Она молча ушла. Почти убежала. На сей раз он её не останавливал. Ушла, чувствуя спиной его взгляд. Даже если парень не смотрел вслед, взгляд она чувствовала. Это было лучше, чем чувствовать себя на дне.

***

#np Sleep dealer – Imminence

Ветер шушукался с кронами, разглаживал волны в рябь. Дом у озера будто замер в пелене тумана. Солнце, судя по электронным часам на руке Элизы, давно взошло; судя по небу, затянутому серой дымкой, не всходило и не собиралось. Она осталась с Матильдой, когда остальные уехали: кто на работу, кто в школу. Всё, что от неё требовалось – делать уколы, кормить, поить, помогать открывать двери. По сути, полноценная работа сиделки. Сестра ещё не выходила из комнаты. Спала. Будить её не хотелось.

Элиза, полулежа, устроилась в кресле, рядом с тем, где вчера её встретил Пол. Глаза были прикрыты. Пальцы держали телефон, но ни читать, ни общаться, ни даже листать ленту она не могла: мысль убегала. В груди засело беспокойство. Его не получалось отогнать, что бы она ни делала. Наконец, беспокойство взяло вверх над разумом, подняло девушку с кресла. Всё это время её не покидало ощущение, что она в доме одна. Да, именно: одна, сообразила она, и ужаснулась. Это было трудно объяснить, но ощущение не уходило, а объяснять, кроме себя, было некому. «Легче проверить, чем дальше находиться наедине с… тревогой, – убеждала себя Элиза, – я тихонечко. Тем более, не такая уж она и беспочвенная: вчера мы все, на том поле, такого наговорили…»

Босыми ногами – по лестнице вниз, к гостевой комнате (младшая ночевала в гостиной, на диване). Дверь бесшумно открылась. Пустая кровать, тумбочка с лекарствами и термосом воды. Окно было распахнуто. Матильда отсутствовала. Элиза подскочила на месте, ахнула; руки полетели ко рту. «Быть того не может, – мелькнуло в голове, – никак не может». Дыхание сбилось, в голове неслись вероятности и невероятности. Наконец, мысль сложилась, как паззл: конечно, ну конечно, она пошла к себе домой. В дом на горе. Она не была там после катастрофы, а он… боже, он же трёхэтажный, не дом, а викторианский особняк, с башней, огромный… Поняв это, младшая сестра тут же сорвалась с места, обратно, в гостиную, так быстро, как могла. Впрыгнула в кеды, накинула кофту и во весь опор понеслась к машине, набирая номер Тельмы. Тельма не отвечала.

С горы открывался замечательный вид на город, озеро и лес. Вокруг мирно росли сосны. Подъездная дорожка красиво изгибалась между газонами. Ничего вокруг не намекало на трагедию, кроме тумана, что стелился по земле, завитками, путал, водил по кругу. Элиза бросила машину и побежала вперёд. Дом не был огорожен ничем, кроме живой изгороди. Он и сам наполовину зарос плющом; левый восьмигранный бок из красного кирпича пока ещё выглядывал из-под зелени, но темпы её роста будто хохотали: это ненадолго. С обеих сторон стену атаковали молодые побеги. Окно второго этажа, с правой стороны, еле виднелось из-под листьев, похожее на подбитый глаз. К парадной двери, посередине, вела каменная лестница, сама дверь была деревянной и двустворчатой, и… приоткрытой. В двери торчал ключ. Почему-то влажный. «Тиль! – что было сил крикнула блондинка, – Тиль, ты здесь?» Мороз бегал по её коже.

Она толкнула дверь и вошла. С тех пор, как она была здесь в прошлый раз, ничего не изменилось: мебель тёмного дерева, слева кухня, справа репетиционный зал, там же – домашний орган и, вдоль стены, в футлярах – несколько скрипок. Минимум мебели, максимум акустики. Дверь в зал была не заперта. Незванная гостья заглянула, но никого не обнаружила. Заглянула она и в кухню, с тем же успехом. Пусто, тускло, без света и признаков жизни. От двери наверх вела винтовая лестница. Элиза спешно поднялась на второй этаж, продолжая звать Матильду. Низ живота тянуло. «Нервы», – отмахнулась она. Несколько спален, комнаты самого разного назначения. «Боже, ребята, зачем вам столько комнат», – шептала про себя девушка, открывая по очереди каждую из них. «Не то, не то, – толкал её внутренний голос, – иди выше, ещё выше». Что-то стукнуло, будто бы снаружи, или ей послышалось. Опять по ступенькам, стук ног, стук сердца. Третий, мансардный этаж. Никаких дверей, помещение открыто взгляду целиком. Окно, единственное здесь окно, в выступе из скошенной стены, распахнуто настежь. Перед ним небольшой пуфик. Всё, что могло у Элизы упасть (сердце и прочие внутренности), упало и оказалось в пятках. «Нет, нет, нет, – она качала головой, не решаясь подойти, – всё же было хорошо, когда я подъехала, там, на дорожке у дома, было пусто, этого не может…» Она подошла к окну. Зажмурилась. Схватила себя за голову обеими руками. И закричала.

#np Meg Myers – Done

несколько часов назад

Стояло раннее утро. Рассвет розовым росчерком висел над чернотой. Тельма зашла в гостевую комнату. Матильда села на кровати. Было видно, что она снова почти не спала. В руках старшей был набранный шприц с лекарством.

– Нет, – попросила Матильда, – пожалуйста, не надо. – Белое лицо в веснушках, на контрасте ещё более заметных, чёрные глаза, тёмные круги под ними. – Не то лекарство и не в такой дозировке.

