Вот он какой, полковник Рымарь. Прибавьте к этому горящий взгляд черных глаз, блестящие, тоже черные усы под тонким хищным носом, мужественный, тщательно выбритый подбородок, украшенный шрамом от удара вражеской шашки — и вот вам портрет лихого атамана-рубаки, в жилах которого течет горячая кровь, унаследованная от матери-чеченки.

— Граждане братья! — говорил он, потрясая бумажным листом и обводя депутатов совета призывным взглядом. — Настал грозный час жизни и смерти для нашего всего трудового населения Терской области. Всюду в крае царит безвластие, насилие и произвол. Контрреволюционеры не дремлют, они мобилизуют темные силы, чтобы в потоках крови, в убийствах и пожарах задушить революцию...

«Вот черт! — возмутился про себя Картюхов, — говорит так, словно он сам революционер». Он взглянул на сидящего рядом с Рымарем есаула Пятирублева: у него на лбу складка между бровями, а в глазах презрение к той части аудитории, где находятся представители рабочего класса, интеллигенций и иногороднего населения. «А ведь прошляпили Военный совет товарищи большевики, отдали власть казачьей верхушке», — перевел Картюхов взгляд на сидящего в президиуме Дорошевича.

— …Провокационная деятельность контрреволюционеров создала национальное движение туземных народов области — чеченцев и ингушей, вызвала кровавый пожар войны с племенами, восставшими против мирного демократического населения края и нагло попирающими все блага свободы и человеческого права, — продолжал ораторствовать Рымарь. — Кровавый вихрь уже пронесся по Сунже, он уничтожил на своем пути целые станицы, села, хутора, он пахнул своим разрушительным дыханием на города: Грозный разгромлен, промыслы, имеющие государственное значение, сожжены, Владикавказ горит, многие станции железной дороги частью сожжены, частью разрушены. Ужас, кровь и огонь царят во всем крае.

— Пора залить этот огонь чеченской кровью! — выкрикнул из зала какой–то казак, и Картюхов узнал в нем Силантия Брехова. — Али мы не казаки, что дозволяем чеченам изгаляться над собой.

Весь зал забубнил, выражая свое отношение к брошенным репликам.

Рымарь поднял руку, как бы призывая присутствующих к порядку.

— Мы собрались сегодня для того, — зазвенел он повышенным от возбуждения голосом, — чтобы организовать вооруженные полки из казаков и послать их на помощь братьям-сунженцам. Кроме казачьих полков, у нас имеется отряд Красной гвардии при Совдепе и мортирный дивизион. Настало время положить конец злодействам наших исконных врагов.

— Красная гвардия участвовать в этой авантюре не будет, — раздался в ответ спокойный голос Степана Журко.

— Правильно! — крикнул из президиума Дорошевич и тронул свой франтоватый ус.

— Почему же правильно? — изогнул черную бровь Рымарь и повернулся к сидящему рядом Бичерахову, словно прося поддержки. — Неужели товарищи из Совдепа считают, что сидеть сложа руки, пока чеченцы придут сюда и начнут нас резать, как баранов, это правильно?

— Зачем же сидеть? — возразил Степан. — Нужно выяснить отношения с чеченцами путем мирных переговоров. Ведь мы их даже не позвали на наше заседание, чтоб узнать их точку зрения на создавшуюся ситуацию.

— Волка за то, что он овцу задрал, стреляют, а не выясняют с ним отношения! — выкрикнул Пятирублев.

— Ну, такую овечку, как терский казак, не так–то легко задрать, — усмехнулся Степан. — Она, однако, позубастее иного волка.

Лучше этого комплимента для сидящих в зале терцев вряд ли можно было придумать в данную минуту. Они заулыбались, округляя груди и оглаживая бороды.

— Ловко, чоп ему в ноздрю! — загомонили между собой. — Как это он... позубастей, говорит, волка, ха-ха-ха! Да мы, бывалоча, под Карсом с турецкой барсы шкуру спущали.

— Что и говорить, терский казак он и есть казак. Ишо неизвестно, кто первым кого подрал: чечен казака или казак чечена.

— Обое хороши, друг дружке не уважат...

