На фронте удачи нет. Денег тоже нет. Как назло брат Лазарь застрял со своим корпусом под Портом-Петровском, обороняемом силами рабочих отрядов, и не шлет ни копейки. Удивительный народ эти мобилизованные большевиками рабочие. Который день подряд отбивают атаки казачьих полков под Кизляром и Грозным. Правда, командуют ими бывшие офицеры, такие как Беленкович и Егоров, но ведь в казачьей армии офицеров целые офицерские сотни во главе с генералами. Значит, не в офицерах дело, а в чем–то другом... Может быть, бросить все к черту? Поехать во Владикавказ на 4-й съезд народов Терека, признать свою ошибку? И куда потом? Сменным мастером в железнодорожные мастерские? Ему, Георгу Бичерахову, президенту Терской республики, главнокомандующему казачьими вооруженными силами? И это в то время, когда Деникин уже захватил Ставрополь и Армавир, а немцы вошли в Грузию? Нет, о мировой с большевиками не может быть и речи. Тут уж, как говорится, ухватил родителя за бороду — держи крепче. Да и как добровольно отказаться от власти, если она, эта власть, так опьяняюще сладка над себе подобными, хоть и нелегко вместе с тем ее бремя. Отрадно сознавать свое могущество, когда по одному лишь движению твоего пальца вершится суд и насилие над твоими врагами, и страшно подумать о возможном падении, когда ныне раболепствующие перед тобой первыми кинут в тебя камень.

— Можно, Георг Сабанович?

Бичерахов очнулся от мрачных дум, вопрошающе взглянул на своего адъютанта-секретаря.

— К нам просится на прием учитель, — доложил Микал.

— Направьте его в министерство просвещения.

— Я направлял, но он говорит, что очень важное дело.

— У всех важные дела. Что ж, пусть войдет, — Бичерахов поправил на голове черную шапочку, намеренно уткнулся в раскрытую папку.

— Салам, Георг.

Бичерахов поднял глаза на вошедшего учителя, и тотчас улыбка перекосила его тонкие губы.

— И тебе пусть будет хорошо, — ответил он тоже по-осетински, поднимаясь из–за стола и направляясь к давнему приятелю. — Салам, салам, Болат! Давно я тебя не видел. Садись, пожалуйста.

Темболат едва притронулся к узкой руке хозяина кабинета, уселся на предложенный стул.

— Ну, рассказывай, как живешь, как здоровье? — заворковал наигранно-веселым голосом Бичерахов, возвращаясь на свое место за столом и не сводя пытливого взгляда с озабоченного лица гостя. — В этой проклятой кутерьме не то что про друзей, про себя вспомнить некогда. Я очень рад видеть тебя. Ты ко мне по делу?

— Я не отниму у тебя много времени, — поспешил успокоить его Темболат. — Разреши без всяких околичностей...

— Ну, конечно. Какие могут быть у нас церемонии?

— Ты плохо делаешь, Георг, я пришел сказать тебе об этом.

Бичерахов вздрогнул: он не ожидал такой прямолинейности. Побледнев от сдерживаемого гнева, спросил:

— Что же я сделал плохого? Освободил от большевистского произвола народ, дал ему самую широкую демократию.

— Прости, Георг, но твоя демократия смахивает на самую махровую контрреволюцию. Ведь ты залил кровью Терскую область.

— Ну зачем же так сгущать краски? — усмехнулся Бичерахов, поигрывая поясным набором. — Смерть на полях сражений явление временное, так сказать, издержки политической борьбы. Ты несправедлив ко мне, Болат. Вспомни, как мы мечтали с тобой о независимом Кавказе. Сейчас эта мечта как никогда реальна. Еще несколько усилий Добровольческой армии в союзе с казачеством, и повсюду в стране воцарится истинная демократия без диктаторства кучки авантюристов и гегемонии невежественного пролетариата.

— Чтобы взамен снова насадить в ней гегемонию образованной буржуазии? — раздул ноздри Темболат. — Опомнись, Георг; ты ведь замахнулся на самое святое — на свободу, которую с таким трудом добыл себе народ.

— Мы, очевидно, разговариваем с тобой на разных языках, — скосоротился Бичерахов. — Прости, Болат, но мне некогда вести с тобой эту пустую полемику, меня ждут более важные дела.

