«Грозный» повернул направо, и, видя, как уходит в сторону знакомая деревня, Закрутин с нетерпением привстал, точно собирался разогнуть проклятое колено.

В узкий просвет между горным берегом и тучей глянуло на Волгу солнце. Холодным блеском засверкали льды. По обледенелым пароходным бокам скользили и переливались ослепительные пятна.

Неожиданно над подвижным полем льдов взлетела чайка. На белом фоне льда и снега птица казалась сизой. С резким криком она пронеслась над пароходом раз и другой. Она летела низко, кособоко, и видно было, как птица тревожно и беспомощно поводит черной головой.

«Пропадет мартын, — проследив, как чайка снизилась и исчезла среди льдов, решил Закрутин. И вдруг подумал: — Держись, капитан!»

Поворот влево был крутой. Косыми переплетающимися струями баржи кидало как щепки, обмерзшие рули почти не слушались. Снасти натужно скрипели. Льдины дыбились и бились о корпус «Грозного». А он подминал их под себя, с разбегу таранил носом. Колеса рубили, строгали их сталью плиц, но казалось, от этого льдины только прибывают.

Когда застучало и во втором колесе, капитан подумал: «А не бросить ли воз?» Но стоило только ту же мысль высказать штурману, старик начал строго внушать ему:

— Воз-то ведь не простой, а с хлебницами. Понимаешь ты? Пшеница!

Но так как ему казалось, что штурман не понимал, Закрутин неожиданно вспылил:

— Тебе бы с девками на пятачке крутиться, а не караваны водить!

Вдруг капитан привстал, достал бинокль и начал всматриваться.

— Фролов, видишь?

Штурман пощурился на льды и сказал небрежно:

— Различаю за красноталом буксиряк какой-то…

— Эх ты! Телегу от лошади не отличил. Даром, выходит, я тебя учу, — досадливо повел плечами капитан и снова начал всматриваться.

— Это баржа, — присмотревшись, сказал штурман. — Баржа и есть!

— Баржа-то баржа, да какой дурень затащил ее в это гиблое место? Вот что я в толк не возьму!

По мере приближения буксира баржа точно поворачивалась ему навстречу. Похоже было, что она смотрит на него с надеждой и ожиданием. Зеледенело блестел ее смоленый бок, обшитый вдоль ватерлинии кривыми горбылями. Большая, огрузневшая, она как-то глухо и беспомощно гудела от ударов льдин. Крышу бревенчатого домика, поленницы дров вокруг него, ветрянки, помпы — все облепило снегом. Побелел даже деревянный солдатик на конце мачты. В обеих руках солдатик держал по сабле. Левая сабля опущена, а правую он занес над головой, точно замахиваясь на врага. У солдатика был такой бравый вид, что казалось, он приставлен нести охрану.

С баржи что-то закричали. Похрустывая войлочными туфлями по тенту, припорошенному снежком, Закрутин вышел на капитанский мостик и крикнул в медный, помятый на раструбе рупор:

— Эй, на барже! Чего по мне заскучали?

— А то и заскучали… помога нужна… — тонко и отрывисто кричал с кормы человек. Борода его, верх шапки и плечи дубленого полушубка были белы от снега, а потому человек казался пегим.

Слова терялись в шуме льда, глохли в звонком гуле плиц. Чтобы лучше слышать, капитан приложился к раструбу ухом. Округлив у рта ладони, человек выкрикивал короткими, отрывистыми очередями:

— В трюме вода… не успеваем откачивать… Бабенки измотались, грибом болеют… Спасай, капитан, как хошь…

«Грозный» приблизился. В широкой корме баржи гулко отдавались толчки колес.

Закрутин застопорил машину.

— Какой же умник бросил тебя во льду? — угадав в человеке самого хозяина — шкипера, крикнул он.

— Чего? Кто бросил-то? — переспросил шкипер. — «Баскунчак»… «Баскунчак», говорю, не довел… Льдом-то у него все плицы поизрубало — деревяшки деревяшки и есть… Сам-то ушел, а я с баржонкой… как рак на мели… А она, матушка, вон как бедует… — шкипер тряхнул бородой на льды. — Не Волга, а чисто Ледовитый океян… Не сдюжит посудина нипочем.. На тебя вся надежа-а…

Закрутин смерил взглядом старую солянку, потом обернулся на свои баржи.

— Больных заберу, — сказал он жестко, да и всем велю на «Грозного»… Пароход большой, места хватит. А не то вам — каюк. Мороз-то вон завертки завертывает.