Настроение делегатов резко изменилось. Напрасно Пятирублев кричал в свое оправдание, что насчет овцы он выразился фигурально, что не хотел этим сравнением ущемить самолюбие своих земляков — их воинственное настроение спало, как спадает вода в пруду, вытекая череда размытую паводком плотину.

— Предлагаю проголосовать, — попытался перекрыть «промоину» Рымарь — Кто за то, чтобы выступить в поход против чеченцев, прошу поднять руки.

Но Степан не дал ему осуществить свой маневр.

— Какое мы имеем право брать на себя эту позорную и крайне опасную миссию! — поднялся он с места и окинул делегатов горящим взором. — А не останемся ли мы одинокими в этой военной авантюре? Разве мы заручились согласием и поддержкой всех народов Терской области?

— А что вы предлагаете? — прищурился Рымарь. — Созвать съезд всех народов Терека?

— Я ничего не предлагаю, — не повышая голоса, ответил Степан. — Но коль так остро стоит вопрос о войне и мире с горцами, я — за съезд.

Его поддержали с мест Ионисьян и другие товарищи.

— И если таковой съезд примет решение объявить войну восставшим племенам, вы и ваши друзья подчинитесь этому решению?

— Глас народа — божий глас, — смиренно сложил на груди руки представитель Совдепа.

— Кто хочет высказаться по существу сделанного предложения? — обвел Рымарь взглядом загудевшую пчелиным ульем аудиторию.

Высказаться захотели многие. Высказывались за и против. Однако большинство представителей одобрило идею созыва всенародного съезда, правда со следующей оговоркой: «В работе съезда может участвовать все население Терской области: казаки, крестьяне, воинские части, рабочие и трудовые народы, кроме племен, восставших против мирных граждан».

Степан не стал настаивать на изменении этого параграфа резолюции: и без того сегодня одержана большая победа.

— Вася, — сказал он Картюхову, когда они шли вместе о ним из Военного совета в Совдеп. — Завтра же жмите с Терентием в Пятигорск к Кирову, сообщите ему о предстоящем съезде.

— Да разве Киров не во Владикавказе? — удивился Картюхов.

— Во Владикавказе, брат, сейчас царствует полковник Беликов со своими офицерскими сотнями, а он, к сожалению, не разделяет взглядов большевистских лидеров, — криво усмехнулся Степан.

«Правду, выходит, сказал золотарь», — подумал Картюхов. Сам он еще не разобрался толком в обстановке за столь недолгое свое пребывание в родном городе.

В это же самое время председатель Военно-революционного совета полковник Рымарь тоже давал указания.

— Немедленно, слышите, — говорил он своему помощнику Пятирублеву, нервно шагая взад-вперед по кабинету и рубя ладонью синий от табачного дыма воздух. — Стяните в Моздок все имеющиеся в нашем распоряжении казачьи сотни. Черт вас дернул, есаул, брякнуть на заседании об этой паршивой овце.

Бац! На оконном стекле появилось снеговое солнышко.

— Кто это хулиганит там? — подошла к окну Олимпиада Васильевна, или как ее называли за глаза ученики, «Лампада Васильевна». Она внимательно осмотрела покрытое мокрым снегом пространство между школой и собором, недоуменно пожала худыми плечами и вернулась к столу.

— Кто бросил снег? — спросил шепотом Казбек у соседки Нюры Федотовой, успевшей посмотреть в окно раньше учительницы.

— Какой–то черноблузник из реального, — шепнула в ответ Нюрка. — За угол спрятался.

Интересно, кто бы это мог быть?

— Он худой и носастый, как наша Лампада? — решил уточнить приметы реалиста Казбек.

— Нет, лицо у него вот такое, — провела Нюрка ладошками по своим румяным щекам, — и нос небольшой.

Ну конечно же, это Трофим Калашников! Кто ж еще, кроме него, припрется к приходской школе в такую дрянную погоду. Даже перемены не дождался, видать, очень важный хабар принес. Что же делать? До конца урока еще ого-го! Не раздумывая долго, Казбек задрал над головой руку.

— Что тебе? — спросила учительница.

— Выйти... — скорчил Казбек на лице страдальческую гримасу, — живот болит.

— Гм... есть надо меньше, — сделала вывод учительница и махнула рукой. — Иди да не задерживайся, я сейчас буду объяснять новый материал.