[2] 小红楼 xiǎogōng lóu сяохун лоу «малый красный терем», также 小红 xiǎogōng сяохун в древности называли 14-дневный глубокий траур и одежды для похорон.
Кроваво-красное солнце поглотило ее тень, все вокруг потонуло в лучах предзакатного солнца и опустилось во мрак.
Настало время для долгой разлуки.
После этого Ли Цинцянь остался совсем один в этом мире. Он больше не позволял никому следовать за собой, а ту тысячу золотых каури почти полностью раздал нуждающимся, на себя практически ничего не потратив. Несколько лет спустя, во дворике, где ярко цвели и благоухали пионы, ему, наконец, удалось преодолеть узкое место в своем духовном совершенствовании и создать собственную технику Отрезающего Воду Меча… со звуком, похожим на скорбный плач или удар гонга, взвыл ветер, и воздушная волна разрезала воду на две части.
Следующие сцены из жизни Ли Цинцяня, словно залпы фейерверка, вспыхивали и гасли перед глазами Мо Си.
А потом, словно быстро вращающийся фонарь с картинками замер, и он увидел пустынную гору, заваленную непогребенными останками и белыми костями… Это была известная всему миру битва на Горе Плачущих Дев.
На самом деле, как только Мо Си увидел Хун Шао, поднимающуюся на надвратную башню, чтобы стать одной из жриц царства Ляо, он сразу почувствовал смутную тревогу. Мо Си не был таким наивным, как Ли Цинцянь, и не понаслышке был знаком с безумием людей, стоявших у власти в царстве Ляо, а уж этот таинственный государственный советник вообще был опаснее бешеной собаки. Может, другие и поверили, что эти девушки были нужны для «гадания по звездам и вознесения молитв о процветании нации», но Мо Си думал иначе.
Правители царства Ляо давно обезумели и утратили человеческий облик. Эта страна питалась плотью и кровью людей, поэтому то, что Хун Шао отправилась туда, не предвещало ничего хорошего.
Он вспомнил слухи, которые ходили о Горе Плачущих Дев. Люди судачили, что царство Ляо похитило несколько сотен девушек, после чего их одели как невест и принесли в жертву богу горы. Теперь, связав это с увиденным, Мо Си начал догадываться…
Так уж вышло, что самые худшие его подозрения относительно царства Ляо, как правило, в итоге оказывались верными.
На Горе Плачущих Дев Ли Цинцяню пришлось столкнуться с множеством свирепых призраков обиженных женщин. Так как у него было доброе сердце, даже укротив и заточив эти озлобленные души, он не мог допустить, чтобы они продолжали страдать. Оставив свое Руководство по Отрезающему Воду Мечу младшему брату для хранения и практики, Ли Цинцянь вместе с парой сотен девичьих душ отправился на отдаленный остров, желая помочь им покинуть этот мир.
Естественно, он не мог выпустить их всех сразу, ведь чтобы душа очистилась и вновь вошла в круг перерождений, ему нужно было помочь каждому свирепому призраку освободиться от негативной энергии обиды.
Одну за другой Ли Цинцянь провожал очистившиеся от скверны души девушек, наблюдая, как они уходят, погружаясь в бескрайнее море.
Все призраки были одеты в алые свадебные одежды. Пока эти женщины были полны энергии обиды, они не осознавали себя, когда же порочная энергия покидала их, вместе с ней они теряли и свои воспоминания. Каждый день очередная полная негодования мертвая душа выходила из лампы души, чтобы, очистившись от обид и воспоминаний, покинуть этот мир.
Так продолжалось изо дня в день.
Но чем больше душ выпускал Ли Цинцянь, тем тревожнее становилось у него на сердце, тем сильнее были его страхи... ведь он не мог не заметить, что каждая из этих девушек была слишком похожа на одного конкретного человека.
На ту, что так долго следовала за ним, на ту, что он оставил у лестницы надвратной башни Ляо.
Избавляясь от своих обид, женщины-призраки бессознательно повторяли то, о чем они думали перед смертью, а Ли Цинцяню приходилось выслушивать их всех. Некоторые кричали от боли и плакали, кто-то звал своих родителей, а кто-то бормотал: «Не хорони меня… Не лги мне… Я не хочу умирать…»
Не хорони меня.
Не лги мне…
Я не хочу умирать! Я не хочу умирать!
Эти слова и слишком явное внешнее сходство лишь усиливали тревогу Ли Цинцяня… Где царство Ляо нашло этих девушек? И почему все они были так сильно похожи?
В глубине души он уже знал ответ, но слишком боялся в это поверить, поэтому старательно гнал от себя эти мысли.
Обиженных призраков в лампе души становилось все меньше и меньше. Мо Си заметил, что каждый раз, когда Ли Цинцянь выпускал из лампы очередную девичью душу, его руки начинали дрожать, и эта дрожь проходила только когда он видел, что лицо призрака принадлежит не Хун Шао.
Каждый раз он облегченно выдыхал, продолжая цепляться за соломинку надежды.
Так продолжалось до тех пор, пока не пришло время выпустить последнего призрака.
Тем ранним утром Ли Цинцянь, как обычно, вышел из хижины, неся в руках лампу души. Мо Си заметил, что его походка стала более легкой и уверенной, ведь в итоге в лампе оставался всего один обиженный призрак с Горы Плачущих Дев, так что Ли Цинцянь практически уверился в том, что все его прежние подозрения беспочвенны и он просто слишком много себе надумал.
