«К Негоднову побежал», — отметил про себя Быховский, проводив взглядом мелькающую в толпе широкую купеческую спину и намереваясь продолжить прерванный путь. Но, сделав несколько шагов, остановился, постоял, как бы раздумывая, и затем решительно направился к парикмахерской.

Он потом и сам не мог объяснить себе своего альтруистического поступка. То ли взяло зло на куражащихся в «Росинке» офицеров, то ли просто стало жаль этого отчаянного совдеповца, разгуливающего среди бела дня по мятежному городу, где большинство жителей знают друг друга в лицо, но он, войдя в парикмахерскую, шепнул на ухо сидящему на стуле человеку в касторовой шляпе:

— Дуй–ка, приятель, отсюда да пошустрей.

— Не понимаю... — скосил глаза на доктора «ожидающий своей очереди» клиент.

— Когда поймешь, поздно уж будет. Уходи, слышишь?

Картюхов тотчас вышел из парикмахерской. «Вот не знал, что этот казачий доктор свой парень», — поражался он в душе, незаметно оглядываясь по сторонам с целью обнаружить грозящую ему опасность. Он успел дойти только до ближайшего перекрестка.

— Спокойно, — сказал ему какой–то дюжий дядя, беря его за локоть левой руки.

— Только без бузы, — улыбнулся ему с другой стороны такой же здоровяк и взял за правый локоть.

Картюхов рванулся так стремительно, что на рукавах его модного пиджака треснули нитки. В следующее мгновение он уже бежал по проспекту, а вслед ему гремели револьверные выстрелы и неслась злобная матерщина.

— «Конец!» — тоскливо подумал Василий, перепрыгивая через чей–то забор в надежде уйти от преследователей огородами. Но он попал не в огород, а в огороженный со всех сторон двор.

— Руки вверх! — крикнул ему перепрыгнувший вслед за ним через забор бичераховец.

Василий схватил с крыши близстоящего сарая акациевый кол, не раздумывая ахнул им по голове первого подвернувшегося под руку преследователя. Размахнулся еще раз, но ударить не успел: его самого ударили так, что он надолго потерял сознание.

Спустя несколько дней его повесили в казачьей конюшне. «Так и знай, винтовочки, которые скупают у нас разные старички за керенки, отольются нам кровавыми слезами», — вспомнил он невольно пророческие слова Ермоленко в тот момент, когда его ставили на сломанную тачанку, стоявшую под навесом конюшни, и луковский казак-верзила Сенька Мухин прилаживал ему на шею веревочную петлю.

— Говоришь, допрыгался, большевичок? — смеялся он ему в разбитое до неузнаваемости лицо.

— Жаль, что не увижу, как ты запрыгаешь, сволочь, — ответил ему Василий.

— Ну давай кати в рай без пересадки, — осклабился добровольный палач, и подхваченная руками злобствующих молодчиков тачанка поползла в сторону из–под ног Василия.

Микал, отпущенный Бичераховым повидаться с родителями, наслаждался домашним покоем. Он сидел в отцовском кресле, подаренном некогда моздокским купцом, курил папиросу и с сыновней снисходительностью принимал родительские ласки. Особенно старалась угодить своему единственному сыночку мать, старая Срафин. Какой он у нее сильный и красивый! Теперь бы женить его на такой же красивой и умной девушке да дождаться бы внуков, а там — и помирать не страшно. Эх, если бы не кровная вражда да не отцовский гонор, посватать бы Млау, младшую дочь Андиевых. До чего ж хороша девка, даже лучше своей старшей сестры Сона, не будь она добром помянута: столько принесла горя сыну. Да что зря мечтать: старый Тимош скорее даст выколоть себе глаз, чем пойдет на мировую со своими кровниками. Да и Данел, даром что беден, а гордости в нем, как у кабардинского князя. Впрочем, оно и немудрено, если у него прадед и в самом деле был беком.

— Пусть никогда не остывает в этом доме очаг и пусть много будет на ваших нарах ребятишек, — раздался басовитый с хрипотцой голос, и в хадзар вошла Мишурат Бабаева. — Здравствуй, Микал, живи сто лет без болезней, сынок. Какой ты стал молодец! Красивый, важный. Такому бы соколу да ласковую голубку.

