обрыв записи

Элиза припарковалась и заглушила мотор. Перед ней был дом: двухэтажный, двускатный, с башенкой. Фасадом он выходил на дорогу, а задним двором – на озеро. Окна снаружи были створчатые, внутри – панорамные, даже в нижнем, полуподвальном помещении. В окнах горел свет. Вокруг раскинулся сад, больше напоминающий лес: столь высоки были деревья. Птицы щебетали негромко, вполголоса. Вечерело. Девушка вышла из машины и направилась вглубь участка, к озеру. Осень брала своё. Листва уже начала осыпаться. На траве, блестящей от недавнего дождя, то и дело попадались жёлтые листья. К озеру спускалась булыжная лестница, завершённая ровным причалом с парой лодок. Каменный пирс метров на двадцать уходил вдаль, и на столько же вглубь, в воду. На конце пирса помещался маяк, в два с лихом человеческих роста. Маяк не горел, только высился; свет покинул его.

Над озером, ровным, как зеркало, на возвышении, справа и слева от лестницы, стояли металлические белые лавочки. Элиза присела. Горизонт, за озером, выстилали деревья; голубой линией лилась гора. Тихо, очень тихо: даже вода почти не плескала. Шептала, приглашая думать, не говорить.

За спиной шепнули шаги: Тельма. Окна – как аквариум, сразу видно, кто пришёл. Сестра знала, что она приедет сегодня, сейчас; они говорили об этом до приезда. Тельма вышла из дома и села рядом, на прохладную и ещё влажную скамью. Сигарета тлела в её пальцах: прикурила, едва ступив за дверь.

– Привет. Рада, что ты приехала, – сказала она младшей. Её голос всегда казался той похожим на колыбельную: низкий, с хрипотцой. Такой тембр голоса, по мнению Элизы, должен был принадлежать матери. Мать была у её сестёр, недолго, но была; не у неё. Мать ушла от отца двадцать лет назад. Тельме было тринадцать. Матильде – семь. Элизе – немногим меньше двух лет. Матерью ей была Тельма. Только Тельма.

Невысокая, в сером платье простого кроя, не полная, но и не слишком худая, лицом – никак бы не тридцатилетняя, если бы ни вертикальные морщины на лбу, у самой переносицы, Тельма была вне всяческих стандартов. Её лицо, в отличие от лица Элизы, было бы сложно или даже невозможно нарядить в кого-то другого. Тельма всегда была Тельмой: мягкие черты, жёсткое выражение. Терпелива к другим, беспощадна к себе. Никаких украшений, кроме татуировок. Раз и навсегда. Элиза, напротив, постоянно менялась: стиль одежды, цвет волос, переводные рисунки на теле и лице. Сейчас волосы и рисунки были белыми: барочные узоры под ключицами, на запястьях, белая обводка глаз, даже ресницы – будто в снегу. Белые – и футболка, и джинсы, и кроссовки на толстой подошве. Так ей было легче разглядеть себя. Через зеркало. В данный момент в зеркале никто не отражался.

– Привет, – ответила Элиза своей сестре-матери. – Я тоже рада тебя видеть. Жаль, что повод такой. – Сама она говорила тонко и высоко: если бы пела, это назвали бы "сопрано". Птицы не пели. Птицы умолкли. – Как ты? – она дотронулась до руки, лежащей на скамейке, возле неё. Другая рука, с сигаретой, еле заметно дёрнулась.

Тельма вздохнула. Губы её, выпуклые, выгнутые уголками вниз, тоже подрагивали.

– Почти не сплю, – призналась она. – Боюсь. Когда Тиль очнулась в первый раз, до неё, видимо, ещё не дошло, не успело. Спросила, где Райли. Пол говорит, спросила. Ну, он ей и ответил... Я не застала, – громче, быстрее, – вышла как раз покурить. Они там вкололи ей, чтоб спала… В следующий раз, уже при мне, она… смотрела на свои руки, в гипсе, и смеялась, как чокнутая. Говорит: всё спланировала, вдруг он первый умрёт, всё, кроме этого – без рук ей трудновато будет, того, следом... Больница, вроде, и невысокая, но боюсь я. Она как бы не в себе. Хотя, когда говорит, речь связная, ум ясный, но такое говорит, что какой уж там ум… – Между словами – затяжки. Огонёк в полутьме. Запах дыма. – Помоги мне, Элли. – Поворот, прямой взгляд, в глаза. – Вдруг она тебя послушает. – Пожала плечами, покачала головой. – Вдруг послушает… Мало ж мне было одной самоубийцы, – коротко посмеялась. – Вот и вторая. Это у меня, наверное, как она там выразилась… судьба. То, что я не выбирала.

– Что за самоубийца, первая? – нахмурилась блондинка. – Пола дочка? – догадалась. – Старшеклассница…

– Да, она. Алекс. Вот, – брюнетка показала вперёд рукой, – озеро её привлекает. На днях достала оттуда, синюю, без губ.

На сей раз вздохнула Элиза. Брови образовали домик, сломались: вот это да.

– Да уж. Конечно, я помогу. Мы поможем друг другу. Кто, если не мы, да? – пробормотала, не решаясь озвучить.

– У тебя что-то случилось? – насторожилась Тельма. – Что у тебя случилось? – исправилась. Затушила сигарету о край скамьи. Окурок остался в её руке, сжатым.

– У меня залёт, – выпалила младшая. – Надо решать. Только я ещё не решила…

Старшая, расслабившись, улыбнулась.

