— Чур пополам! Тяни, тяни!

Лось захрипел. Это увидел со своей передней самоходки старший капитан. Даже такой спокойный и невозмутимый человек не выдержал.

— Я вам потяну, разбойники! — закричал он, сжимая кулаки. — Эй, Крохин, ты чего же допускаешь безобразие? Стыдно, Великанов!

— Да мы ничего, товарищ Одинцов, — принялся оправдываться находчивый Крохин. — Мы с Великановым хотели лесной корове скорую помощь оказать, а коли не велите, так пусть ее тонет.

Лося отпустили, но он настолько обессилел, что голова уже не вскидывалась и из вздувшихся ноздрей струйками хлестали брызги.

Это очень встревожило капитана последней самоходки, вплотную подошедшей к лосю.

— Миленький, еще немножко, ну еще!

— Эй, Симакова, не задерживаться! — крикнул старший капитан. — Отстанете — поджидать не будем!

— И не надо, — был ответ. — Только я не думала, что у капитана Одинцова — каменное сердце!

— Не понял вас, не понял! — крикнул в рупор старший капитан. — Вам нужна помощь?

— Вашей помощи не требуется, — отвечала Симакова. — Справимся одни!

Подгоняемый страхом и течением, лось рванулся и ушел бы, если б в это время наперерез ему не вынесло большую ель. Она стала посреди пути, как зеленый остров. Лось заметался, тоскливо, по-телячьи замычал. У капитана Симаковой навернулись слезы, но она не знала, как помочь ему, и лишь размахивала рупором.

— Капитаны! — презрительно-скорбным тоном сказал лоцман Аверьян Низовцев. — Коли нет сноровки, так уж лучше сидела бы где-нито в диспетчерской. Куда прешь, кондовая, беда-бедовая? — закричал он вдруг на крутившееся в водовороте дерево. — Пошла, пошла, дуреха, — не цепляйся!

Ель не послушалась. Напружив корявые, обломанные лапы, она накрыла лося, и он забился, точно в западне.

— Ну все! — вскричала Симакова, и длинный медный рупор отяжелел в ее руке, напоминая переполненный кувшин.

— Какую добычу утопила — эх, девка-баба! — крикнул Великанов, а Крохин сердито выругался.

— А ну, посторонись! — раздался властный голос Одинцова, и под напором его тяжелой самоходки ель откатилась в сторону. А вскоре лось стоял на берегу и, широко расставив ноги, лизал застрявшую в развилке молодой березы истаявшую льдину.

— Ишь, как умаялась лосиха-то… — кивнул Низовцев на берег. — Боится нашей техники, а не уходит, шельма.

— Возможно, где-то тут лосенок у нее, — сказала Симакова.

— Наверняка теленок есть, — подхватил Низовцев, — так что, можно сказать, двоих спасли. Спасибо, Одинцов не растерялся — орел мужик! Зря ты на него все сердишься, Васильевна.

— Ну уж это вы, товарищ лоцман, не в тот фарватер…

— И то верно, — сказал Низовцев. Он был стар, опытен и охотно поддакивал своему молодому, неопытному и горячему капитану.

На пристани Нижняя рамень капитаны самоходок перессорились. Оказалось, что груза на всех не хватит и кому-то надо было подняться выше, на другую пристань. Добровольцев не нашлось, а Крохин и Великанов прямо заявили, что у них на исходе топливо и в Верхнюю рамень их на буксире не затянешь.

— Как это так? — сказала Симакова. — Ведь это необходимо!

— Тебе необходимо, ты и двигай вверх по Вохме, а наша мужская компания скучает по Ветлуге, — ответил за всех Крохин, и капитаны засмеялись.

— Я вижу, тут у вас сговор, товарищи мужчины! — едко сказала Симакова.

— Что значит сговор? — нетерпеливо пожал плечами старший капитан. — Никаких сговоров здесь нет. А кому нежелательно идти в верховья, насильно не потянем. Вы грузитесь тут, а я рискну подняться. Уж лучше немного задержаться, чем собирать мышиные объедки.

— А я бы лично постаралась поскорее распределить пшеницу — и вперед на полный. — Она посмотрела на Одинцова дерзко, почти зло. — Не кажется ли вам, что пока вы рыщете за грузами — вода уйдет?

— У кого-то, возможно, и уйдет, а мы постараемся ее опередить.

— Не хвалитесь, едучи на рать…

— Причем же похвальба? Я исхожу из реальной обстановки.

