Старый Мойше отшатнулся от; вагона, в ужасе замахал руками:
— Мой бог! Что вы такое говорите! Какие патроны? Пусть меня на том свете накормят этими патронами вместо клецек, если нужны мне какие–то патроны. Из–за этой проклятой войны люди совсем перестали понимать шутки. Человек ищет по всем поездам, своих знакомых героев, чтобы им что–то сказать, а вы такое говорите.
— Что же ты хотел нам сказать? — снизил тон Ермоленко.
— А разве товарищам героям не нужно ехать в Моздок? — контрвопросом ответил Мойше.
— Ну говори, чего тянешь? — нагнулся над стариком Ермоленко.
— На площади за вокзалом стоит легковое такси компании «Чудецкий и Ко», я пришел: сказать вам об этом...
— Ох, смотри, дед, погрозил ему пальцем Ермоленко.
Спустя несколько минут Картюхов и Ермоленко уже спешили к привокзальной площади, на которой действительно стоял под одиноким фонарным столбом старенький обшарпанный «паккард». Возле него, слегка прихрамывая, прохаживался молодой человек в кожаной куртке и такой же кепке — очевидно, шофер.
— Довезешь в Моздок, любезный? — спросил водителя Василий.
Тот обернулся, и улыбка осветила его чернобровое смуглое лицо.
— Дядя Вася! — крикнул он, раскрывая объятия.
Тут только Василий узнал в шофере Степанова воспитанника Осу. До чего же изменился за эти несколько лет мальчишка-осетин: вытянулся, раздался в плечах, погрубел голосом. Под прямым, как речной волнорез, носом щеголеватые усы, на чистом высоком лбу завитушки волос, выбившиеся из–под сдвинутой набекрень кепки. Лицо удлинилось, резче обтянулись скулы. Только глаза остались прежними, агатово-черными, искрящимися, озорными.
— А хромаешь почему? — спросил Василий, когда первый взрыв радости прошел и встретившиеся нечаянно земляки перестали тискать друг друга в объятиях.
— На Юго-Западном под Снятиным получил гостинца, — улыбнулся Оса.
— А Степан не вернулся из заключения?
— Вернулся, вернулся. И Темболат вернулся с войны. Да вы садитесь в машину, — распахнул дверцу своего «паккарда» Оса, — я вам дорогой все расскажу.
— Как там мой Мишка? — спросил Василий, залезая в машину и с удовольствием откидываясь на потертое сидение.
— Живой ваш Мишка. Ох и сорванец! Из–за него такая началась было перестрелка между казаками и кумыками через Терек, что пришлось властям вмешаться, — усмехнулся Оса и, крутнув заводную ручку, уселся за руль.
В тот же день Василий побывал в Совдепе, перебравшемся к этому времени из школы в ганжумовский дом. Там, на втором этаже, его сграбастали прямо в дверях, принялись тискать и целовать, как красную девку. Подошла и Дмыховская, чмокнула товарища по подполью в щеку, по-мужски тряхнула руку.
— Ровно к иконе приложилась, могла бы и покрепче, — засмеялся Василий и тут же притиснул к себе упругую, как мяч, женщину, пытаясь поцеловать в губы.
— Пусти, черт! Или с женой не нацеловался? — отпихнула от себя разогретого дружескими объятиями фронтовика.
— Некогда было, я ведь, почитай, с ходу сюда, — осклабился Василий.
— А вы говорили, кого назначить в отряд командиром роты, — хлопнул его по плечу тяжелой ладонью Терентий Клыпа, когда схлынула волна радостных чувств от встречи с ним. — Вот берите свеженького, как говорится, с пылу. Фронтовик, георгиевский кавалер.
Степан переглянулся с Дорошевичем: и правда, лучшей кандидатуры на должность командира роты создаваемого при Совдепе отряда Красной гвардии и не придумаешь.
— Да что вы, товарищи, — засмущался Василий. — Я ведь унтер-офицер, отделением командовал. Какой из меня ротный? Близнюка назначьте или Битарова — они офицеры.
— Близнюк работает секретарем в Совете, — возразил Дорошевич, — притом, он не совсем здоров. А Битаров заведует у нас отделом просвещения. Так что сам понимаешь.
