— Он сказал: «Будем лупить», — счел нужным ответить на поставленный вопрос Дубовских.
— Кто сказал? — взглянул на него Бичерахов.
— Орджоникидзе сказал.
— У вас все? — нахмурился Бичерахов.
— Нет еще. У Апшеронских казарм встретил на митинге богомаза вместе с его шофером. Вот теперь все.
— Растяпы! — громыхнул Бйчерахов кулаком по столу. — Упустить такую важную птицу! Кто охранял тюгулевку в Стодеревской? — повернулся он к Микалу.
— Ефим Дорожкин, мой связной.
— Отправьте этого мерзавца на передовую под Георгиевск. Вместе с теми, которых каратели поймали в терских камышах.
— Да там же одни нестроевые, Георг Сабанович. Денису Невдашову, например, за пятьдесят перевалило.
— У нас сейчас все строевые. Дать изменникам по двадцать пять шомполов — и пешим маршем на фронт.
— Слушаюсь, господин президент.
— Скажите Беликову, пусть зайдет ко мне.
Микал с Дубовских вышли, а вместо них в кабинет вошел приглашенный полковник.
— В ответ на поражение, нанесенное нам большевиками под Георгиевском и Кизляром, — обратился к своему помощнику Бичерахов звенящим от сдерживаемой злости голосом, — мы нанесем удар по Владикавказу. Уничтожим Совнарком и захватим Монетный двор.
— В добрый час, — перекрестился Беликов, довольный тем, что вновь возвратится во Владикавказ, из которого был вынужден бежать в свое время вместе со своей офицерской сотней.
— Готовьте войска к немедленному выступлению, — продолжал Бичерахов. — «Если трубка разгорелась, кури ее, пока не потухла», — говорили наши деды. Мы еще посмотрим, господа чрезвычайные комиссары, кто кого будет лупить, — погрозил он кулаком растущей за окном акации.
Сона лежала на жесткой тюремной койке, глядя на колеблющееся от сквозняка пламя светильника, и с содроганием вслушивалась в ночную тишину. Почему ее поместили в отдельную камеру, когда, если верить надзирателю, во всех остальных из–за тесноты некуда вытянуть ноги? Что это: привилегия или смертный приговор? Неужели ее хотят повесить, как Васю Картюхова? Но за что? За то, что она жена совдеповца? Сона сжала горло руками, представив себе, как сжимает его веревочная петля, затаила дыхание. О лагты дзуар [67]! Как мучительно задыхаться! Она разжала пальцы, судорожно глотнула затхлый тюремный воздух.
За дверью послышались шаги. Неужели за нею? Вот сейчас войдут в камеру эти бессердечные люди и поведут ее, молодую и здоровую женщину, в казачью конюшню, где целую неделю висел под навесом труп Картюхова с раздутым синим лицом, облепленным зелеными мухами.
Шаги замерли у двери ее камеры, а у Сона замерло сердце. Скрежет открываемого замка отозвался в нем чуть ли не физической болью. Не помня себя от страха, она вскочила с койки, прижала руки к груди.
— Не бойтесь, Софья Даниловна, это всего лишь я, ваш старый друг, — проговорил вошедший мужчина, и Сона с облегчением узнала в нем Дмитрия Елизаровича Негоднова. Он был в штатском и шляпе, из–под широких полей которой холодно улыбались его выпуклые глаза.
— Наш степной цветок, кажется, попал в теплицу... то бишь в темницу? — усмехнулся бывший пристав, подходя к арестантке и беря ее за холодную трепетную руку. — Кто ж вас пленил, сударыня? Наверно, пятирублевские головорезы? О bella horrida bella [68] — вздохнул он, поднося женскую руку к своим ухоженным, переходящим в такие же роскошные бакенбарды усам.
— Ворвались в комнату, перевернули все вверх дном, — поддаваясь участливому тону своего давнего поклонника, стала жаловаться Сона. — Сказали, что они из секретной службы.
— Вранье, Софья Даниловна, — возразил Дмитрий Елизарович. — Наши сотрудники не прибегают к таким варварским методам. И потом — без моей санкции. Видит бог, я вас не то что арестовать, пальцем бы тронуть не позволил — так вы мне дороги.
