Где-то там, в низовьях, дежурил буксирный пароход. Самоходка упрямо звала на помощь. Долго-долго носился над водою ее беспокойный зов.

Ответа не было. Лишь к полудню то ли где-то в низовьях за дальним лесом, то ли в каком-то из верхних перекатов глухо отозвалось:

— Иду-у! Иду-у-у!

Минут через пятнадцать явственно услышали шум и всплески приближающегося судна. Тут же выяснилось, что шло оно не снизу, а с верховьев. Вот оно уже где-то совсем близко. По сухому воздушному гудку и звону дизелей Одинцов определил, что это не буксир, а самоходная баржа. Самоходка быстро приближалась. Уже видно было, как из-под тупого ее носа расходятся пенные валы, и все слышней и четче вызванивали дизеля.

— Что?.. Навалило малость? — донеслось из рубки, и в ту же минуту Одинцов увидел капитана Великанова, закутанного в шубу и оттого похожего на крупного медведя.

— Рули прижало, — неохотно ответил он, а про себя подумал: — «Хоть бы немножко догадался потянуть».

«Нет, этот не поможет, — подумал он опять. — Какое дело такому куркулю до чужого горя? Ох, только бы эта кудрявая не увидела меня в беде…»

— Плохи твои дела, старшой, но ничего, ты не отчаивайся. Великанов не уйдет, Великанов завсегда товарищу поможет. Держи буксир!

Но, едва застрявшая было самоходка оказалась на плаву, Великанов крикнул:

— Ну все, пора и честь знать, товарищ Одинцов. И рад бы, да не могу тебя таскать на ручках, а ну-ка ножками, ножками, старшой.

Одинцов распорядился пустить моторы. Но что такое? Самоходка двигалась все медленней, все тише. Дизеля работали вовсю, но не пенилась вода под бортом, не бежали навстречу бакены, берега, деревья. Самоходка вся дрожала от усердия, но не двигалась.

— Почему стоим? — сердито крикнул Одинцов и вызвал в рубку дизелиста. Но тот только плечами пожимал.

Вскоре опять услышали бубны и литавры дизелей. Одинцов торопливо дал сигнал тревоги.

Самоходка отозвалась.

— Что случилось? — крикнул с мостика Крохин. Одинцов ответил, что самоходку привалило к яру и повредило рули и винт.

— Михаил Алексеевич, голубчик, как ты сплоховал? — запричитал Крохин. — И вообще, на мели ты или на плаву?

— На плаву-то на плаву, — ответил Одинцов, — да стою вот, а не плыву.

Уловив тревогу в его голосе, Крохин заметил тоном покровителя:

— Не волнуйся, дорогой начальник, тебя-то всегда выручим. Принимай конец!

Как только матросы укрепили чалки и самоходка двинулась, разговорчивый Крохин сказал:

— По Ветлуге плавать еще можно, ну а Вохма эта — бедовая река!

— Мелеет?

— Сохнет. В иной луже больше воды, чем в ней. Плывем это мы с Великановым, а самоходки килями по дну так и шарчат. Жуть! Только благодаря моей личной оперативности и ушли от беды. Симакова растерялась: баба, баба и есть — ну и осталась. Теперь всё — обсохнет!

— Как осталась? Почему обсохнет? — Одинцову показалось, что рупор в его руке похолодел.

— Из-за своей глупости. Мы изо всей силы старались ей помочь, а она, гордячка, запротивилась. Ну, и сиди теперь на косе, грызи семечки.

— На косе? Засела?

— Намертво! Как муха влипла!

— И вы ушли?

— Не караулить же ее! Вохма-то сохнет, как в печке. Я уж и так вот задержался…

— Так вы что же это? — Одинцов прибавил крепкое словцо. — Товарища?.. В беде?.. Э-эх!..

— Как аукнется, так и откликнется, — мстительно сказал Крохин. — Да чего ты разоряешься, старшой? Тебе же говорят, что сами едва ушли! Да и проучить надо бабенку, чтобы не строила из себя капитана-наставника…

— Вас бы надо проучить, предатели! — сердито крикнул Одинцов.

— Вот тебе и раз! Бабенка никого не слушает, от рук отбилась, а мы предатели. Да как только у тебя язык поднялся, товарищ Одинцов?