– Конечно, помогу. Решай спокойно, сколько надо. Меньше двенадцати недель? – Кивок в качестве ответа её устроил. Она поднялась, оправила платье. – Пошли в дом? Угощу тебя кофе. Ты с дороги, да ещё и в таком виде, а я тут сходу с проблемами… Райли нет, Тиль не то есть, не то нет, но мы-то с тобой ещё живы. И об этом стоит позаботиться.

– Да, давай зайдем, – гостья поднялась следом, – только ненадолго. Я хочу её увидеть. Может, не вовремя, дело к ночи, но всё-таки… Я ведь смогу её увидеть?

– Сможешь, не беспокойся, – уверила Тельма. – Я вообще, знаешь… хочу её забрать, ну, домой. Неспокойно, пока она там. Хоть к кровати привязывай, честное слово… – вырвалось ненароком. Осеклась, вздохнула. – Ничего. Всё будет хорошо, – подняла брови, грустно улыбнулась. – У кого-нибудь точно будет. Может, и у нас.

Белое крыльцо, белые створки окон, белая дверь. Белая девушка вступила в дом с чёрного хода. Перед ней открылся двухъярусный холл: оба этажа до половины комнаты, по левую руку, отлично просматривались. Между первым и вторым рядами окон, соответственно этажам, друг над другом, тянулся выступ с растениями и картинами на нём. Окна на верхнюю половину были закрыты белыми решётками. Посередине помещалась барная стойка, где тому всего только час назад говорили Тельма и Алекс. Светильники – с потолка, который для второго этажа – пол. Слева – каменная стена за камином, крупной кладки. Вокруг камина – кресла и диван. В кресле – Пол в очках, с книгой. На каминной полке – пейзаж: море. Справа, следом за стойкой – кухня светлого дерева, с серыми, под камень, столешницами. Прямо у входа, справа от него, на застекленной террасе – прямоугольный стол, окружённый стульями. Хочешь, столовая, хочешь, зал для совещаний. Дальше вглубь, за кухней – две лестницы: вверх и вниз.

При виде входящей Элизы Пол поднялся с места, отложив книгу в кресло, где сидел. Левой рукой снял очки.

– Рад знакомству, Элиза, – протянул ей правую руку, и она её пожала. Голос его был с подтоном, объëмный, гулкий и будто бы слоёный. Он целиком занимал пространство, когда Пол начинал говорить.

– Да, и я рада, Пол. Много слышала о вас. Приехать никак не получалось… Сколько вы уже?.. – повернулась к Тельме.

– Вместе? Год с небольшим, – та ответила без запинки. – Тебя не было здесь ещё дольше.

Элиза разглядывала Пола. Среднего роста, худощавый, но осанистый, он очень неплохо выглядел, для своих лет, а ему было уже хорошо за сорок. Рука, что он протянул для пожатия, оказалась прохладной (ей на ум пришло слово "точная": эта рука отделяла жизнь от смерти, одно движение не в ту сторону дорого обошлось бы держащему лезвие). Лицо Пола, чётко прорисованное, имело на себе крупный, выдающийся нос, большие водянистые глаза, очень светлые, добрые и немного печальные. Одет он был неброско, в серые джинсы и черную рубашку с закатанными рукавами. Виски серебрились. Светловолосые люди седеют незаметно. Элиза, белая, как сам свет, сказала себе, не зная, что говорит: «Мне приятен этот человек». Сказало её ощущение; ум отставал на слова.

– Да, – произнесла она вслух. – Многое изменилось за это время.

Сверху, на втором этаже, мелькнула тень. Элиза подняла голову и никого не увидела. Тельма и Пол тоже посмотрели наверх, вслед за ней. Они двигались как-то очень синхронно и, казалось, всегда навстречу друг другу, даже если фактически расстояние между ними не менялось.

– Это Алекс, – пояснила Тельма. – Она сторонится чужих. Утром познакомитесь.

– Хорошо, – рассеянно откликнулась Элиза. Её куда больше интересовала другая самоубийца. С этой они знакомы не были.

– Завтра похороны, – напомнила старшая сестра. – Сразу говорю, людей будет много. Друзья, родственники, коллеги. Семья с двух сторон. Как будто они оба умерли. – Она вздохнула. – Мать Райли, Джен, сейчас с Матильдой. Мы стараемся не оставлять её одну. Мало ли… Я предлагаю её забрать сейчас. В гостевой есть все условия, дома есть все нужные медикаменты, а если чего нет, возьмём с собой. Согласны? – Пол и Элиза кивнули. Они оба были за.

– Отец… – начала было Элиза.

– Нет, отца на похоронах не будет, – жёстко ответствовала Тельма. – Его не выпустят.

Пол тактично отошёл и включил кофеварку. Живым требовались силы.

запись телефонного разговора

голос Элизы и другой, мужской, фоном – стрекотание сверчков

– Ладно, окей, я тебя слушаю.

– Элли, – смесь радости, неуверенности и чего-то ещё. – Здорово, что ты ответила. Думал, не ответишь.

– Наверное, и незачем было. Говори быстрее, у меня есть другие дела, помимо болтовни.

– Я… в общем, – собеседник мнётся: он не готовился. – Я знаю, что случилось. Я соболезную.

– Ты не можешь этого знать, – ответ тревожный и не сразу, с заминкой. – Откуда бы тебе.

– Из интернета, прикинь. В интернете прочитал. Райли Лейк. Матильда Шай. У них нет двойников. Да и фамилия ваша не частая. Не ошибся бы даже не будь я мной.

– Да, действительно, – повеяло облегчением. – Действительно… Соболезнуешь, спасибо, чего. Это всё?