«Правильно, — подумал Одинцов, — первым делом — самоходки… а самолюбие — потом…»
И как бы в дополнение к песне сверху долетела команда Симаковой:
— Самый полный вперед!
«Правильно, — опять подумал Одинцов, — теперь можно и на полный. А, кажется, девчина все-таки судоводитель…»
В вахтенном журнале он сделал такую запись:
«При расхождении с соймой в Краснояровской клюке повредили движитель и рули. На вызов буксир не явился. Кратковременная помощь капитана Великанова оказалась неэффективной. Следовавший за ним капитан Крохин, ссылаясь на нехватку солярового масла, действенной помощи не оказал. В данный момент идем счалом под бортом у СТ-105. Была реальная угроза обсушки на мели, но благодаря энергии и распорядительности капитана Симаковой миновала окончательно».
С облегченным вздохом он пошел к себе в каюту.
Вода спадала так стремительно, что повсюду выступали крутые срезы оголившегося берега. О том, что и там над крутоярами бушевали вспененные потоки, напоминали лишь мутные ручьи да тоненькие струйки, стекающие в реку по торчащим из обрывов длинным корневищам. В заливах, старицах и поймах вода еще держалась, но все чаще и чаще пестрели водянисто-желтые заплаты кос, кулиги осередков. То и дело из-за поворотов возникали заросшие, с затерявшимися чками островки. Вода гуляла всюду. Тут она перепутала ракитник, здесь перекосила в одну сторону тальник, а там поломала камыши, прилизала прошлогоднюю осоку. В верхушках ивняка торчали похожие на гнезда пучки корья.
Прошли Кадовскую суводь с ее водоворотами, миновали Анчутинскую воложку, где течение разбивается на три капризных русла, уже позади крутое Липовское колено. И не успели передохнуть в просторном плесе, лоцман Низовцев объявил:
— Слышь, Васильевна, надо подхвату подымать: Яманский осередок!
Вахтенный кинулся оповещать людей. Но все были уже на своих местах, и матросу осталось только сообщить:
— На «четырнадцатой» все в сборе, кроме капитана. На вахте штурман.
— А где же капитан?
— Спит, — смущенно ответил вахтенный.
— У богатыря и сон богатырский, — сказал Низовцев. — Меня, бывало, с устатку тоже вагой не подымешь. Надо бы все-таки поднять его.
— Подождем, — не согласилась Симакова.
— Оно, конечно, можно подождать: сами кое-что умеем, а только зачем нам двумя баржами рисковать? С одной-то хлопот не оберешься…
— Уж столько рисковали, что не грех рискнуть еще, — сказала Симакова. — Да и не научишься без риска.
— Риск риску рознь, — пытался предостеречь Низовцев. — Бывает риск — все вдрызг…
Но в Симаковой, видимо, уже проснулся капитан.
— Знаю, Аверьян Иваныч, — сказала она твердо. — Только прятаться за чужую спину не хочу. Да и пусть себе поспит: устал он…
— Гляди, Васильевна, гляди.
— Ничего, прорвемся!
С виду Яманский осередок ничем не отличался от обычных перекатов: те же тальники на косах, те же пенные буруны на воде. Но течение здесь валит под уклон. Не рассчитай судоводитель, сдай у механика машина — как раз затянет в зыбучие пески.
— А не разбудить ли все же Одинцова, а? — заколебался лоцман, едва самоходки двинулись навстречу осередку.
— Ничего — прорвемся, — повторила Симакова. — Да и поздно отступать!
Глаза ее блестели, ноздри раздувались в предчувствии решительной борьбы.
— Петя! — лихо крикнула она в переговорную трубу. — Прибавь ходу!
В ответ согласно звякнул машинный телеграф.
— Аверьян Иваныч, руль направо. К берегу, к берегу жмись!
— Петя! Еще, еще прибавь! Петя!
Моторист прибавил. Дизеля выхлопывали сгустки черного, тягуче-густого дыма, винт буравил воду. Но течение сильнее. Оно толкало, разворачивало самоходки, штурвал уже почти не подчинялся.
— Эй, на «четырнадцатой», — повелительно кричала Симакова, — помогай рулями! Веселее, веселее! Прибавь, Петя! Еще! Еще!
Механик прибавлял еще и еще, но самоходки все тянуло и тянуло к осередку, будто где-то там внутри него непрестанно действовал магнит немыслимо огромной силы.
