— Да, избалуется, испортится. И мы должны всячески этому воспрепятствовать. Тем более, что учиться ей осталось совсем немного, каких-то три месяца. От нас Богуславская попадет в другой коллектив. Нравится это ей или не нравится. А коллектив не даст ей разболтаться. Вот почему мы тянем. Да и тебя ждем. Когда ты окрепнешь.

— Меня?… — глухо уронила Грачева. — А меня-то зачем?

Она, видимо, разволновалась, принялась застегивать и расстегивать пуговицу у ворота.

— Ну, а как же? Нам же надо знать, как ты относишься к Богуславской, к ее поступку. Богуславская и Дворникова…

Когда он упомянул фамилию Альмы, Грачева резко вскинула голову. Почувствовал в ее взгляде напряжение.

— Дворникова, — голос зазвучал хрипло, Грачева прокашлялась, — не надо Дворникову. Галка — неплохой человек. Она… грубоватая, конечно. Только она… Поддалась Богуславской. И потом…

Он ничего не знал об этом письме, полученном Альмой от матери еще осенью. И, как он выяснил позже, никто не знал об этом письме. Даже Любовь Лаврентьевна, которой девчонки, случалось, поверяли свои секреты. Слушал неровный, перепадающий до шепота девичий голос и старался не смотреть на Грачеву. Такие вещи о своих подопечных им положено бы знать.

— Галя, — все так же непривычно назвала Дворникову Грачева, — мечтает получить весной разряд. К бабушке она не хочет. Выйдет замуж…

— Вот-вот, замуж! — вставил он некстати. — Все вы только об этом и думаете.

Грачева опустила голову, но голос прозвучал твердо:

— И не все вовсе… И потом, у Гали совсем другое…

Видимо, ее оскорбили его слова. Маленький яркий рот надменно сжался, обозначилась четкая линия подбородка, успел еще подумать: «Красивая будет девушка!» Грачева поднялась.

— Извините меня. Я думала… я хотела… Ну, раз нельзя… Только не говорите Гале, что я рассказала. Я очень прощу.

Поднялся проводить ее до порога, кивнул успокаивающе:

— Понимаю. Ты не беспокойся… Видишь ли, наши девочки почему-то забывают, что за каждый свой поступок человек должен отвечать… Мы подумаем, разберемся. А пришла ты очень кстати, спасибо, что пришла, поделилась.

Прежде чем отправиться в учительскую, посидел один. Грачева всегда избегала его, сторонилась. И вот пришла. Ей очень хочется помочь Дворниковой. А ведь в свое время ей от Альмы досталось.

Галя… Как непривычно звучит по отношению к Дворниковой это имя! Все привыкли: Альма да Альма!

Бросил взгляд на часы и заторопился в учительскую. Его рассказ произвел впечатление. Всегда ироничная, лишенная какой-либо сентиментальности, Маргарита вглядывалась каждому в лицо.

— Как могла мать, женщина написать такое? Объясните мне. Теперь я понимаю, почему Дворникова так поддалась Элеоноре. Тогда-то они и подружились. А Грачева, смотрите, не припомнила зла.

Разговор о Грачевой зашел весьма кстати. Признался, что Грачева была настроена к нему не очень доброжелательно. А сегодня и обиды свои забыла.

— И все же, как быть с Дворниковой? — напомнила Серафима. — Вызвать ее мать?

— Вряд ли мы ее одним разговором перевоспитаем, — высказала сомнение Майя. — Если она такая кукушка. Вообще, по-моему, надо начать все же с Богуславской. Как и было решено. Конечно, Дворниковой и Лукашевич тоже надо было думать, на что идут.

— А если конкретно? — как всегда, уточнила завуч. — Как мы с ними поступим? Не пора ли от разговоров перейти к делу? На носу окончание учебного года. Будет не до этого, Богуславская, видимо, уже решила, что ей все сошло с рук.

— Нет, не решила, — скромно вставила в разговор свое мнение Любовь Лаврентьевна. Она только что вошла, разрумянившаяся от быстрой ходьбы. — Богуславская мечется, злится. Отвернулись от нее девчонки. Лукашевич она сама, было, оттолкнула, а Татьяне что? Птичка певчая, она и без Элеоноры так же хорошо обходится. А Дворникова, видать, уже только о выпуске и думает. Мастера и раньше ее хвалили, а теперь и вовсе… Мечтает на разряд повыше сдать. Не до Богуславской.

— Ее зовут Галей, — невольно поправил он, — Дворникову.

