Следаки (жарг.) – служба ревизии и внутренних расследований в даганской армии. Э'Рикс - уполномоченный генерального штаба по ревизии и внутренним расследованиям

Деза (жарг.) – дезинформация, ложные сведения, не соответствующие действительности.

Vikhar, викхар (даг.) – толкователь правил, законов, обычаев. В Амидарее юрист, защитник

Бейрихен - Новый год в Даганнии, отмечается с началом весны.

Свежелетие - Новый год в Амидарее, отмечается в середине зимы

Триединый - в даганской религии основа всего сущего. Божество, объединяющее три начала: землю, воздух и воду.

Манать (жарг.) – пренебрежительно относиться, игнорировать

Мехрем (даг) - содержанка, проститутка

50

Сначала давили кошмары, насыщенные размытыми образами с бессвязным наполнением. От них перехватывало дыхание и пекло в груди. Потом сны упорядочились, став спокойнее, и потекли отчетливыми картинками, однако ж, ни один толком не запомнился.

Глаза открылись неожиданно. Мгновение назад сознание пребывало… во сне, наверное, как вдруг кто-то выключил рубильник, прервав безмятежный покой. Айями не сразу сообразила, что белое, нависавшее сверху, – потолок. Обежав глазами, увидела кусок крашеной стены, часть окна, дверную ручку, приоткрытую дверь, угол стола, за которым кто-то сидел и дрыгал ногами. Это был ребенок. Девочка. Люнечка!

Горло издало невразумительный всхлип, и дочка обернулась.

- Мама! - закричала звонко. – Мама зиздоровела!

И сползши с высокого табуретного сиденья, бросилась к Айями. Забралась на кровать и легла рядом, обняв. А за ней поспешила из кухни Эммалиэ, наспех вытирая передником руки.

- Люня, осторожно, маме больно. - С тревогой начала стягивать девочку с кровати.

- Ннне… - возразила Айями и неловко приобняла дочку рукой.

С непривычки закружилась голова, и глухая боль разлилась в груди. Рука отказывалась сгибаться в локте, а пальцы не желали сжиматься. Язык, отвыкши говорить, не слушался. Зато зрение стало отчетливым, и видели оба глаза.

- Ох, Люня, неси скорее кружку, дядя-врач сказал, маме нужно пить водичку, и много.

Дочка шумно спрыгнула, всколыхнув кровать, и убежала на кухню, а у Айями снова закружилась голова. Присев на краешек, Эммалиэ взяла её руку в свою.

- Айя, сожми.

Получив неуверенный отклик, она улыбнулась и заморгала, прогоняя не вовремя выступившие слезы.

Ей приподняли голову, устроив с удобством на подушке, и Айями пила из кружки воду, которую приносила дочка. Много пила, потому как в горле суховей прошелся. Изучала свои руки, привыкая к ним, и обнимала Люнечку, которая ластилась, соскучившись.

- Тише, внуча, а то маму задушишь, - тщетно уговаривала Эммалиэ. – Ну, напилась вдоволь, давай, супчиком покормлю. Похлебай горячего.

- Сама, - проговорила нечетко Айями и взялась решительно за ложку.

- Сама так сама, - согласилась Эммалиэ, и, поцеловав больную в макушку, ушла на кухню. Чтобы не смущать.

Дочка крутилась рядом и по-взрослому копировала движения бабушки: то подоткнет одеяло, то погладит по голове с сочувственным вздохом.

- Лечись, мама, и больше не болей, - изрекла с важным видом.

Отлежав все бока – наверное, немало времени провалялась в постели - Айями заторопилась подняться на ноги, но чуть не упала от слабости и головокружения. Благо, успела ухватиться за спинку кровати.

- Тише, куда спешишь? – Эммалиэ оказалась рядом, подставив плечо. – Нельзя резко, плавнее надо.

Надо и сейчас. Посмотреть на себя в зеркале, что висит в ванной, и убедиться. Пусть зеркало по грудь, этого достаточно. А желтушные пятна от синяков на теле Айями успела изучить, лежа в постели.

- Эк, милая моя, и то замечательно, что быстро сходят, - сказала Эммалиэ, заметив ужас, с коим Айями разглядывала очаги выболевших гематом на животе и боках. – Поначалу было страшно к ним прикоснуться.

С помощью наперсницы добрела Айями по стеночке до ванной. Каждый вдох отдавался тупой болью в подреберье, но Айями быстро привыкла к ней, как привыкают к неизбежному и постоянному.

- Дверь не закрывай. Зови, если что-нибудь понадобится, - сказала Эммалиэ.

Айями медленно поворачивала голову влево и вправо, изучая внешность в зеркальном отражении. Черты лица заострились, волосы спутались, губы потрескались, на пол-лица растеклось желтое пятно исчезающего синяка. От сорочки пахло лекарствами, и Айями страстно захотела смыть с себя запах больного пота.

- Конечно, я помогу, - согласилась Эммалиэ, услышав просьбу, и замялась: – Только… Айя, воду придется греть на плите.

Айями, не поверив, выкрутила краны, ответом ей стала тишина.

- Вот уже третий день, как отключили и холодную, и горячую. Слив не работает, помои выливаю на улице, - ответила Эммалиэ.

Лишь сейчас Айями заметила ведра с водой, занявшие в комнате добрый угол, и небольшую печку с плитой на кухне, а подле - ящик с аффаитом*. Добравшись мелкими шажочками до шкафа, она развернула свадебную фотографию обратной стороной. Микас не должен видеть жену слабой, больной и страшной.

Поставив греться воду, Эммалиэ рассказала вкратце: небольшое богатство - и печка, и креслице, и ведра, и шторы – досталось в дар от Мариаль, жившей этажом выше. Девушка не отказала Эммалиэ в безвыходной ситуации, когда та обратилась с просьбой: присмотреть за внучкой, покуда длится допрос в комендатуре. Утром Эммалиэ отвела девочку к соседке, а позже забрала. На удивление, Мариаль сумела сдружиться с крохой, и та, уходя домой, помахала хозяйке на прощание.

- Пока-пока, еще увидимся! – скопировала взрослые слова и интонации, вызвав у той смех.

Напарница Айями стала связующим мостиком между квартирой на четвертом этаже и комендатурой. И приносила новости – вечерами, после работы. Из деликатности не пялилась в угол, где на кровати лежало неподвижное тело в бинтах, пропитанных лечебными настоями, и не снимала пальто, чтобы не отвлекать Эммалиэ долгими чаепитиями от насущных забот. Скажет пару слов – и домой.

- Ей грозит расстрел, - сообщила в первый день и сжала руку Эммалиэ. "Держитесь".

- Не расстреляют, но могут отнять Люню, - принесла горькую новость назавтра.

- А господин А'Веч? - спросила дрогнувшим голосом Эммалиэ.

- Арест и трибунал, - ответила коротко девушка и сочувствующе сжала руку Эммалиэ. "Крепитесь".

Как крепиться, когда жизнь обрушилась в один миг, и всё висит на волоске, и бесполезно загадывать о чем-либо дольше завтрашнего дня?