— На вашем месте я бы авансов не давала. И вообще, можно бы подняться сюда пораньше.

Что-то ястребиное блеснуло во взгляде Одинцова. Но заговорил он тихо и спокойно, и весь его подчеркнуто-степенный, вежливо-надменный вид показывал, что он не хотел бы стрелять из пушки по воробьям, да вынуждают обстоятельства.

— Вот что, товарищ Симакова, вы еще в парикмахерской кудри завивали, а я уже снаряжался в рейс. Первым на Вохму вышел, первым и в Горьком буду.

— Ну это мы еще посмотрим!

25 апреля СТ-14 вышла на Ветлугу. Утро выдалось на редкость славное. Теплынь была такая, что хоть купайся. В прозрачно-чистом небе светилось солнце. Длинный корпус самоходки лоснился, как лаковый, и темным лаком отливала под бортами глубокая вода. СТ-14 шла грузно, но очень споро. Дизели, точно стараясь заглушить друг друга, дробно и звонко выбивали: ту-ту, рр-рр… ту-ту, рр-рр. Было похоже, что где-то в глубине бьют в бубны и литавры. Людям не сиделось у себя в каютах. Все, кто мог, поднялись наверх «встречать Ветлугу».

Одинцов был, как всегда, в рубке. В своей непромокаемой короткой куртке, в высокой фуражке с золотым орнаментом, в черных брюках тонкого сукна, в начищенных ботинках он выглядел до того молодцевато, точно плавал не на грузовике, а на пассажирском пароходе. Щурясь и поглаживая свои светлые усы, он весело смотрел на солнце, на воду, на чаек. Неизъяснимо приятно было после обмелевшей Вохмы почувствовать зыбь большого плеса. Набегая косыми грядами, волны мягко ластились к скользкому железу. Приняв воды Вохмы и многих лесных речек и речушек, Ветлуга, упруго выгнув хребет, стремительно шла навстречу Волге.

— По стрежню держи, Хамид, по стрежню-у-у! — покрикивал старший капитан. Он не спал три ночи, не отдыхал уже давно, но был, как обычно, бодр и свеж.

— Есть по стрежню! — послышался из рубки задорный голос рулевого.

Самоходка вышла на быстрину. Одинцов велел еще прибавить скорости. Дизеля ударили в бубны и литавры. В ярах глухо отозвалось эхо. Еще глуше откликался лес, уходивший куда-то влево за темный горизонт.

— Хамид, подыми-ка почетный вымпел, — распорядился Одинцов и привычно положил ладони на штурвал. — Не зря же мы его завоевали!

— Теперь бы только удержать, — заметил рулевой. — Жуть, как много времени ушло на эту Вохму!

— Да, тяжела Вохма — ох-ма! — отозвался Одинцов и тотчас же вспомнил Симакову: «Как она там? Идет ли?»

Полчаса назад он пропустил ее вперед и обошел. А потом и Крохина в придачу с Великановым.

В Краснояровской клюке догнали сойму-самосплавку. Должно быть, ее порядком потрепало на быстринах обских вод, покрутило в перекате Бараний рог, потому что некоторые клетки были совсем разбиты, а широкий серый хвост заломило набок.

Одинцов крикнул плотовщикам, чтобы расчистили дорогу самоходке. Те налегли на свои тяжелые правила, но сойма не хотела подчиняться. Ощетинясь бревнами, она вдруг выпятила острый, громадный горб, захватила самоходку и понесла на берег. Одинцов пытался оторваться и проскочить вперед, но самоходка дрогнула, остановилась, и под кормой раздался скрежет, точно кто-то провел наждачным кругом по металлу.

Еще не зная, что случилось, капитан распорядился прибавить ходу. Механик ответил через переговорную трубу, что машина работает на полную.

Одинцов прислушался: все так же били бубны и литавры дизелей, все так же за кормой бурлила пенная вода. Но самоходка оставалась неподвижной.

— Прибавь еще!

Моторист прибавил.

Дизели выстукивали так, что казалось, будто в трюме часто колотят молотками по металлу. Вода в железной «шахте» клокотала и ревела, но самоходка все стояла, грузно и беспомощно покачиваясь. На мачте трепетал нарядный вымпел.

— Хамид, — вдруг раздраженно крикнул капитан, — по какому случаю такой парад? Еще не заслужили мы чести плавать с почетным вымпелом!

Сняли вымпел, остановили дизеля, и понеслись над плесами тревожные гудки.