— Петя, Петя! Прибавь еще немножечко! Хоть чуточку!.. Ты слышишь, Петя? Прибавь же!..
Но в железном громе дизелей голос капитана потерялся и заглох. А потом стало тихо, страшно тихо.
— Что случилось?
— Машина…
— Петя, умоляю, что случилось?
— Авария…
— Что? Что?
В машинном отделении молчат.
Самоходки гонит на осередок.
Одинцов проснулся от непривычной тишины.
Сквозь глазок иллюминатора косо тянуло длинные лучи ярко-оранжевое солнце. Самоходки стояли посреди реки. Одинцов накинул кителе и выбежал наверх.
— Эй! В чем дело?
— Загораем… — уныло ответили ему. — В Яманской прорве…
— Где Симакова?
— У себя, — ответили опять. — Переживает.
— Слушать мою команду! — крикнул Одинцов, взлетев на мостик. — Наметчики, промерить глубину! Мотористы, запустить моторы!
— Обратный ход? — дивясь, сказал Низовцев. — Но ведь винт у вас не тянет…
— Посмотрим, авось, потянет! — только и ответил Одинцов. Загремели дизеля.
— Задний ход! — чуть дрогнувшим от беспокойства голосом крикнул Одинцов.
К дробному гулу дизелей присоединился глухой, бурлящий шум винта. Люди замерли в напряженном ожидании: потянет или не потянет? Дизеля гремели, в глубине с глухим немолчным шумом рылся винт, точно силясь вырваться из-под воды; за кормою дыбились, стреляя брызгами, пузырчатые клубы пены. И все напрасно!
— Полный назад! Еще прибавь! — скомандовал старший капитан, и в голосе его была упрямая, не допускающая сомнений убежденность.
От железного, все нарастающего грома дизелей стоял тяжелый звон в ушах, вода с шипением рвалась из-под кормы, бурля и пенясь, как в котле.
Вдруг с носа СТ-14 раздался крик Хамида:
— Братцы, а она дышит!
— Ага! Тянет… — послышалось с носа СТ-105.
— Так и быть должно, — стараясь не выдать радости, крикнул Одинцов и велел механику еще прибавить оборотов. И, когда с шумом, похожим на хлюпанье трясины, самоходки оторвались от косы и двинулись назад, раздался такой дружный рев, что с ближнего залива вспорхнула стая уток и, свистя крыльями, полетела выбирать другой ночлег.
После того как силою тяги СТ-14 самоходки снялись с мели, Одинцов было решил, что можно продолжать рейс самостоятельно. Но оказалось, что поврежденный винт тянул только назад, и снова пришлось соединиться с СТ-105. Пока возились с ее двигателями, подкралась ночь. Берега, деревья и кусты слились в какие-то смутные загадочные тени, плесы сузились. Может быть, остановиться, выждать? Нет, нельзя! Уже не журчат ручьи по берегам, уже не слышно звона воды в оврагах, присмирели оскудевшие притоки. Вода спадает, надо уходить!
И самоходки шли. Шли мимо темных яров, вдоль дымящихся от испарины песчаных мысов. Минуя перекат за перекатом, шли на огоньки створов. Но вдруг огоньки померкли, потерялись в плотной ночной дымке, и только слышались четкие команды капитанов:
— Вперед!
— Назад!
И опять:
— Назад!
— Вперед!
Иногда раздавались обе команды разом. И тогда самоходки тянули друг друга «на разрыв».
Долго, бесконечно долго длился этот сложный ночной путь, и, чтобы не впасть в отчаяние, Симакова старалась думать о другом. Но думалось все о тех же самоходках, о той же убывающей воде и вспоминалась разбушевавшаяся Вохма, а чаще всего подвижка льда в затоне, куда она приехала принимать судно.
Весна выдалась на редкость дружная, городские улицы были уже сухи, и она надела свои праздничные туфли. Но в затоне оказалось еще сыро, повсюду блестели лужи, бежали ручьи и отвратительно хлюпала жидкая грязь.
— Поплывут ваши «лодочки», поплывут! — засмеялся кто-то сзади. Она обернулась. Человек был рослый. На нем была непромокаемая куртка с «молнией» и кирзовые сапоги с завернутыми голенищами. Он смотрел на ее туфли и улыбался.
— У вас здесь и утонуть немудрено, — досадуя на грязь и на свою оплошность, отозвалась она.