— Ты мне лазаря не пой, Крохин, я на такие штучки неподатливый. Приказываю тебе, как старший, вернуться и взять Симакову на буксир.

— Такое дело, товарищ старший капитан, — кротко, с неутоленным чувством оскорбленного достоинства ответил тот, — солярка у меня вся. Не на солярке — на одних слезах иду. До свиданьица!

Рассказывая Одинцову о несчастье с Симаковой, Крохин, как водится, приврал. Правда, у Понизовой старицы СТ-105 действительно стояла, но удалось сойти с косы без посторонней помощи.

Пока петляли по мелководной Вохме, Аверьян Низовцев радовался, что груза у них немного, но, как только вышли на Ветлугу, начал завистливо вздыхать:

— Да, дела́… Плавали не по́што, приплыли ни с чем. Одинцов-то свою посудину набил под самую завязку, а мы порожняком гарцуем. Капитаны!

Вдруг он стал прислушиваться.

— Будто бы гудёт, Васильевна. Не слышишь?

— Гудит, — сказала Симакова, напряженно вслушиваясь. — Самоходка.

— Самоходка, — подтвердил Низовцев. — У паровика-то струна потолще.

Рассыпая над ярами дробный гул, СТ-105 спешила на зов гудка.

Аверьян Низовцев, видевший на своем веку не одну сотню всяческих аварий, спокойно покручивал штурвал. Симакова то и дело вскидывала к глазам бинокль. Далекий гудок то смолкнет, то опять затянет свое тревожно-ноющее: н-ы-ы! н-ы-ы!..

— Не видать?

— Не видно: тальники мешают.

— Я так думаю, что это Великанов, — размышлял Низовцев, — у него правый дизель пошаливает. А может, и Крохин: потому лезет где попало — наобум.

Помолчал минуту и опять спросил:

— Не видать?

— Вижу, — сказала Симакова, не отрываясь от бинокля. — Самоходка, а чья — не разобрать.

— Ну, конечно, Великанов посадил, больше некому.

Но Симакова покачала головой:

— Нет, это не Великанова посудина. И не Крохина.

— Постой, постой, чья же она? Не Одинцова же? Он теперь, небось, уж к Горькому подходит.

— Одинцов стоит…

— Да не может того быть, — оскорбленно повел плечами лоцман и, чуть не вырвав у нее бинокль, стал наводить на дальние кусты.

— А ведь и верно, дочка, он…

Сердито крутя штурвал, Аверьян Низовцев ахал, охал, ругал Вохму и Ветлугу и, наконец, высказался в том смысле, что, мол, не следует чересчур уж увлекаться грузами.

Когда их самоходка приблизилась к СТ-14, Симакова вышла на левый мостик и распорядилась приготовить тросы.

— Эй, на «четырнадцатой»! — строго крикнула она спустя минуту. — Принять чалки! Да позовите капитана!

Но Одинцов не шел. Ему было стыдно. Он сидел в каюте и горько думал о своем позоре. Только того и не хватало, чтобы его тащила на буксире какая-то девчонка!

В глазок иллюминатора он видел косо обрезанный, слоистый берег, досадно было, что этот берег неподвижен, и все-таки ему хотелось, чтобы у Симаковой ничего не вышло и чтобы она поскорее отвязалась. Но вдруг он почувствовал толчок, покачивание, услышал шум воды за бортом. Он снова глянул в иллюминаторный глазок и удивился. Круто выгибая белый взлохмаченный загривок, под бортом бурлила взбудораженная вода. На вспененной волне подпрыгивала большая металлическая лодка. Поодаль двигался, бежал прибрежный бор. Он как будто бы спешил куда-то вдаль и в то же время широко шагал стволами навстречу самоходке.

— А ведь плывем! Ай да кудрявая!

Не доверяя собственным глазам, он отвинтил иллюминаторный барашек и выглянул в оконце. Ветер, тугой и звонкий от быстрого движения, ударил ему в лицо, обдал ледяными брызгами. На сердце сделалось легко, свободно, точно кто-то снял с него большую тяжесть.

У соседей заиграли на гармошке, и тотчас же послышался знакомый, ловко переиначенный напев:

стройно выводил высокий голос.