружил по залу, не желая рассеиваться…

Слизнув задержавшуюся в уголке его губ каплю крови, советник с насмешкой сказал:

— Ли Цинцянь, девушке, что так нравилась тебе, не стоило рождаться похожей на нее. Что до тебя, ни при каких обстоятельствах ты не должен был изучать эту технику фехтования, — он долго смотрел на труп Ли Цинцяня, прежде чем холодно процедил, — в этой жизни нельзя быть такими наивными, так что не смейте винить меня в вашей гибели.

В последней сцене, что они увидели, государственный советник, поднявшись, ухватил Ли Цинцяня окровавленной рукой за шею и, волоча его за собой, вышел из сияющего позолотой Дворца в сверкающую тысячами звезд бесконечную ночь.

Истекающий кровью, еще не остывший труп Ли Цинцяня оставил на золоченом полу отчетливый алый след. Когда они исчезли за воротами дворца, издалека вдруг послышался исполненный безумного веселья хриплый смех советника, а потом почти горестный вздох…

— Пять лет одним взмахом сменяет весны и осени, десять лет одним взмахом переворачивает судьбы. Этот меч ледяной стремительно может воду рассечь… — он сделал паузу, а затем его крик, полный восторга на грани нестерпимой муки, разорвал эту долгую ночь, — целая жизнь не может отсечь... чувства в сердце этого государя!

Это безумное пение словно затянуло их в темный водоворот. Мо Си почувствовал, как провалился в бездонную пропасть...

Первое, что что он увидел, когда открыл глаза, было ясное ночное небо с множеством ярко сияющих звезд и несколько ветвей с дрожащими на ветру увядшими листьями.

Воспоминание Ли Цинцяня закончилось, и Мо Си вернулся во двор Мужун Чуи.

Он лежал на земле, а в его ушах все еще звенело: «этот меч ледяной стремительно может воду рассечь, целая жизнь не может отсечь чувства в сердце этого государя». Сцены из воспоминаний Ли Цинцяня продолжали всплывать у него перед глазами: от танца с мечом у обшарпанной хижины до залитого кровью позолоченного пола во дворце государственного советника.

Судорожно сглатывая, он лежал на земле и смотрел в ночное небо, сам не до конца понимая свои чувства. Через некоторое время его голове зародилась одна мысль…

А если бы Хун Шао не заболела?

Если бы, милостью небес, ее тело всегда было здоровым, остались бы эти двое вместе навсегда? В мире стало бы на одного Демона Меча меньше и на одну пару влюбленных больше? С годами превратился бы Маленький Барабан в ворчливую старушку, постоянно пилящую Ли Цинцяня?

Могло ли такое случиться?

Теперь Мо Си не был уверен в реальности такого исхода. В юности он и сам был очень наивен и мало что понимал в любви. Тогда он искренне верил, что достаточно постараться изо всех сил, чтобы любовники смогли стать супругами.

Однако впоследствии он обнаружил, что все не так просто.

Как оказалось, в этом мире есть кое-что, что люди опасливо зовут «судьбой».

Даже самая глубокая привязанность часто умирает, столкнувшись с жизненными перипетиями судьбы, что приходят в их жизнь под видом бедности, застарелой вражды, болезней... да и много еще чего, что ты даже вообразить не можешь, но что тяжелым молотом бьет по рукам и чувствам.

Некоторые люди, не выдержав этой постоянной боли, просто перестают бороться и опускают руки.

Те же, кто, несмотря на боль, отказываются смириться, в конце концов, заканчивают так же, как Ли Цинцянь, раздавленный в кровавую кашу, с вырванными внутренностями и раздробленными костями.

Он упрямо сопротивлялся до самого конца, но в итоге все равно сломался.

В конечном счете этот человек сам навлек на себя беду и в результате изменился до неузнаваемости.

