За все это время он ни разу так и не осмелился посмотреть ей в глаза.

Только теперь Хун Шао начала подозревать неладное. Она медленно повернула голову и внимательно всмотрелась в лицо Ли Цинцяня.

Не сводя с него глаз, этот шумный Маленький Барабан на этот раз заговорил с ним тихим голосом до смерти напуганного котенка:

— Братец?

— …

— Братец, что ты задумал?

Сжав пальцы в кулак, Ли Цинцянь рассказал об отборе жриц для государственного советника. На протяжении всего своего монолога он так ни разу и не поднял головы. Ему казалось, что если он не увидит выражение лица Хун Шао, то сможет избежать собственной печали и мук совести.

Поэтому он не видел, как несколько прозрачных капель скатились по щекам Хун Шао и упали на ветхое постельное белье.

— Я… я… — голос Маленького Барабана напоминал писк новорожденного котенка, — я не хочу идти…

— Хун Шао…

Вдруг девушка разрыдалась и начала кричать:

— Я не хочу идти! Не хочу! С самого рождения меня продают и перепродают, а теперь я не нужна даже тебе, братец? Ты тоже собираешься бросить меня?! Ты хочешь продать меня в четвертый раз?!.. Даже собаки и кошки не выдерживают четвертой смены хозяина, — горько плача, Хун Шао обняла свои колени, — но я ведь человек... даже если я неуклюжая... и глупая… у меня тоже есть чувства, я тоже могу страдать и умирать от тоски. Я не хочу расставаться с тобой… Я не хочу идти туда! Я не хочу уходить! Просто дай мне умереть от болезни! Все что я хочу — быть со своим братцем каждый день до конца жизни!

Что бы ни сказал Ли Цинцянь, она не хотела слушать его.

Но разве мог Ли Цинцянь просто смотреть, как она умирает от болезни? Видя, что ему не удастся уговорить ее, ожесточив сердце, он поднялся с кровати и решительно повернулся к ней:

— Если ты отправишься к государственному советнику, твоя болезнь будет излечена, а я смогу получить тысячу золотых каури. Ты спасешь свою жизнь, а я стану богатым человеком. Это будет хорошо для нас обоих. Пожалуйста, сделай это для меня.

Пораженная этими словами Хун Шао со слезами на глазах потерянно смотрела на него.

Ли Цинцянь с досадой взмахнул рукой:

— Уходи.

Все еще не до конца придя в себя, Хун Шао пробормотала:

— Ты… ты не можешь…

— Не могу что?! — Ли Цинцянь вдруг резко вскинулся и, взглянув на нее покрасневшими глазами, процедил сквозь стиснутые зубы. — Считай это моей личной просьбой. Я заботился о тебе три года и очень устал от всего этого. Если я продам тебя, то, по крайней мере, смогу хорошо питаться. Чего ты вообще ко мне прицепилась? Ты в самом деле думаешь, что если будешь следовать за мной по пятам, то когда-нибудь мы сможем стать парой?

Глаза Хун Шао распахнулись, и даже лихорадочный румянец, горевший на ее щеках, поблек.

Сможем ли мы когда-нибудь стать парой?

Сможем ли мы, преклонив колени перед землей и небесами, стать супругами или всю жизнь проведем как пара странствующих по миру мечников?

Конечно, это очень романтично, когда люди дают друг другу обещание провести вместе всю жизнь, но в реальности, чтобы воплотить эту мечту недостаточно страстного желания двух любящих сердец.

Для планирования совместного будущего нужно иметь средства к существованию, уверенность в завтрашнем дне, перспективы или хотя бы надежду на то, что все это будет.

Но у них ничего этого не было.

Можно, конечно, потратить три года на совместные странствия по миру, но разве может такой человек, как Ли Цинцянь, позволить девушке обречь себя на нищенскую жизнь рядом с ним? На самом деле тот торговец был совершенно прав: он был так беден, что не мог купить для нее даже самый потрепанный шелковый цветок. Их чувства были похожи на цветок пиона в ее волосах: только сорванный с куста, сейчас он так пленительно прекрасен, что, кажется, его красота будет вечно радовать взор и согревать сердце.

Однако уже завтра он умрет.

Их любовь не будет вечным шелковым цветком. Словно сорванный у дороги пион, эти чувства алой зарницей на миг вспыхнут во мраке ночи, чтобы на утро увянуть и стать перегноем.

В этом мире множество пар распались, столкнувшись с разного рода «противниками» в виде денег, социального статуса, проблем со здоровьем и даже с излишним самолюбием.

Ли Цинцянь не мог точно сказать, чему он проиграл. Если судить поверхностно, то можно было бы сказать, что их отношения разрушила нищета. Но если поразмыслить, несмотря на свою сердечную привязанность к ней, он не мог видеть, как любимая девушка увядает рядом с ним, и предпочел отказаться от нее, чтобы дать ей шанс на выживание. Так что, если смотреть глубже, скорее всего, он проиграл собственной любви.

Однако, как ни крути, в этой битве он был полностью повержен и растоптан.

У него не было другого выбора, кроме как отослать ее.

— Женившись на бедной женщине, бедняк в конце концов превратится в нищего старика, по жизни волочащего на себе такую же нищую старуху! Неужели ты думаешь, что я хочу так жить?! Ты вообще когда-нибудь думала, чего я хочу?!

