Антон очень доволен был разговором со спокойной молодой соседкой по купе, отличавшейся спокойными манерами; ее весь облик, но особенно темные крупные глаза точно говорили всем, что она была большая любовь для кого-то и ей, разговаривавшей, следует иногда опускать глаза вниз, чтобы ничем не впечатляться самой.
А также доволен тем, что она созвонилась по мобильнику с мужем, он приедет за ней к вокзалу. Все приятно было.
В Костроме на перрон к вагону, в котором приехал Антон, уже услужливо подоспел улыбавшийся Николай Иванович, как они и условились накануне по телефону: он помог спуститься с громоздким этюдником со ступенек вагонных, повел к машине. Они на стоянке забрались в нее и поехали, направляясь вниз по Волге — за городок Красное-на-Волге и дальше — в деревеньку.
Ожидания Антона оправдались. По краскам и бегущим холмам, и растительности всякой, пышной это был тоже изумительный край, с которым ему предстояло познакомиться ближе и подружиться. Лето еще только-только начиналось.
Только слепили глаза разливы желтых одуванчиков, и на фоне их черная корова паслась на привязи. Колышки синели.
И светло зеленели засеянные льняные полоски.
XVI
Антон Кашин познакомился с Николаем Ивановичем по воле случайности.
Был в стране известный период массового помрачения ума у общественных деятелей. Какую ересь они несли! Вслед за кремлевскими, считалось, зубрами, могущими осчастливить страну. С общей приватизацией пошла на распыл и издательская деятельность: все растаскивалось, убыло куда-то в пустоту; всплыла с легкостью в СМИ невежественность, дикость и болтливость новоиспеченных глашатаев истины; бородачи публично договаривались до того, что нужно выкинуть из Третьяковки все картины художников советского периода, как ничего не стоящие (а значит, поместить сюда их поделки, столь ценимые толстосумами за океаном!).
Все это происходило под знаком того, чтобы осовременить культуру. С благой помощью и западных коллег-светил. Не дай бог отстать от них!
Итак Антон Кашин уже не сотрудничал с издателями. Всплывали лишь редкие предложения. Одно из них было связано с совещанием в Таврическом дворце членов делегаций стран СНГ.
Его сблизило по духу с сорокапятилетним Николаем Ивановичем, мастеровым на все руки, вследствие устройства выполненных Антоном декораций к спектаклям. Николай Иванович с ведома своей жены пригласил Антона присоединиться к нему в деревенский дом, куда он уже приехал на лето вместе с молодой дочерью, мамой только еще ползающей малышки.
Антон с великим удовольствием художничал здесь, в тихой глубинке-заводи, на красочном буйстве природы; можно было писать пейзажи, не отходя далеко от дома, даже с террасы, если прыскал дождик: кругом цвели огородные, будто беспризорные посадки, аллеи березовые, дубовые, сопутствующие жилью, банькам, понатыканным везде колодцам журавлиным; на западе, если взглянуть, Волга водой блещит-искрит сквозь свисающие веточки, на востоке раскатываются складками поля — розовые пашенки и зеленящиеся разливы, засеянные чем-то; около дома колышутся роскошные заросли трав в рост человеческий, которые Антон бесконечно писал; оглушительная безлюдность — мечта сопутствовала здесь времяпровождению: если пойти вдоль покатого волжского берега, то за целый день не встретишь ни души. Дороги где-то вдали — местные, разбитые. Где-то редко прошумят мотором трактор или заблудшая машина отдыхающих, а по Волге проплывет с характерным шумком теплоход или баржа. К югу, за огородными кольями и кустами, за березовым косяком синело призраком полузабытое село Сунгурово, обживаемое нынче в основном московскими дачниками; там маячил силуэт разрушенного храма, подобно тому, что Антон некогда видел и на своей родине: стоячий белокаменный остов церкви среди группки охранных деревьев.
Местность поразила его прежде всего пластичностью, рельефностью, основательностью и высоким небом. Изображение ее отлично вписывалось красками на грунтованный холст.
