Мне сделали предложение, от которого невозможно отказаться. Курт предложил съездить куда-нибудь отдохнуть, в тропическую страну. Без учёбы и работы, на недельку. Я еду с ним и его друзьями. Это капец как странно, но интересно. Он меня с ними познакомил. Пол Ватсон – тот самый "друг со связями". Законченный меланхолик, выражающий свою меланхолию в музыке. Он играет на гитаре и неплохо поёт. Знакомых у него действительно полгорода, не то потому, что местный, не то потому, что отец – местная шишка. Что он забыл в педагогике, непонятно; поступил, скорее всего, назло отцу. У него чёрные шутки, и он выглядит, будто сбежал из корейского бэнда, хотя сам не азиат, а наоборот, большеглазый. Бэт Ньюмен – не девчонка: учëнка. Такое чувство, что она читала всё, что можно было прочитать, но не понтуется, для неё это в порядке вещей. Она, похоже, бунтует, но несколько слабее, чем могла бы. Например, ей хочется больше узнать о моей работе, и вообще не всё так просто, в её сексуальных вкусах (у меня чуйка на эти дела), но она не даёт себе воли их узнать. Ребята оказались максимально здравыми: «Порно, о, прикольно, а мы вот педики, начинающие, правда». Собственно говоря, чего ещё стоило ожидать от друзей Курта.
И вот, мы летим в Индию. Я пока слабо представляю, как мы там будем жить. Я не была в Азии раньше. Но я почему-то совсем не переживаю. Там будет Курт.
Мы здесь уже неделю. Купались в море. Море для океана – как залив для моря, маленький выступ. Хожу в тёмных очках, чтобы не узнавали. Ношу повязку для волос. Сюда приезжают быть дикими. Мне дикости, в прошлом, хватило. Смотрю вокруг, как старуха на утреннике. Эти мальчики и девочки во взрослых телах приезжают сюда, думая, что никто не знает их, и не узнает, "что было в Вегасе". Заплетают дреды, покупают лёгкую, хлопковую одежду, вязаные лифчики, короткие шорты. Курят дурь, которую предлагают на каждом углу, нюхают, колятся, ебутся с кенийскими проститутками, цепляют спид, охуевают, и остаются на сезон дождей, когда тут душно, дымно и зелено, и вылезают твари земные, страшные, но не страшнее человека. Бедные, бедные мальчики и девочки. Кому-то везёт больше, кто-то умудряется ничего не подцепить. Они везут домой, в Европу, только яркие воспоминания. Бэт посматривает на местных взглядом голодной кошки; теперь мне понятны её предпочтения. Парни не видят. Незаметно кладу ей в карман полиуретановые презервативы: аллергия на латекс не так редка, как принято считать. Вряд ли воспользуется, но мало ли. Бэт учëнка, а не девчонка. Слишком силён контроль.
Чем старше я становлюсь, тем больше мой мир сужается. Вечеринки утомляют. Алкоголь не веселит. Единственное, траве я рада всегда. От неё чуть лучше. Курт и его друзья одержимы мыслью о другом человечестве, о том, какими мы могли бы быть. Они говорят: нет, это не наша природа, это наша болезнь, то, что тут происходит. Её можно вылечить. Я не согласна. Меня ничем не удивишь. Даже тем, что мы, все вместе, отравились, а Курт, единственный, нет, хотя ел то же, что и мы. Что белых то и дело норовят ограбить, и для местных даже я белая. Впервые в жизни. Но, если бы им удалось доказать, что не люди такие, а где-то на пути эволюции с нами случилась ошибка, и её можно исправить, я бы удивилась. Впервые в жизни. Вряд ли им удастся. Слушаю и улыбаюсь. Когда Курт воодушевлённо что-то рассказывает, его хочется слушать, что бы он ни говорил. Раньше я говорила, а он слушал. Теперь наоборот.
Сидим на берегу, вдвоём, ребята спят. Раннее утро. Если вытянуть ладони перед собой, будет видно, что руки трясутся. Ноги сложила по-турецки, штаны широкие (тоже прибарахлилась), курю сигарету. Курт, в таких же штанах, ноги подтянул к себе, и смотрит в горизонт. Я крутила эту фразу столько раз, на разные лады, и никак не решусь её сказать. «Ты никогда не думал, – без предисловий, без ничего, – что наши матери не родные сестры? Они совсем не похожи». Поворачивается на меня. Смотрит, пытаясь понять, к чему я это. «К сожалению, – говорит, – я видел их свидетельства о рождении. – Всё, фиаско. – Но ты права, они действительно не похожи». Решаю идти до конца. Чего уж, терять мне нечего. «Хорошо бы свидетельства были подделкой, да?» Теперь прикинуться тупицей будет ещё сложнее. Курт смотрит прямо на меня. Я подкуриваю от старой сигареты новую. Она потрескивает, ссыхаясь от жара. Хрустит гвоздика. «Это было бы прекрасно, – говорит Курт. Продолжать боюсь. Меня в жизни так не трясло. – Но я не думаю, что даже в этом случае ты бы бросила свою работу. Ты слишком её любишь. Даже зависишь от неё. Я ничего не говорю, нормальная работа, но своя специфика в ней есть. Я так не смогу», – от прямой речи у меня падает всё, и прямо в живот, вниз. Не "не смог бы", а "не смогу". То есть... Это вообще не похоже на похоть. Это похоже на что-то, чего никогда со мной раньше не было, поэтому я не могу это назвать. «А если бы я её всё-таки бросила? – настаиваю, выгнувшись в его сторону, как змея. – Гипотетически». Он уже совсем не понимает, какого чёрта я несу. «Алия, ты серьёзно или шутишь?» – спрашивает, тише, чем обычно, хотя он и обычно тихо говорит; почти шёпотом. «Я не шучу», – так же тихо.