— Как это так? — притопнул валенками шкипер и то ли растерянно, то ли возмущенно развел руками. — Команда, значит, домой, на печку, а баржа с государственным грузом под лед? Так, что ли? Не мудри, капитан, бери баржонку!…

— Кто мудрит? Это ты надо мной мудруешь, старый хрыч! — не сдержался капитан. — Утопить меня хочешь со своей колодой? «Баскунчак», видите ли, плицы поломал. А у меня они из победита, что ли? Не могу я рисковать сортовой пшеницей из-за твоего бузуна. Не проси и не моли!

— Какой же это бузун?! — запротестовал шкипер. — Это соль первого размола — пищевая. У тебя хлеб, у меня соль, — вдруг улыбнулся он искательно и как-то родственно. — А хлеб без соли — какой же хлеб! Так и так придется брать…

— Хитер ты, водолив, а только ничего не выйдет. Мне за пшеницу голову снесут…

Тупым своим носом баржа нацелилась прямо в осередок — песчаную плешину, а кормой с ее огромным дощаным рулем запирала узкий проход.

— И где ведь бросил-то, чудило, — честил Закрутин незадачливого капитана, — сам не протащил и мне палку в колеса сунул!

Как всегда в затруднительных случаях, Закрутин сорвал с головы фуражку, провел ладонью по жесткому потному ежику. Он думал.

— Отверни правёж на правый борт, дай дорогу! — закричал он на баржу.

Шкипер крутил штурвал, а две женщины, его помощницы, налегали на конец бревенчатого правила. Скрипя, двигая под кормой ломкий лед, тяжелый тесовый щит чуть подался вправо.

Капитан прикинул на глаз ширину прохода, крикнул:

— Пройдем с возом!

И, поймав беспокойный взгляд Фролова, подбодрил то ли штурмана, то ли самого себя:

— Ничего, протащим впритирочку.

— Только бы в эти чертовы ворота, а там бегом побежим, — отозвался штурман.

— Средний ход! — скомандовал капитан.

«Грозный» медленно двинулся в «ворота». Из рубки, с бортов, с барж следили, как он просунулся сначала носом, потом широкими, окованными льдом боками. Все молчали, только кто-то глухо ахнул, потому что задняя баржа начала упрямо скатываться к берегу. Там, над грудой острых камней, клокотала и клубилась пена.

Пароход на полном ходу шел борт о борт с баржей. Хлебницы, тянувшиеся за ним на железном буксирном канате, медленно отходили вправо.

— Прибавь! Еще прибавь! — кричал капитан в машинное отделение, а «Грозного» ласково просил: — Еще понатужься… Не подведи, дружок. Только бы на огрудок хлебницы не кинуло…

Повинуясь воле капитана, «Грозный» изо всех сил оттягивал баржи от камней. Вот уже первая прошла, вот и вторая…

— Ну, кажется, пронесло! — не сказал, а словно выдохнул кто-то.

Капитан жадно курил, не чувствуя крепости махорки. Обернувшись, он посмотрел на брошенную баржу.

Шкипер молча и растерянно топтался на носу. Женщины держали за руки плачущих детей.

А льды все наступали на старую солянку, все бились в ее деревянные бока.

— Пропадет баржонка! Такие чки каменную крепость раздолбают, — вздохнул штурман.

— Ну и раздолбают, а что тут сделаешь? Я не волшебник… — сердито проворчал Закрутин.

«У нас ценный груз, приказано его доставить. Оставлю хлеб — пойду под суд… — думал он. — Но там люди: женщины, детишки. Как быть?..»

От напряженных мыслей лицо его подернулось испариной.

Вдруг капитан кинул за борт недокуренную цигарку и рванул на себя сигнальную ручку. «Грозный» протяжно загудел, потом свистнул отрывисто. Еще и еще. Это был сигнал на баржи — бросить якоря.

— Возьмем? — просиял Фролов.

— Не пропадать же людям!..

— А уж мы думали, ты от нас лататы задал, — улыбался шкипер, принимая с буксира еще не заледеневший конец. — Бабенки мои обозлились было, что твои тигры.

Закрутин только рукой махнул.

Баржу подчалили, пароход заработал. Буксир натянулся, как струна, но баржа не двинулась, не шелохнулась.

— Полный!

«Грозный» напряг все свои шестьсот шестьдесят лошадиных сил. Тяжело, сипло задышала машина. Колеса, крутясь на месте, взбивали буруны брызг и пены — баржа стояла. Только солдатик на мачте дрогнул и рубанул по воздуху своими саблями.