— Я бы лучше в мастерские...
— Нам лучше знать, куда тебя направить, — с улыбкой, но довольно решительно проговорил Степан. — У нас и так с кадрами туго.
— Что совсем неудивительно при нашем отношении к кадрам, — подал реплику Темболат.
— Ты опять про этих прапорщиков? — повернулся к нему Степан. — Но ведь они же отпетые монархисты.
— Лишь потому, что имеют собственную точку зрения на военное дело, не совпадающую с твоей? — изломил бровь заведующий отделом народного просвещения. — Дубовских тоже, по-твоему, монархист?
Василий взглянул на Степана: у него заметно побелели крылья носа, что всегда являлось признаком нарастающего раздражения.
— Хуже, — ответил он подчеркнуто спокойно, но с нотой презрения в голосе. — Игнат политический лакей, служащий одновременно двум господам. Не он ли первым переметнулся в Военно-революционный совет Рымаря?
— Если мы и впредь будем поступать в ущерб единству и демократии, то можем совсем остаться одинокими в нашем социалистическом блоке. Нельзя же в самом деле так диктаторски навязывать товарищам по партии свою волю. Ведь на то и существуют компромиссы, чтобы как–то сглаживать углы противоречий.
— Ты всегда, Темболат, был излишне деликатен и мягок по отношению к нашим идейным противникам. Прости, но есть у тебя что–то от меньшевиков.
— Ну, это уж слишком! — вспыхнул Темболат.
А Дорошевич поспешил вмешаться в разговор, чтобы не дать вспыхнуть ссоре друзей, между которыми все чаще и чаще возникают в последнее время разногласия.
— Прекратите, товарищи, ну как вам не стыдно, — наградил он поочередно друзей укоризненным взглядом. — Хватит нам того, что грыземся каждый день с «товарищами по партии», как выражается Битаров, так вы еще между собой... Лучше подумайте, как предотвратить разгорающуюся войну между казаками и чеченцами. Рымарь на днях собирает совещание, приглашает нас принять участие. По всей видимости, рассчитывает на поддержку Совдепа. Тебе, Степан Андреевич, как заведующему военным отделом следует продумать нашу позицию на этом совещании. А ты, Картюхов, немедленно принимай роту.
— Дайте хоть домой заскочить, — взмолился Василий.
— А тебе это как раз по пути, — сказал Дорошевич. — Впрочем, до утра, пожалуй, можешь отдохнуть.
«Вот так хрен с редькой, — подумал Василий. — С ходу взнуздали, как ту лошадь. Спешил от дождя, да попал под ливень. Неужели еще воевать придется?».
Распад, анархия и межнациональная резня царили в Терской области к началу 1918 года. Лишенные царской поддержки обеспеченные слои казачества впервые за всю историю растерялись перед опасностью, возникшей вследствие разгоревшейся распри с горцами, и усомнились в своей силе. Избалованное правительственными льготами казачество оказалось в довольно щекотливом положении. С одной стороны, не хотелось идти на компромисс с Советской властью, не обещающей привилегированной касте чего–либо хорошего своей демократической политикой, с другой стороны, было страшновато оставаться один на один с численно превосходящими горцами, решившими силой взять себе земли. Из двух зол выбирают всегда меньшее. Поэтому терское казачество решило поступиться своей гордостью и стало искать сближения не только с иногородним населением, но и с Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, чтобы совместными усилиями организовать военный поход на горцев.
«Попомни мое слово, — сказал Картюхову в Совдепе Степан Журко, — казачьи полковники неспроста затеяли эту игру в демократию. Они сыграют с нами злую шутку, если мы пойдем у них на поводу».
Василий потянулся, нежась в постели, взглянул на окошко: оно разрисовано морозом в пышные папоротниковые листья, которые нежно розовеют в лучах восходящего солнца. Славно–то как дома, на мягкой перине, под ватным одеялом да еще рядом с горячей печкой. После трех лет прокуренных блиндажей и гнилых окопов. До того хорошо, что и вставать не хочется. А вставать надо: в казачьих казармах ждет его рота красногвардейцев. Правда, рота — это не больше как название, скорее, просто боевая дружина без боевой выучки и с плохим боевым вооружением.