Напомнила, чтобы хоть немного смягчить его горечь:

— Зато вы, фронтовики, знаете то, чего не дано познать нам.

Он понял, благодарно сжал плечи и тотчас торопливо выпустил их.

— Сейчас, в перерыве, я познакомлю вас со своими музами-вдохновительницами. Вон они сидят, в первом ряду: Маргарита, Майя и Серафима. Без них я бы и десятой доли не сделал.

Это его объяснение заинтриговало. Было интересно посмотреть на женщин, с которыми он общался ежедневно, которые были его единомышленницами.

Первое отделение было рассчитано всего лишь на сорок минут. На этом настояла Майя:

— Пусть им лучше немного не хватит. Потянутся потом к книжкам, дочитают. Важно расшевелить, пробудить интерес.

…Кажется, женщины разволновались, когда Копнин ввел ее в комнату, где они собрались во время антракта. Но это чувство скованности вскоре рассеялось. Со смехом выпроводили директора и принялись помогать ей одеваться. Попросила учительниц:

— Последите, пожалуйста, как девочки будут слушать. Для меня это очень важно.

На грудь к вырезу платья приколола белые звездочки воскового плюща. Отщипнула их от теткиного цветка перед самым уходом из дома. На черных кружевах белые, будто вырезанные искусным мастером звездочки выглядели очень эффектно.

— Без грима вам еще лучше, — заметила Серафима. — Да, я слушала вас и в «Пиковой даме», и в «Хованщине». Даже цветы вам однажды посылала. Астры.

— Понравитесь вы девчонкам, — подбодрила Маргарита.

Подала голос и Майя:

— Пусть посмотрят, послушают. Еще Глеб Успенский сказал: красота, она выпрямляет.

Бенедикт Вениаминович уже опробовал инструмент, а пока шла первая половина вечера, напился чаю, вытер клетчатым платком испарину на лысине и засеменил на сцену. Вышла вслед за ним, оглядела притихший, ожидающий зал. Лица как лица. Преобладают широкие скулы, вздернутые носы. Пожалуй, этим лицам не хватает юношеской свежести. И живости. В одежде, в прическах неумелая претензия на оригинальность. Проговорила, задерживая взгляд то на одном, то на другом лице:

— Девочки, я буду петь по своему выбору. Но каждая из вас может заказать и свою любимую вещь. Мы с Бенедиктом Вениаминовичем постараемся выполнить ваши пожелания.

Кажется, залу это понравилось. И все же первый романс, «Не пробуждай воспоминаний», он встретил весьма сдержанно. Завоевать зал было не так-то просто. На «Вишневую шаль» он откликнулся уже живее, а на «Не говорите мне о нем» опять отозвался было холодком неведенья. Это было именно неведенье. После слов: «Ах, говорите ж мне о нем!» зал замер, как единое существо, затаил дыхание и вдруг обрушился аплодисментами. Девчонки не только хлопали, они топали ногами, кричали «браво» и «повторите», «Ну, пожалуйста!» И так долго не могли Угомониться, что Серафима вынуждена была подняться с места. Ее поняли, зал смолк враз, будто выключили водопад.

Спела им и несколько современных произведений, в том числе «На тот большак, на перекресток». Пела и чувствовала на себе полные признательности глаза. Конечно же, больше всего их трогал рефрен песни: «Но как на свете без любви прожить?»

Заказывать что-либо они стеснялись. Поднялась только одна из девочек, хорошенькая, похожая на Мальвину из кукольного театра Карабаса-Барабаса, белокурые кудряшки, открытые глаза со стрельчатыми ресницами, губы бантиком.

— А по-итальянски вы поете?

Спела им тарантеллу.

Когда она сказала, что, пожалуй, пора прощаться, они приняли это послушно, не стали, как это бывает обыкновенно в других аудиториях, просить спеть им еще, кое-кто поднялся, было, уже, Серафима жестом приказала всем оставаться на своих местах. И тут в дальнем конце зала появилась та девочка, что читала со сцены стихи Вероники Тушновой, тоненькая, как свечечка. Пошла между рядами, высоко вскинув светловолосую голову и вытянув перед собою руки. На руках у нее лежал выполненный на холсте портрет Нефертити, а на нем две белых гвоздики. Девочка шла к сцене так красиво, так торжественно? Вероятно, это и подняло зал, они хлопали теперь стоя, в такт.