И это же все находилось недалеко от знаменитого Левитановского плеса!
Общий стол организовал сам хозяин, Николай Иванович. Они вместе ездили за продуктами в магазины и закупали продукты впрок, а молоко, яички по договоренности брали у местных крестьян и делали превосходные простоквашу и творог. Иногда же Николай Иванович заводил мотор на лодке (он, как уважающий себя хозяин, держал ее на приколе, имел сходню), направлял ее за быстрину, за островки, и там рыбачил. И приносил несколько рыбин. И их вялили на ольховых дровах. У него все получалось.
С обедами помогала и спорая милая Оксана, у которой все получалось; она училась в кулинарном техникуме, умела и варить супы.
Для отдыха, когда еще работаешь по вдохновению, лучшего желать и нельзя.
И конечно же примечательно происходили у Антона разговоры с Николаем Ивановичем по догорающим вечерам на террасе, используя минуты, покамест нагревалась в чайниках вода для мытья столовой посуды, и после этого. Они говорили о смысле и целесообразности ими делаемого и про то, во что они верили и на что нисколько не надеялись, исходя из своего жизненного опыта.
В их словах слышалось лишь желание успокоить себя, свою душу сделанным и делаемым ими для себя и для людей по совести. Больше ничего им не нужно.
Николай Чалов был работающий знающий мастеровой: хорошо смыслил в строительном и в слесарном делах, в электрике, умело пользовался нужными инструментами, коих у него в мастерской хранилась тьма, распасованных в ящичках; он всякий раз копался в них, перебирая все, подыскивая то, что ему требовалось. Он перестроил террасу, и перекрыл всю старую типовую избу и двор железным листом и стал пристраивать к избе с левой стороны — печной, кухню, очень вместительную; он строил ее в одиночку и без всякого чертежа, но учитывал подводку сюда газа и готовя подвести также трубы для подкачки воды из колонки, которую он собрался опустить колодцем в низине. А кроме того сажал картошку, зелень, косил траву. Закупал на строительных базах и привозил все необходимые материалы.
Антона восхищало умение Николая Ивановича так хозяйствовать везде и на природе, хотя он был сугубо городской житель, родившийся в Ленинграде, и ему даже как-то неудобно становилось за то, что тот почитал Антона за талант, а он занимался вроде бы не таким серьезным делом по сравнению с занятиями Николая Ивановича.
Да, он был рачительным мастеровым на все, что говорится, руки. И все свои проекты рассчитывал и строил в голове с предельной точностью и необходимостью, органично используя природные материалы, какие, как песок и камни, которые он насобирал по берегу Волги.
Казалось, любое дело было ему по плечу. И ему очень нравилось благоустраиваться в быту. Он брался за все. И любил возиться по хозяйству. Не любил бесхозяйственных мужиков и рвачей.
Что его и дочь Оксану возмущало: захламление здешней природы (как и везде) отбросами, куда владельцы их зашвыривали, походя, не задумываясь. У таких — в основном наезжих сюда горожан лишь на выходные дни, ставших дачниками — уже башка никак не варила; они скидывали мусор куда-нибудь под куст, в овраг, недалеко от дома, мыли машины у Волги, в пруду, бесились, топтались на чужой усадьбе и что-то ломали. Шло обычное разгульство. Молодеческое. Без которого нельзя отдохнуть всласть. Ведь попросту не принято у таких людей быть тихими. Они с детства не воспитаны нормально. Вследствие этого и у детей этих нетихих родителей уже не стало никаких обязанностей, связанных с работой на земле, что у деревенских ребят: например, коз пасти, заготовить корм для кур, гусей или для кроликов, окучить картошку, прополоть огурцы на грядках. Крестьянские традиции начисто испарились в городских условиях.
При наступившей бесхозяйственности новые хозяева, строившие особняки и заборы к ним, не чурались захватом бесхозной огородной сетки, протянуть шланг в чужой колодец, набросать травы на соседний участок, закрыть частоколом проход, нарвать яблок из чужого огорода.