Две минуты назад я чувствовал себя хорошо. А сейчас? Сейчас я лежу на кровати, свернувшись калачиком, слезы текут на мою подушку, и я проклинаю себя за то, что не порезал себя глубже.

Я эгоистичный, гребаный ублюдок.

* * *

Три дня спустя…

Сегодня я принял лекарства. Не знаю почему. Я все еще не уверен, что они помогут, но я проглотил их, прежде чем у меня появился шанс передумать. После разговора с моим психиатром, на этот раз он решил лечить меня чем-то другим. Поэтому сегодня утром я принял свою первую дозу «Кветиапина», антипсихотического средства, которое, по-видимому, помогает длительной биполярной депрессии.

Посмотрим.

Мои запястья все еще перевязаны, и они остаются чистыми в течение двадцати четырех часов, поэтому я предполагаю, что раны перестали кровить. Ожог на моей руке тоже заживает; волдыри лопнули, оставив после себя сморщенную белую кожу. Я часто смотрю на нее, мучая себя, пытаясь заставить эти чувства вернуться на поверхность, ни по какой другой причине, кроме той, что у меня хрень в голове.

Моя терапия идет хорошо, мне так кажется. Я раньше никогда не рассказывал психотерапевтам о своих попытках самоубийства в подростковом возрасте или о глубине моего самоповреждения, но Питеру удается каким-то образом вытянуть из меня эту информацию. Легко, будучи таким саркастическим засранцем. Но я думаю, что могу относиться к саркастическому засранцу лучше, чем к снисходительному мудаку, который вышел прямо из учебника. Это почти битва упорства между нами. Мне нужно бросить ему вызов, поднять ставки в нашем дерьме.

У меня еще нет того, что можно было бы назвать надеждой, но крошечная часть меня хочет верить, что она уже в пути. Конверт Теодора остается нераспечатанным под моей подушкой. Я еще не смог с этим смириться, но я к этому приближаюсь. Вчера вечером я ненадолго задумался о том, чтобы позволить ему увидеть меня, когда понял, что скучаю по нему.

Боже, как я скучаю по нему.

Но если я увижу его, то боюсь, что чувство вины переполнит меня, и я вернусь туда, откуда начал.

* * *

Неделю спустя…

Вчера мне сняли бинты. Это немного замедлило мой прогресс, потому что теперь я не могу перестать смотреть на ужасные шрамы на моих запястьях. Они не аккуратные и чистые. Они вспухшие и уродливые. Их будет нелегко спрятать. Я также не чувствую большого пальца левой руки. Хуже всего то, что они — напоминание. Видя их, я возвращаюсь в тот день, к тем чувствам, и меня переполняют боль, гнев, сожаление и эгоизм.

Иногда я жалею о том, что заставил людей, которых люблю, пройти через то, что у меня есть, а иногда жалею, что не добился успеха.

Я работаю над последним.

Через несколько часов я сижу с Питером в своей палате. Иногда он приходит сюда, иногда я встречаюсь с ним в его кабинете. Сегодня, без бинтов, я чувствую себя более комфортно.

— Что ты чувствуешь, когда смотришь на них?

Черт. Я не заметил, что снова смотрю на свои запястья, и быстро натянул на них длинные рукава.

— Стыд. Неудачу, — я пожимаю плечами.

— Ты мог бы рассматривать их как знак силы.

Я издаю смешок, пропитанный сарказмом.

— Я сдался. Я вижу слабость, а не силу.

— Ты пережил эти шрамы, Джеймс. Ты боролся. Ты все еще борешься. На прошлой неделе ты добился больших успехов. Думаешь, ты был бы там, где сейчас, если бы не эти шрамы? Ты бы обратились за помощью?

Я снова пожимаю плечами. Этот парень пробуждает во мне раздражительность подростка.

— Это еще не конец, когда ты выйдешь отсюда. У тебя болезнь, Джеймс. Длиною в жизнь, управляемая болезнь. Разум — это самый мощный инструмент в жизни... и самый хрупкий. Ты должен позаботиться о нем. Если ты не хочешь возвращаться в это темное место, на этот раз ты все сделаешь правильно, слышишь меня? Ты будешь использовать свою систему поддержки. Ты будешь тянуться к этому якорю всякий раз, когда тебе это будет нужно.

Я киваю, потому что не уверен, что могу произнести это вслух.

— Я... я не думаю, что уже готов уйти, — признаюсь я. Мысль о встрече с реальным миром, моими коллегами, моей семьей... я не могу. Что они должны думать обо мне? — здесь я чувствую себя в безопасности.

— Ты должен пройти путь, прежде чем будешь готов к этому.

— О да. Я должен что-то сделать, — я смеюсь над нелепостью этого. Я мог бы сделать лучший прогресс в мире, но никто не выйдет отсюда, пока не пообщается в комнате искусств и художественных ремесел наверху. Клянусь, если ты не почувствуешь себя идиотом, до того, как попадешь сюда, они сделают все возможное, чтобы ты это сделал, прежде чем уйдешь, — я не рисовал рисунков с тех пор, как мне было пять лет, мать твою.

— Дело скорее во взаимодействии с людьми. Мы уже говорили об этом.

— Взаимодействие с психами? Идеальная подготовка к реальному миру.

— Эй, прежде чем судить, не забывай, что ты один из этих психов, — говорит он с ухмылкой. Это одно из качеств, которое мне больше всего нравятся в Питере. Он жестоко честен, и, когда он не ведет себя как мудак, в его словах очень много смысла.