Когда Мо Си поднялся, все остальные еще спали. Его взгляд скользнул по ним и непроизвольно сместился на Гу Мана… Гу Мана, который все еще был без сознания.

Одного взгляда на него хватило, чтобы сердце Мо Си сжалось от невыносимой тоски. В этот момент он невольно подумал о том, что их с Гу Маном история ничем не отличается от истории Ли Цинцяня и Хун Шао: они изначально были разделены зияющей пропастью классового неравенства, постоянно находясь под гнетом ненависти близких и давлением общества... Гу Ман не смог вынести этой боли и в конце концов оставил его.

В итоге брошенный Мо Си оказался единственным, кто отказался сдаваться.

Но, может статься, их любовь не могла сравниться даже с привязанностью Хун Шао и Ли Цинцяня. Возможно, с самого начала, переплетая их пальцы во время страстных соитий, он просто обманывал себя, пребывая в иллюзии, что его чувства взаимны. Назойливо домогаясь Гу Мана, упрямо цепляясь за него и удерживая его рядом, думал ли он о том, желает ли сам Гу Ман держать его за руку?

Сейчас, вспоминая те годы и все его «я люблю тебя», он действительно не знал, насколько были правдивы эти признания.

Мо Си сомкнул ресницы и приложил руку к пульсирующему виску, пытаясь справиться с болезненным резонансом, что вызвали в его душе воспоминания Ли Цинцяня.

Тем временем остальные, грезившие вместе с ним, начали просыпаться.

Юэ Чэньцин, который в своей жизни еще не влюблялся и потому не познал бессилия перед лицом сердечных мук, не был тронут историей Ли Цинцяня, считая его скорее жалким глупцом. Однако последняя сцена вызвала у него такое сильное отвращение, что как только он встал на ноги, его тут же вырвало, а потом еще раз и еще:

— Оу… оу… Этот государственный советник Ляо... он ведь просто сбрендивший извращенец! — Юэ Чэньцина снова вывернуло наизнанку. — Это кем надо быть, чтобы вот так запросто вырвать у человека кишки? — простонал он, немного отдышавшись. — Его вырастили дикие волки?!

Оба Мужуна, в целом, выглядели одинаково невозмутимыми. Мужун Чуи, закрыв глаза, погрузился в медитацию, в то время как Мужун Лянь, расслабленно прислонившись головой к декоративной горке, решил поразглагольствовать в своей манере:

— Ты ведь знаешь, что чем болезненнее смерть жертвы, тем сильнее будет Дух Меча. В прошлом были кузнецы магического оружия, которые обмазывали людей клеем, чтобы содрать с них кожу живьем, потом обливали их сиропом и бросали в улей…

Юэ Чэньцин замахал руками, призывая его не продолжать, после чего снова схватился за живот, безуспешно пытаясь остановить новый приступ рвоты:

— Оу…

Вероятно, рвота Юэ Чэньцина показалась Мужун Ляню достаточно отвратительной, чтобы не провоцировать ее снова. Ухватившись рукой за декоративную каменную горку, он поднялся на ноги, размял затекшие мышцы, а затем с усмешкой сказал:

— Зато теперь я знаю, что Отрезающий Воду Меч Ли Цинцяня не являлся его собственной техникой, а был скопирован из руководства по фехтованию, подаренного ему государственным советником царства Ляо.

Но тут ему возразил Мужун Чуи:

— Не скопирован.

— Как это не скопирован?

— Отрезающий Воду Меч был новым стилем Ли Цинцяня, созданным им в результате собственного просветления. Путь его меча: «милосердный меч рассекает воду, праведный клинок разрубает скорбь, благородная бедность тоже может спасти мир, да не убоюсь я тысяч ниспосланных мне горестей». Что же касается человека из царства Ляо, то его путь меча: «этот меч ледяной стремительно может воду рассечь, целая жизнь не может отсечь чувства в сердце этого государя». Один сражался за праведность, а другой за любовь — это совершенно разные пути.