— Живи и ты долго, — встал перед старухой Микал и прижал к груди ладонь, — А насчет голубки... сама знаешь, ее утащил коршун. Где другую найду?

— Ма хадзар! — воскликнула старая ворожея, воздев к потолку смуглые толстые руки. — Та голубка уже превратилась в старую ворону. Ты давно не был дома, Микал, и не знаешь, какие цветы выросли на родном поле вместо сорванных. Лиза у Кельцаевых — раз, Оцка у Калоевых — два, Евчка — у Хабалоновых — три, Млау у Андиевых... — тут Мишурат прикусила язык, вспомнив, что некстати упомянула младшую дочь Андиевых. А стоящая сторонке Срафин незаметно от сына укоризненно покачала головой.

— Что ж, она очень красива, эта Млау? — усмехнулся Микал, заметив замешательство обеих женщин.

Но хуторская колдунья уже пришла в себя после совершенного промаха.

— Ничего особенного, так себе девчонка... Нос — луковицей, а глаза — как печные заслонки.

— Лупастые? — спросил Микал.

— Да нет...черные: сажа да и только. К тому же у нее жених есть.

— Наш, хуторской? — продолжал допытываться Микал от нечего делать.

— Нет, чужак. У них же и живет, как тот сапожник. Совсем стыд потеряли... Говорят, родственник. Знаем мы этих родственников. Я ему сегодня рану смазываю гусиным жиром, а он...

— Какую рану?

— На ноге. Насквозь дырка. Даки говорит, на вилы напоролся.

— На вилы? — Микал схватил лежащую на нарах черкеску, рывком натянул на себя, опоясался наборным ремнем с шашкой с одной стороны и маузером — с другой. — А мы сейчас проверим. Эй, Ефим! — крикнул он на ходу своему ординарцу, сидящему на бричке возле хадзара и о чем–то разговаривающему с ногайцем Гозымом.

— Запрягать, что ли? — обрадовался Недомерок, думая, что отдельский секретарь решил возвращаться в Моздок: ему уже порядком осточертело торчать на осетинском хуторе.

— Нет, пойдем невесту сватать, — усмехнулся Микал и быстрым шагом направился мимо хуторского колодца к покосившейся от старости сакле своего кровного врага Данела. Старая Срафин бросилась было за ним следом, моля вернуться в дом, но он мягко и вместе с тем решительно снял с плеча ее руку.

Данел был дома. Увидев в окно приближающегося к воротам кровника, он сдернул со стены кремневое ружье и, держа его наизготовку, стал на пороге своего жилища.

— Сын собаки, не оскверняй своим гнусным видом моей сакли. Клянусь небом, если ты осмелишься войти ко мне, я прострелю твою змеиную голову, — клацнул тяжелым курком хозяин сакли.

— Э... — презрительно перекосил брови полный георгиевский кавалер, — отдай эту штуковину своим женщинам толочь в ступе просо. Я пришел к тебе, Данел, не как твой кровник, а как представитель власти.. Мы наши долги еще посчитаем — будет время, а сейчас веди меня к своему родственнику.

Данел опустил ружье. Решительный и безбоязненный вид Микала обескуражил его, да и наставленная на него винтовка Микалова ординарца не воодушевляла на геройские подвиги.

— Сын брата моего живет у меня, — пробурчал он, в один миг забыв о кровной мести и сосредоточив усилия своего ума на решении более важного вопроса: как выкрутиться из создавшегося положения? И откуда стало известно этому бичераховцу про его раненого постояльца?

— А ну, покажи мне своего племянника, — ухмыльнулся Микал, оттирая хозяина в сторону и проходя в хадзар.

— Ох-хай! Горе моей, седой голове, — повернулась к нему от печи Даки, — Это тебя так научила твоя мать — заходить в гости без приглашения?

— Помолчи, женщина, — отвел Микал глаза от гневных глаз хозяйки дома. — Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей.

С этими словами он прошел в кунацкую комнату. В ней на нарах укрытый рядном лежал юноша.

— Ты кто? — нагнулся к бледному лицу больного Микал.

Больной продолжал молчать.

— Может быть, ему отжевала язык корова? — обернулся Микал к Данелу.

— Он... — замялся Данел и вдруг выпалил с видимым облегчением: — Он немой. С самого рождения... Немой и глухой, как чинаровый чурбан, на котором я сижу на своем дворе и курю трубку.