— Ты еще не готов, — продолжает он. — Но продолжай в том же духе, принимай лекарства, говори, и все будет хорошо.

— От лекарств у меня такое чувство, как будто я жую песок. Меня тошнит.

— Это пройдет. Мы это тоже обсуждали. Хватит ныть.

— Тебе не следует так разговаривать с психически больным, ты же знаешь. Ты можешь опрокинуть меня через край.

— Тогда я был бы доволен, что ты ничего не можешь с этим поделать, потому что мы слишком пристально наблюдаем за тобой, — умник на самом деле подмигивает мне.

— Спасибо, Питер.

Он удивленно приподнимает бровь.

— За то, что сделал это... легче. У меня никогда не было такого психотерапевта, как ты. Такое чувство... как будто ты понял.

— Конечно, понял. Я же читал учебники.

Покачав головой, я улыбаюсь.

— Думаю, сегодня я открою конверт.

— Вот как? Хочешь, я принесу тебе наушники?

— Прежде чем принесешь... это его голос? Он записал для меня сообщение?

— Понятия не имею. Он не мой парень.

— Точно, — бормочу я, нервно посмеиваясь.

— Итак... наушники?

— Да, спасибо.

— Вернусь через пять минут.

С тревожным сердцем я вытаскиваю конверт Теодора из-под подушки и разглаживаю подушечками пальцев складки, образовавшиеся по краям. Я ничего не делаю, только смотрю на него, пока Питер не возвращается, и к тому времени, когда он протягивает мне наушники, я не уверен, что на самом деле готов открыть его.

— Я буду здесь еще час или около того, если понадоблюсь, — говорит Питер, похлопывая меня по плечу.

— Он часто звонит? — как только слова вылетают, я даже не знаю, почему я это спрашиваю. Я мучаю себя. Часть меня хочет, чтобы Теодор ушел и забыл обо мне, но другая часть будет раздавлена, если он это сделает.

— Он здесь каждый день.

— Здесь? Лично?

Питер кивает.

— Приходит во время посещений и сидит снаружи. Приносит одежду, туалетные принадлежности.

— Разве это не Макс?

— Нет, но твой брат звонит каждое утро, чтобы узнать, как ты.

В течение нескольких дней после того, как я приехал сюда, я думал только о себе — как я устал, как зол, потерян. Я отказывался думать о ком-либо еще, потому что это было слишком больно. Мысли о Теодоре или моей семье могли ослабить мою решительность сбежать, чтобы умереть… так что, если бы они всплыли у меня в голове, я бы их тут же выкинул обратно.

Понимание того, что они не сделали то же самое, давит на меня с самым сильным чувством эгоизма. Такое чувство, будто я тону у самого берега, но никто не видит, как я пытаюсь удержаться на плаву. Я тонул всю свою жизнь, время от времени мне удавалось всплыть на поверхность, пока поток страданий не затягивал меня обратно. Я больше не хочу бороться за воздух. Я хочу выбраться отсюда. Плыть к берегу. Жить на суше и смириться с тем, что мне, возможно, придется время от времени опускать ногу обратно в воду.

Я хочу... я хочу бороться.

Когда я поднимаю глаза, Питер уходит, оставляя меня наедине с тем, что Теодор хочет мне сказать. Готов ли я это услышать? Я не уверен, но обязан хотя бы попытаться.

Просунув палец под язычок, я срываю печать на конверте и достаю iPod, кажется, мой iPod, и письмо. Прикусив нижнюю губу, я делаю первый глубокий вдох за последние несколько часов и начинаю читать.

Джеймс,

Ты тупой гребаный идиот, и я злюсь на тебя... но я также люблю тебя. Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. Я не понимаю, что происходит у тебя в голове. Я пытался, но нет, я не понимаю. Но я здесь. Я не могу понять, чего ты добиваешься, но знай, что я все равно буду рядом с тобой, пока ты это делаешь. Знай, что я рядом, даже если ты этого не хочешь. Я никуда не уйду. К сожалению, для тебя, ты здесь не босс, так что тебе придется просто смириться.

Я вынужден на мгновение поднять глаза и смахнуть слезы. Если я закрою глаза, то увижу выражение его лица, когда он писал последнее предложение. Он такой милый, когда пытается быть авторитетным.

Надеюсь, ты не слишком большая задница для медсестер. Я могу себе представить, как они говорят об этом в ординаторской, какой ты напыщенный мудак. По крайней мере, я на это надеюсь. Если ты их бесишь, значит, ты возвращаешься ко мне. Я уверен, что они справятся с тобой. Я встречался с твоим психотерапевтом. Он, безусловно, уникален, отдаю ему должное. Он кажется таким же упрямым, как и ты, и это хорошо. Тебе нужен кто-то, кто не потерпит твоего дерьма.

Я скучаю по твоему дерьму, Джеймс. Мне не хватает тебя. Я скучаю по ощущению твоей кожи. Я скучаю по тому, как подергивается твоя челюсть, когда кто-то, обычно я, раздражает тебя. Я даже скучаю по твоей родинке.

Я скучаю по тебе.

Я живу в твоей квартире. Надеюсь, ты не против. Не то чтобы меня это волновало... я все равно не уйду. Я тоже могу быть упрямым ублюдком. Я учился у лучших. Боюсь, здесь не очень чисто. Прямо сейчас на твоем кофейном столике, наполовину съеденная китайская еда двухдневной давности. О, и холодильник заполнен дешевой едой вместо твоего причудливого дерьма «Sainsbury». Если хочешь изменить это, тебе лучше поторопиться и скорее поправиться, чтобы ты мог вернуться домой.