– Надо, – уже не так уверенно ответила Тельма. Вздохнула, пытаясь справиться с волнением. – Слушай, Тиль… то, что ты сказала про отца… я думаю, в этом есть доля правды. Отец хотел найти хоть что-то, за что зацепиться, и не смог.

– Отец не знал, что есть иной выход. Он просто ждал, когда мама вернётся, – грустно улыбнулась рыжая. – У него рядом не было такой вот тебя, которая знает толк в миорелаксантах. Один укольчик, – мечтательно скривила губы, – и дыханию конец. Я не стала вчера, при Эль, называть вещи своими именами, но ты же всё и так знаешь: смертельную инъекцию не отследишь в моём случае. Чуть-чуть превысить дозу обезбола, добавить…

– Прекрати, – Тельма положила закрытый шприц на тумбочку, прикрыла лицо рукой, потерла лоб. – Скажи мне, дорогая, – присела на кровать, – раз ты так уверена, и даже знаешь, как что делать, смогла бы ты, в случае чего, так же поступить со мной? А с Элли? С малышкой, которую ты сама носила на руках, кормила смесью из бутылочки, водила за руку в детский сад, защищала от старших мальчишек в школе. Подумай про неё. Молодая, красивая, грустная. Она приходит к тебе и говорит: Тиль, не могу я больше, парень бросил, приговори меня к смерти…

– Это совсем не то! – вскрикнула Матильда. Самое яркое проявление эмоцией с тех пор, как её привезли на скорой: глаза сузились до щелок, рот сжался в линию. – Не путай всяких там парней с Райли, поняла?

– Прости. Я не это имела в виду. – Преуменьшение не сработало. – Тем не менее, смогла бы ты вколоть ей то, что у меня так просишь уже три дня? Подумай хорошо, представь её себе: модница, улыбака, принцесса перевоплощений. Представь, какой ты её помнишь…

– Я поняла твою мысль, можешь не продолжать. – Черноглазая успокоилась так же легко, как и вспыхнула, и только учащенное сердцебиение напоминало о крике: «Не сравнивай уникальное». – Если бы Эль сказала, что её бросил парень, я отправила бы её на вечеринку, знакомиться с другими. Если бы у Эль погиб лучший друг и, вдобавок, она потеряла то, что позволяет ей жить, работать, чувствовать себя собой – её лицо, я бы хорошо подумала, отправить её куда-то или помочь на месте. И, так или иначе, – глаза, обсидиановые осколки, чёрное стекло, резали Тельму без ножа: «Рыбка прыгнет из пруда…» – я никогда, ни под каким видом не стала бы подчинять её волю, пользуясь её беспомощностью. Если она хочет умереть, пусть делает то, что решила. Я ведь пытаюсь сохранить её не ради неё самой, а ради себя, своей связи с ней, – глаза в глаза, не опуская, не отводя, – но нет, так не пойдёт, мне дорога именно она. Дорога настолько, что я готова взять на себя эту ответственность, и вину, которую понесу на себе, когда она уйдёт. Хотя, вины тут нет. Есть только уважение к решению другого человека.

В воздухе повисло молчание. «Если не можешь поступить иначе, зная себя, зная свои причины, значит, это и вправду судьба». Тельма перестала бороться.

– Пусть делает то, что решила, – эхом повторила она, глядя на свои руки, сжатые на коленях. Светлая кожа, морщинки суставов, ровные ногти без лака, ничего, казалось бы, особенного. – Я не неволю тебя, Тиль, – проговорила она почти шепотом. Встала. Подошла к окну. Положила ладонь на ручку. Ничего особенного, просто рука. Касание пластика и кожи. Тельма открыла окно. В комнату ворвался запах сырости и шёпот трав. – Ты можешь делать всё, что хочешь. Но убивать тебя я не стану. Не могу.

Ярко-рыжие волосы, со вчерашнего дня собранные в косы, собирались вдоль плеч. «…кругом лёд, больно бьëт». Глаза покраснели и горели, как от перца, смотреть на эту рыжину. От того, что переживали руки под гипсом, дурнело, в горле собирался ком.

– Спасибо, – очень тихо ответила Матильда. Обе понимали, что значит это окно.

Тельма помогла ей в ванной и с одеванием, расплела её волосы, причесала их и заплела обратно. Когда-то давно она это уже делала. Маленькая Тиль ненавидела причесываться и заплетаться, предпочитая благородную лохматость, что нехило сердило Тельму, отвечавшую за её внешний вид. «Куда ты дела резинки?» «Потеряла... Ладно, ладно. Я делала кораблики и запускала в озеро, они пошли на стройку». «Что мне теперь маме говорить?» «А ты ей не говори, она и не увидит». Сейчас то же самое действие напоминало ритуал: медные волны волос, струящиеся сквозь зубья расчёски, запах кожи, очень тонкий и немного ягодный. «Где ты взяла эту вонючку? Боже, что за пëс, трехлапый, грязный, морда в дохлятине». «Пожалуйста, давай его оставим. Я отбила его у банды Гиббса, они хотели его убить, кидались камнями». «Ты понимаешь, что это уже третья собака? Что скажет папа?» «Папе всё равно, он скажет, решайте сами». «Я… ладно, оставляй, но, бога ради, помой его хотя бы». Огненный комок радости, она прыгает, её волосы бликуют на солнце. Без неё она была бы совсем одна, школьница с хозяйством и ребёнком. «Помоги мне, Тиль. Надо приготовить курицу, пока я мою пол». «Конечно, маленькая мама». Сама Матильда не ела мясо с пяти лет. Ей было жаль животных. «В Индии, – вспомнила Тельма, – жёны всходили на погребальные костры своих мужей… сати, у них это называется сати».