— По насаждению истинной демократии с помощью царских палачей типа Негоднова и Драка? — съязвил Темболат. По лицу его катились крупные капли пота.

— Довольно! — крикнул Бичерахов и ударил ладонью по столу так, что подпрыгнула чернильница. — Ты злоупотребляешь нашей былой дружбой. Это в конце концов нечестно: оскорблять в глаза товарища, пользуясь своей безнаказанностью.

— Ты можешь заключить меня в тюрьму или повесить, как Василия Картюхова.

— Ну ладно, ладно... — примиряюще снизил тон Бичерахов. — Я же не зверь в конце концов... Картюхов сам виноват; не надо было оказывать сопротивление.

— А Дорошевич? А Близнюк?

— Гм... Их что, тоже повесили?

— Нет пока, они сидят в тюрьме.

— Ты, пришел хлопотать за них?

— Да и за многих других. За Сона, например.

— Какую Сона?

— Жену Степана Журко.

— Ее тоже посадили?

— Да.

— Хорошо, я прикажу разобраться и если будет возможно... Одним словом, сделаю все, чтобы доказать тебе свое уважение. У тебя все?

— Да. Прощай, Георг, — Темболат, положив руку на грудь, кивнул козырьком фуражки и вышел из кабинета. Вслед ему резко прозвенел колокольчик. Если бы он замешкался у двери и прислонил к ней ухо, то услышал бы, как его старинный приятель говорил заскочившему в кабинет секретарю-адъютанту:

— Арестовать и отправить в Екатериноградскую. Нет, не сегодня, а дня так через два-три. Да... загляните в нашу тюрьму, наведите там порядок, а то и впрямь понасажали кого придется. Дубовских еще не вернулся?

— Он ждет в приемной.

— Зовите сюда...

Но и тут президента поджидали-неприятности. Он это сразу почувствовал, едва взглянул на хмурое лицо своего «министра финансов», только что вернувшегося из Владикавказа, куда был командирован неделю назад с поручением выпросить у перебравшейся недавно из Тифлиса во Владикавказ английской миссии заем в 10 миллионов рублей.

— Отказали? — догадался президент.

— Отказали, — вздохнул министр.

— Проклятье! — сжал кулаки Бичерахов. — Чтоб ему самому добра не видеть, этому английскому волку Пайку, чем же мы будем платить жалование нашим воинам? За какие шиши будем покупать боеприпасы? Ведь каждый патрон на рынке стоит пять рублей, а снаряд — несколько сотен.

Дубовских промолчал.

— Фальчиков тоже вернулся?

— Нет, он остался на съезде. Вот ознакомьтесь с резолюцией съезда, — Дубовских вынул из кармана бумагу и протянул президенту.

«Четвертый съезд народов Терской области, — прочитал Бичерахов, — в целях скорейшего прекращения кровопролитной братоубийственной бойни, возникшей между трудовым казачеством, вовлеченным в эту бойню преступным элементом, и всеми остальными трудовыми массами Терской области, постановляет: 1) предложить казачеству немедленно очистить линии железной дороги и передать ее в ведение как центральной, так и областной власти; 2) предложить казачеству к 25 июля выслать делегатов от Кизлярского, Моздокского и Пятигорского отделов на 4-й областной съезд для решения всех вопросов; 3) съезд совместно с представителями центральной власти т. Шляпниковым и Чрезвычайным комиссаром Юга России Орджоникидзе, а также Терский Совнарком гарантирует казачеству, что ни одна часть, ни один бронированный поезд войск Терской республики не будут двинуты вперед, а также ни одна казачья станица, не проявляющая враждебных действий, не будет разоружена. Съезд вместе с тем заявляет, что всю тяжесть вины за продолжение бойни возлагает на тех, кто отказался от исполнения этого предложения съезда».

— Кто предложил эту резолюцию? — спросил Бичерахов, кончив читать.

— Он же, Чрезвычайный комиссар Орджоникидзе, или как его называют большевики, товарищ Серго, — ответил Дубовских.

— Откуда он взялся?

— Из Москвы.

— Гм... как же он проехал, если железная дорога перерезана Деникиным? — Бичерахов походил по кабинету, затем вернулся к столу, взял с него блестящую трость, повертел в руках и снова положил.

— А если мы не подчинимся этой резолюции? — проговорил он, ни к кому не обращаясь.