Хун Шао ошеломленно уставилась на него. В первый раз с тех пор, как они встретились, ее братец говорил с ней так грубо.

Лепестки пиона задрожали, когда она резко вскинула голову с влажными от слез прядями на висках.

«Но я ведь всегда думала о тебе!» — мысленно воскликнула она. — «Я никогда не была алчной и никогда не мечтала о богатстве. Лучший конец моей жизни, который я могла себе представить: два старика путешествуют по миру, всегда вместе — в болезни и здравии, в богатстве и бедности, на свету и в тени. Старуха ворчит и шумит, как маленький барабан, но старик рядом с ней лишь добродушно улыбается... Пусть их волосы седы и лица в морщинах, они все такие же, какими были в юности».

Как оказалось, она была слишком алчной, и такой конец был лишь ее недостижимой прекрасной мечтой.

Хун Шао всегда была всего лишь маленькой рабыней, готовой продать себя, чтобы похоронить своего приемного отца. Три года назад Ли Цинцянь выполнил ее желание, так что, можно сказать, заплатил за нее затребованную цену. Если сегодня он захотел перепродать ее, что она могла ему возразить?

Хун Шао не могла даже мечтать о жизни обычной девушки, потому что она была рождена для того, чтобы быть дешевой вещью, переходящей из рук в руки.

За свою недолгую жизнь она успела побывать купленной невестой, служанкой в большом доме и приемной дочерью фермера, а потом искренне поверила, что сможет всю жизнь называть Ли Цинцяня старшим братцем и, наконец, обретет свое место в жизни.

Но оказалось, что все это был лишь мираж, рассеявшийся с первым порывом ветра. В этой жизни ей снова не на кого было положиться.

Поэтому, в конце концов, она все-таки согласилась отправиться к государственному советнику.

С последним лучом солнца, окрасившим багряным золотом закатные облака, Хун Шао послушно последовала за чиновником из царства Ляо. Под нежный звон ветряных колокольчиков, подвешенных на карнизе галереи, она медленно поднималась по казавшимся бесконечными ступенькам лестницы, ведущей на вершину надвратной башни, чтобы поприветствовать своего пятого владельца.

Преодолев основную часть подъема, она обернулась, чтобы взглянуть вниз.

Ли Цинцянь уже принял у чиновника Ляо полную суму золотых каури и, поблагодарив, медленно пошел прочь. Она смотрела ему в спину и думала: «Почему ты не повернешься?.. Неужели, ты не можешь хотя бы по-доброму расстаться со мной? Ты ведь можешь хотя бы помахать рукой, позволив мне со светлой грустью проститься с той трехлетней мечтой о нас? — но потом одернула себя. — Забудь, все кончено!»

Ее горло сдавило от такой сильной сердечной боли и нежелания расставаться, что она испугалась, что если сейчас он в самом деле обернется и посмотрит на нее, она просто не выдержит. Хун Шао боялась, что в своем стремлении быть с ним, она поведет себя так же, как при их первой встрече: упадет на колени и будет безрассудно рыдать и биться в истерике, лишь бы привязать его к себе чувством вины и заставить снова взять ее с собой.

Поднялся ветер, заблагоухал пион, затрепетали нежные лепестки и полы ее одежды. Глаза заволокло туманной дымкой непролитых слез, но она не смогла сдержать тихий смех.

Как много булочек можно купить за тысячу золотых каури.

Отныне ее старший братец больше никогда не будет голодать, не так ли?

На самом деле, даже хорошо, что он не стал оборачиваться. Хорошо, что не дал ей ни единого шанса. Три года назад она так громко кричала ему в спину, лишь потому, что просто хотела жить хорошо.

Но теперь она боялась.

Боялась, что даже ее крик не сможет остановить его, и это будет так больно, что она просто упадет и больше не сможет сделать ни единого шага.

А ей нужно было идти вперед.

Идти вперед...

Прежде, чем слезы полились из ее глаз, она опустила голову и продолжила идти вверх по украшенной полотнами шелка и медными колокольчиками галерее, поднимаясь все выше и выше.

На ногах старые вышитые туфли и простой пион в волосах.

Они были так бедны, что на память о трех годах вместе у нее остались лишь воспоминания.

Из-за бамбуковых занавесок, скрывающих от посторонних глаз террасу на вершине Башни Наследников Небесного Озера[1], доносились неясные звуки струнной музыки и пение:

[1] 天潢贵胄 tiānhuáng guìzhòu тяньхуан гуйчжоу «небесного озера благородное потомство/наследники Млечного Пути».

— На закате ворона, озябнув, грустит, у пруда побеги ивы нежны. Если глаза твои не знали горечь разлуки, до седых волос ты сердце не сможешь открыть.

Последние лучи солнца, отразившись от позолоченных карнизов, наполнили галерею и террасу каким-то особым неземным сиянием. Хун Шао почувствовала, как последние обрывки горестных мыслей улетают прочь.

Шаг за шагом она поднималась все выше.

— Нутро разорвано, слезы трудно сдержать, в тяжелой тоске о несбывшемся поднимусь в Терем Сяохун[2]. Понимая, что горы разделили нас, продолжаю цепляться за ограду неволи.