— Галя, да, — кивнула Любовь Лаврентьевна. — Вот и выходит, осталась Элеонора одна. Очень ей хотелось почему-то Грачеву себе заполучить. Уж не знаю, почему. Да не вышло. А теперь она и вовсе бы не прочь. Чтобы доказать всем. Знаете ведь, какая она самолюбивая? Только не тот орешек Грачева, не раскусить Богуславской его. Не по зубам.

Выслушал женщин и только тогда высказал свои соображения:

— Я думаю, надо собрать девочек: пусть решают сами. Как поступить с Богуславской.

— Вы считаете, они доросли до этого? — в раздумье посмотрела ему в лицо завуч. — Они такое могут наговорить…

— Вот пусть Богуславская и послушает, — в теплом, всегда спокойном голосе Майи прозвучали незнакомые суровые нотки. — В конце концов у нас здесь не детский сад. Самим надо за все отвечать.

Дату собрания наметить не успели. Копнина вдруг вызвали к Решетникову. Когда сообщили об этом, подумал: «Так уж человек устроен, что думает о другом хуже, чем он есть. Значит, Решетников все же не забыл о его просьбе?»

Однако Решетников вызвал его, оказывается, совсем по другому поводу. Чтобы дать нагоняй за… Богуславскую и Грачеву.

Вспомнился только что случившийся разговор в учительской: «Недаром говорят: вода к воде, а беда к беде».

— Чего там у тебя стряслось? — загремел Решетников, едва увидев его на пороге. — Зарезали человека?.. Разговоры, понимаешь, всякие по городу идут, а он… Был ведь и ни слова! Этак они у тебя все друг друга перережут!

— Вроде бы делаем все возможное…

— Значит, не делаете, если случается такое, — авторитетно перебил Решетников. Его низкий голос звучал внушительно. — Схлопотал ты себе, милый друг, выговор. Сам понимаешь, меры-то какие-то принять мы должны. А ну, до Москвы дойдет? И нам головы не сносить.

— И это меры?

Собеседник нахмурился. Кажется, Решетникова задело, что он, Алексей Иванович, и не подумал повиниться.

— А чего ты хотел бы? Ну, снимем мы тебя. Хочешь, и так можно. Работенку подыщешь, небось? Да и не очень жалеть, наверное, будешь? Об этом своем заведении.

Отозвался, не раздумывая:

— Буду. Жалеть. Сколько уже сделано! Правда, предстоит сделать еще больше. И кроме того… Они же у нас все время меняются, наши девочки. Одни уезжают, другие поступают. А каждый новый человек — новая задача.

— Ну, смотри! — попытался пожать грузными плечами Решетников. — Тебе виднее… Да, а как ты поступил с этой, которая налетела на ту… Как ее? Богуславскую.

— Да не налетела она ни на кого! Интересно, кто только такое выдумывает?.. Если тут кто и виноват, так это сама Элеонора. Вот ей-то и в самом деле стоило бы дать хорошенькую взбучку! И не сейчас, а гораздо раньше. В управлении нам предложили отчислить ее. Нечего, дескать, с такими нянчиться! И мать приходила, хочет забрать ее у нас. Только матери мы ее не отдадим. Дома Богуславская опять примется за свое. В такой-то обстановке!.. Попытаемся сами взять ее в руки.

— А где вы раньше были? — пробурчал Решетников, вроде бы начиная остывать.

— Пытались и раньше. Да, видно, не с того боку начинали. Теперь попробуем по-другому. Теперь Богуславской займется сам коллектив.

Решетников снова насторожился:

— Спихательством занимаешься? Как он решит, твой коллектив? Эти девчонки…

Да, девчонки. Они хлебнули немало горького от Богуславской, им и решать.

— А ты с мастерами и педагогами останешься в стороне? Так, что ли?

— Почему же? Девчонки знают, в чем мы их одобрим, а в чем — нет. С нашим мнением они пока считаются. И прислушиваются к нему. Надеюсь, так будет и на этот раз.

— Надеется он! — уже вяло отозвался Решетников. — И вообще, не поощрять бы тебе таких разбойниц…

— Никакая она не разбойница. Девочка еще, ребенок.

— Ничего себе, девочки! — уже раздражаясь, проворчал Решетников. — У меня, мужика, и то рука не поднялась бы.

— Не обижали… — хотел сказать «тебя», но язык не повернулся назвать этого чужого казенного человека на «ты», — не обижали вас, вот и… А коснись чего, и не то бы, может, допустил. Все мы так. Чужую беду руками разведу, а к своей… Ну что же, выговор, так выговор. Валяйте, вкатывайте! Раз положено.