Должно быть, его Хун Шао научилась читать волю небес, стала уважаемой жрицей и прекрасно живет во дворце государственного советника, а все эти жуткие домыслы просто плод его слишком живого воображения…
Струйкой дыма последний призрак выплыл из лампы и принял свою изначальную форму.
Маленькая фигурка, одетая в алый наряд невесты со свадебным венцом на голове, и все же… и все же… Ли Цинцянь замер, словно громом пораженный. Вмиг проникнув под кожу, могильный холод пробрал его до костей…
— Хун Шао?! — это имя само сорвалось с его губ.
Его самый страшный кошмар, наконец, стал явью.
Обиженный дух Хун Шао безучастно парил перед ним. Она совсем не изменилась и выглядела точно так же, как в его снах... даже ярко-алый пион в волосах и вышитые ярко-желтые туфельки… но эта Хун Шао больше не умела смеяться, прыгать и шуметь, как маленький барабан. Она была такой же, как и все остальные укрощенные им свирепые призраки: ее разум и воспоминания были стерты, осталась только прядка души, одиноко парящая у него перед глазами.
Даже самый наивный и глупый человек теперь понял бы, что государственный советник Ляо обманул всех. Преподнесенные ему девушки так и не стали жрицами, а сами были принесены в жертву богу горы. Брошенные на этой вершине, их иссохшие кости не удостоились даже захоронения.
Сильные мира сего обманули отчаявшихся людей, чтобы забрать у этих женщин не только жизнь, но и бессмертную душу.
Хун Шао безучастно парила в воздухе перед Ли Цинцянем. Ее взгляд был пуст, а губы повторяли последние предсмертные слова:
— Повернись... братец… Я хочу по-доброму расстаться с тобой…
Ты ведь можешь обернуться? Я не тешу себя надеждой состариться вместе с тобой и не жду, что ты снова протянешь мне руку, и мы будем вместе путешествовать по миру, как два вольных мечника.
Я просто подумала… подумала, что так долго бежала за тобой и всегда смотрела тебе в спину, что теперь, когда мы расстаемся навсегда, ты ведь можешь посмотреть, как я поднимаюсь на эту башню ради тебя? Ты ведь можешь подарить мне хотя бы один добрый взгляд?
Я не хочу умирать вот так, братец.
В этой жизни я все еще не сказала тебе «прощай».
С того угла, под которым Мо Си смотрел на эту сцену, он не мог видеть лицо Ли Цинцяня. Когда замолкли последние слова призрака, воцарилась мертвая тишина. А потом, как бурный горный поток, наконец, прорвавший плотину, из горла Ли Цинцяня вырвался крик, больше похожий на вой смертельно раненого животного. Каждый безумный вопль, казалось, был вырван из его глотки вместе с кровью и плотью, и эти переходящие в хриплые рыдания, яростные завывания многоголосым эхом заполнили иллюзию.
— Не нужно было посылать тебя туда… Я не должен был посылать тебя… Если бы я не отослал тебя, то не смог бы исцелить, но мог бы до конца быть рядом с тобой. Я должен был разделить твою боль. Но я был слишком эгоистичен и слаб, поэтому предпочел свалить это на других, а сам трусливо сбежал, оставив всю боль тебе.
Он преклонил колени перед мертвой душой Хун Шао, точно так же, как когда-то в их первую встречу она упала перед ним в грязь и, содрогаясь от рыданий, молила его о снисхождении.
— У меня даже не хватило смелости по-доброму расстаться с тобой. Из-за своего малодушия я не смог открыть тебе сердце и проститься как следует.
Весь тот день — от первых лучей рассветного солнца до малинового заката — один человек и один призрак в последний раз сопровождали друг друга.
Сгустились сумерки, настало время, когда выпущенный из лампы душ призрак должен был покинуть этот мир или остаться, чтобы потом вечно страдать, скитаясь по свету. Ли Цинцяню оставалось только собрать все свои душевные силы и со слезами на глазах снова и снова сорванным голосом зачитывать Мантру Возрождения.
Чтобы она смогла уйти, он должен был снова отослать ее.
На этот раз он был тем, кто смотрел, как она уходит под плеск Безбрежного моря и тихое пение на санскрите:
— Вручаю тебя в руки Будды. Амитабха! Татхагатая тадйатха...
Снова и снова...
— Викранта Гамин Гагана...
Захваченная мантрой Возрождения, Хун Шао непроизвольно начала повторять:
— Братец… повернись… посмотри на меня еще раз… Я хочу... как следует попрощаться… Братец…
И тут… сковывающая ее дух темная сила рассеялась.
Из-за нависших над морем густых розовых облаков выглянуло солнце, и тысячи золотых лучей пронзили набегающие на берег приливные волны. Губы Ли Цинцяня задрожали, но он все-таки смог произнести последнее слово мантры и, наконец, медленно поднял голову.
Душа Хун Шао очистилась от всего мирского, и ее глаза стали по-настоящему пусты.
Теперь она выглядела смущенной и потерянной, словно не могла понять, почему оказалась в этом огромном смертном мире. Наконец, Хун Шао повернула голову к темнеющему горизонту на границе почерневших небес и морской синевы, и без тени печали или тоски по былому поплыла навстречу ночи.