Что бы было дальше, если бы это происходило в реальности, а не только лишь в моей голове? Облом века? Секс на пляже? Я ничего не сказала. Мне есть что терять: единственного друга. Я сидела, с ногами по-турецки, и курила, и смотрела на него, а он смотрел в горизонт. Мало того, что кузина, ещё и traviata *, ещё и потенциальная самоубийца. Я слишком уважаю Курта, чтобы такое ему предлагать.
* ит. падшая. Название оперы Дж. Пуччини по роману А. Дюма-сына «Дама с камелиями».
Как-то раз мы ехали на байке (мы тут ездим на байках), и остановились на мосту. Справа открывался восхитительный вид. Река, а посреди реки – красные острова с зелёными джунглями в глубине. Курт сказал: я не смог проехать мимо. Я сказала: вот бы затеряться там. Мы стояли над рекой и просто смотрели на эти острова. Пишу, чтобы не забыть, хотя забыть нереально.
После того эпизода, на берегу, я не могла снова стать весёлой и с трудом сдерживала слëзы. Моя жизнь, и без того неизбежно стремящаяся к смерти, покатилась к ней под уклон. Бэт спросила, что со мной. Хорошая, милая Бэт. Я ответила: мне будет грустно без моря. Она погладила меня по плечу и сказала: мы вернёмся сюда, я уверена.
Не могу оставаться на месте. Не могу находиться дома одна. Выскакиваю на улицу и иду, просто куда-то. Надеваю наушники и езжу, с музыкой, в автобусе. Кутаюсь, чтобы не узнавали: очки, кепка, арафатка. Могу весь день так прошастать, впустую, без толку. У меня в груди дыра. Пустота на месте моего тела. Я не знаю, можно ли этому помочь. Всё серое, бессмысленное. Как будто всё, чем я была, долго болело, так долго, что устало болеть, и теперь просто ждёт, когда его, наконец, прикончат. Не кончаю. Физически, кстати, не кончаю тоже. Для меня это ужасно нетипично, и просто ужасно. Обошла всех врачей: гинеколога, эндокринолога, невролога. С организмом всё в порядке. Продлевать его желания нет.
Могу дрочить полчаса, чтобы кончить, но всё же дохожу до результата. Нет, сука, так легко я не сдамся. Ещё посмотрим.
Это было два года назад. Меня всё ещё всюду зовут, я так же молода и, вроде, ничего такая, но я уже не хочу. Снимаюсь всё меньше, в выборе всё капризнее, предпочитаю вирт. Поныла, пострадала и взяла себя в руки: поступила в университет на факультет философии. Сама. В шоке была с себя, не передать, в каком. Если у меня получится уйти с обратной стороны Луны, я попытаюсь поговорить с Куртом. Пока мы общаемся, будто ничего не случилось (ничего ведь не случилось, в реальности). Правда, реже, чем раньше. Он, кажется, понимает. Ему тоже со мной сложно.
Дошло, зачем пишу. Не пишу почти ничего, кроме того, что не с кем обсудить. Самую, так сказать, сердцевину. Может, однажды она пригодится. Если я отъеду, так с ним и не поговорив. Он работает с детьми. У него проклятая работа. Дающая фальшивую надежду на будущее. Бэт в научном центре, проводит опыты. Пол играет на гитаре, записывает музыку, даже завëл ютуб-канал. С недавних пор они, все трое, Курт, Бэт и Пол, решили, что их идея, с изолированным от мира детским домом, не так уж нереальна. У Пола теперь девушка-юристка, изучает международное право (она как-то незаметно влилась в их компанию). Бэт пару раз заводила какие-то интрижки, но надолго её не хватало. И ясно почему, ей белые не доставляют. Что до Курта, я понятия не имею, с кем он и как он развлекается. Насколько меня видно, настолько же его – не.
Я знаю, что он любит рисовать, серьёзно увлекается психологией, ему нравятся татуировки, но он никак не может выбрать подходящую, понемногу играет на разных музыкальных инструментах, предпочитая африканские: калимба, глюкофон, джембе. К нему липнут люди, хотя он ничего для этого не делает, и не понимает, с чего они вдруг. Он настоящий, вот в чëм дело. Я знаю его личностью и даже представить не берусь, какой он в реакции. Нет, не буду.
…Так вот, они решили, что, если собрать здоровый штат, всё получится. И ударились лечить кукухи. Все втроём. Курт уже подлечивал, до этого, даже таблетки ел, на первом курсе (у него мамаша – ебучий случай, было бы странно, если бы таблетки не понадобились). Остальные втянулись по мере необходимости. Я над ними слегка стебусь, хотя понимаю, что мне надо бы в первую очередь. Страшно идти. У меня слишком много накосей и выкусей. Дурка, если проглотит, уже не выплюнет. Никогда.
Они говорят: в психиатре нет ничего страшного, как нет ничего страшного в терапевта. Они говорят: в антидепрессантах нет ничего страшного, как нет ничего страшного в таблетках от других хронических заболеваний. Лучше лечить и выздоравливать, чем позволять болезни угробить твою жизнь (не считая жизней окружающих). Я киваю и согласна, но никуда не обращаюсь. Еду в такси, пьяная, из бара, где зацепила симпатичную девочку, домой, ебаться. Вот моё лечение.