Серафима и остальные «музы» могли быть довольны: их воспитанницы поблагодарили ее, Дину, так горячо, как им только позволили обстоятельства.

А потом они хлынули к ней на сцену. Окрик Серафимы остановил было некоторых из них. Попросила ее:

— Позвольте им… Они не скажут ничего лишнего.

Они просто вглядывались в лицо. Кажется, многих удивило, что она почти не пользуется гримом. Несколько человек протянули открытки с просьбой дать автограф. Девочка с красными бантиками и закапанным веснушками носом, — она казалась здесь младше всех, — поинтересовалась:

— А это долго? Учиться на артистку?

От выходов уже звали:

— Первая и четвертая группы на ужин!

— Вас мы тоже приглашаем на чашку чая, — сказала Майя, нарядная, в черном платье с белой норкой. — Специально торт испекли. Черемуховый. В кою пору нам еще придется с живой артисткой встречаться?

Поискала глазами директора. Алексей Иванович держался в стороне, явно давая понять, что к этой просьбе он никакого отношения не имеет, а сам — было же видно! — весь превратился в слух. Рассмеялась:

— Так и быть, остаюсь! Если черемуховый торт!.. Тем более, что у меня сегодня выходной.

И тут подошла та, тоненькая, как свечечка. Лицо разгорелось от волнения, голос упал до шепота.

— Простите, Дина Владимировна, можно мне с вами поговорить? Мне очень нужно. Я недолго, не задержу вас… Недолго я, Майя Борисовна! Ну, разрешите мне, пожалуйста!

— Хорошо, Грачева. Так и быть, проводи Дину Владимировну до учительской. По дороге и поговорите.

Оказывается, учительская у них была совсем в другом здании. Хорошо, что она догадалась снять свое концертное платье и набросить на костюм пальто. Девочка тоже надела пальто, шапочку. Сказала, что зовут ее Ритой, она заканчивает девятый класс.

Окна стали уже непроницаемо-черными, но, оказывается, стемнело еще не совсем, вечер выдался пронзительно-ясный, такие нередко еще случаются в апреле, когда днем тяготит пальто, а закатится солнце — не жарко и в шубе. Над черной изломанной линией сопок догорала зеленая прозрачная заря, а на высоком бесцветном куполе неба уже роились звезды.

Показала спутнице на зарю и сопки.

— Красиво, верно? Какие чистые краски! Нигде, наверное, такого больше не увидишь?

Девочка отозвалась задумчиво:

— Я бы хотела объехать весь мир, посмотреть. А жить все равно вернулась бы сюда к нам, в Сибирь.

Не успела сказать ей: «А наши мысли совпали». Она заговорила торопливо, видимо, опасаясь, что им не дадут спокойно поговорить:

— Дина Владимировна, а вы когда-нибудь разочаровывались в людях?.. В одном… самом-самом близком человеке?

Она стояла, захватив воротник незастегнутого пальто у горла, глаза смотрели в упор, ожидающе и напряженно. Увидела вдруг себя ее глазами: нарядная, благополучная, счастливая…

…Ритка совсем не собиралась подходить к артистке и тем более затевать разговор. Хотя в общем-то этот вечер взбудоражил их всех. Может, так сказалось поведение учителей? И завуч, и, особенно, Майя — все что-то обдумывали, обсуждали, собирались раньше времени, нарядные. Даже директор… Они это сразу почувствовали. Фамилия певицы, которую крупными зелеными буквами вывела на ватмане Маня-маленькая, никому ничего не объясняла. Ну, приедет, будет петь. У них уже бывали артисты. И не раз. А может, их так настроили стихи? Знакомые строфы звучали по-новому, пробуждая в сердце светлую строгую печаль.

А потом появилась она, Дина Владимировна. Девчонки зашептались: красивая!.. Заслышав этот шепот, оглядела певицу. Красивая, верно. И платье. Цветы у выреза. Привлек голос артистки, теплый, грудной, в нем таилась, звучала затаенная грусть, будто то, о чем говорилось в романсах, приключилось с нею самой. И все это осталось в далеком прошлом. А теперь, она вспоминает и тоскует. «Не искушай меня без нужды», «Не пробуждай воспоминаний…».

Так чисто и красиво могут любить только большие и красивые люди. И она, эта певица. Уж у нее-то, наверное, была и есть сейчас большая и красивая любовь… Но почему столько печали в ее голосе? Так надо, артистка просто играет?