— Спасибо, Дмитрий Елизарович, — Сона заставила себя улыбнуться. — Вы пришли, чтобы освободить меня? Пойдемте скорей отсюда, здесь страшно... и крысы бегают.
— Да, конечно, — покивал головой Дмитрий Елизарович, — если... если вы мне в этом поможете.
— Что я должна сделать?
— Сущую безделицу: осчастливить меня своей любовью, которой я домогаюсь вот уже несколько лет.
У Сона от возмущения перехватило дыхание: в тюремной камере, в ее ужаснейшем положении — и вдруг такое гнусное предложение! Смерив своего «благодетеля» презрительным взглядом, она молча опустилась на койку.
— Послушайте, — сел рядом с нею начальник секретной службы, — вы истолковали мои слова превратно, я вовсе не хочу воспользоваться вашим отчаянным положением, но поймите: освободить жену заведующего отделом Совдепа без каких–либо смягчающих обстоятельств даже мне не под силу. Другое дело, если бы вы согласились стать моей женой, тут уж я...
— О чем вы говорите? — смерила его гневным взглядом Сона. — У меня ведь есть муж.
— Вернее, был, — уточнил Негоднов. — До того, как его убило снарядом на Дурном переезде возле Ильинского кладбища.
— Вы... не может быть, — замотала головой Сона, но в груди у нее похолодело: а вдруг правда?
— Почему же не может быть? Я могу сейчас привести сюда человека, который видел все это собственными главами. Причем, этот человек из красногвардейского отряда, вместе отступал с вашим мужем. Хотите?
— Нет, нет! Не надо! — Сона взмахнула ладонью, словно отстраняясь от страшного видения, а сама ловила себя на мысли, что все это уже однажды было. Но когда? Где? Ага, вспомнила: в чеченском ауле. Вот так же уверял ее тогда Микал, что Степана растерзали в лесу шакалы.
— Он жив, — произнесла она вслух и вытерла кулаком струящиеся по лицу слезы. — И я увижу его.
— На том свете? — съязвил Негоднов. — Знаете, что вас ожидает в недалеком будущем? В лучшем случае расстрел. Но если даже наш всемилостивейший президент вас помилует и оставит в тюрьме, то «жизнь без свободы — ничто», как говорили древние римляне.
— Что же мне делать? — Сона почувствовала, как вся похолодела от страха.
— Покориться обстоятельствам, которые сложились не в вашу пользу. Не хотите быть моей женой, будьте просто любовницей.
Сона вскочила с койки. Ноздри ее раздувались от сдерживаемого бешенства. От страха не осталось и следа.
— Ни за что! — крикнула она в лицо поднявшемуся вслед за нею ненавистному человеку. Оно у него покраснело, словно от пощечины.
— Так я возьму тебя и так, упрямая баба! — отбросил он светский тон и схватил Сона в объятия.
«И это уже было», — мелькнуло у нее в голове.
— Пусти! — закричала она, вонзая ногти в холеные щеки насильника. — Да пусти же меня, грязный ишак!
В этот критический для Сона момент в приоткрытую дверь выглянула усатая физиономия надзирателя.
Негоднов выпустил из рук свою жертву.
— Тебе чего? — проворчал он, поднимая с полу шляпу и надевая ее. — Когда входишь к даме, надо стучаться, болван.
— Слушаюсь, вашескородие, гражданин начальник! — принял стойку старый тюремный пес. — Только я не сам. Тут вот к им пришли...
— Кто пришел?
— Секретарь господина президента.
Сона со страхом и в то же время с облегчением воззрилась на вошедшего в камеру Микала.
— Попрошу оставить нас с арестованной вдвоем, — бросил он, не удостоив начальника секретной службы и взглядом.
— Но... — попробовал возразить Негоднов.
— Без всяких «но», — перебил его Микал. — Хватаете тут кого попало, место занимаете, а настоящих преступников приходится отправлять в Екатериноградскую.
— Арестованная не «кто попало», а жена совдеповца Журко, — заметил начальник секретной службы.
— Господин президент знает об этом, — все тем же непререкаемым тоном ответил Микал, намеренно делая шаг в сторону от двери, давая понять тем самым бывшему приставу, что ему пора–таки уходить.
— Мне кажется, вы берете на себя не свои функции, — проворчал Негоднов, выходя из камеры: — Ох, уж мне эти господские подручные, как говорили древние римляне.