Как же, напишешь в такой обстановке!
Если бы не хотелось так есть, можно было бы побродить по улицам. Хотя ее, Риткин, город не очень-то и красив. Правда, больше она нигде пока и не была. Но по книгам и кино знала: есть такие красивые города! Ленинград, Париж, Вена. Или вот еще — Киев! Весь в каштанах. А на каштанах цветы-свечи. По улицам таких городов, наверное, ходишь, как по музею. Да и не пересмотреть их все, улицы этих городов…
А свой город Ритка исходила уже вдоль и поперек. Теперь он, правда, разросся. Отодвинулись сосновые окрестности, полыхавшие по весне лиловым пожарищем багульника. Но в центре почти все осталось по-прежнему — старые беленые гостиные ряды, много двухэтажных деревянных домов, потемневших от времени, с кружевной резьбой карнизов.
Летом Ритке нравилось сесть в трамвай и укатить в какой-нибудь из новых районов. Там сойти будто в чужом городе, ведь и в самом деле ты никому тут незнакома. И все в этих новых районах, как в больших городах: высокие здания из стекла и бетона, широкоформатные кинотеатры, кафе-стекляшки. И люди все нарядные, идут по своим делам. Ритка тоже шла, делая вид, что торопится или, наоборот, гуляет, поджидая кого-то. И сама замечала, что становится какой-то не такой, будто она подрастала на это время. И походка не та, уверенней, и голова гордо поднята. Тут, в толпе незнакомых людей, ей начинало казаться, что она такая же, как и все, что и у нее есть теплый, уютный дом, друзья, интересные дела.
Теперь бродить по улицам не хотелось. Уже стемнело. Четко выделяются квадраты освещенных окон в тех домах, что поближе. Остальное — россыпь огней в промозглой тьме.
Наверное, оттого, что желудок был совсем пустой, она прямо-таки закоченела. Или пальто у нее выносилось, уже совсем не греет? У них в классе теперь уже никто нс ходит в пальто, у всех куртки.
Мать спасается от отца и его приятелей у кого-нибудь из знакомых. Небось, и чашку чая там выпьет, и Димку покормит. Ритке тоже можно найти пристанище на вечер. У Томки. Только добираться к ней надо через весь город.
Их дружбе нередко удивлялись. Во-первых, Томке уже семнадцать и учится она в десятом. Во-вторых, они, Ритка и Томка, совсем разные. Даже внешне. Ритка тоненькая, светловолосая, с четким профилем. Томка тоже не толстая, но коренастая, ноги с кривизной. А лицо длинное, какое-то бесцветное, подбородок будто скошен.
Отца у Томки нет, и она никогда о нем не упоминала. Зато мать живет только для нее. Томка не стирает себе даже чулки. Мать у нее работает в какой-то конторе, денег у них больших нет, но Вера Семеновна балует Томку, старается одевать ее красиво и по моде. Томка нс очень изводит себя уроками, но ухитряется ходить в отличницах. У нее хорошо подвешен язык. А вот по музыке, — Томка учится еще и в «музыкалке», — она из «троек» не вылазит.
Теперь Ритка не могла бы и вспомнить, как они подружились. Ритке нравится, что у Томки отдельная комната, пианино, книги. Дом у Томкиной матери свой, небольшой, но уютный. И еще двор, огород. А под окнами весной на старый штакетник палисадника наваливаются тяжелые влажные гроздья сирени.
Спокойно. Никто и ничто тебя не оскорбляет. Можно часами сидеть на некрашеной ступеньке крыльца и слушать, как гудят пчелы над черно-желтыми бархатцами. Или перебирать в Томкиной комнате книги, просматривая одну, другую. И не бояться, что по твоим ушам ударит пьяная брань, в лицо пахнет мерзкий запах водочного перегара.
А Томку привлекает в Ритке, наверное, то, что Ритка умеет хранить чужие секреты. Вера Семеновна убеждена: дочь делится с нею всеми помыслами и переживаниями. И не догадывается, что как раз о главном-то она матери и не рассказывает. Деле в том, что все Томкины секреты связаны главным образом с мальчишками. Это у Томки прямо-таки что-то вроде «пунктика». Каждый раз она ошарашивает Ритку каким-нибудь новым сообщением. И поэтому всегда радуется ее приходу.
И перекусить у Томки можно всегда. У Веры Семеновны болит не то желудок, не то печень, она на диете, а Томке готовит отдельно: жарит куриц, стряпает сдобные пироги.
«Счастливая она», — подумала Ритка о Томке, вглядываясь в черное отпотевшее трамвайное окно. В трамвае было битком, она едва влезла. Зато сразу согрелась. Какая-то тетка прижалась к ней своей широкой и теплой, как печка, спиной. — Хорошо, когда тебя любят и заботятся о тебе. Правда, о ней, Ритке, мать тоже порой проявляет заботу. Купила вот школьную форму к началу учебного года. Мать, разумеется, была бы рада накупить Ритке и кофточек разных, и всего того, что нужно девчонке, но нет денег. Ведь в сущности вся семья живет на ее зарплату. Непонятно, зачем отец женился, если семья ему вовсе не нужна?.. Если бы Ритка была человеком, составляющим законы, она непременно издала бы закон, который запрещал бы пьющим людям иметь детей. А женщинам выходить за них замуж. Тогда от них не было бы такого вреда.
Правда, мать говорит, что отец не всегда пил так. Раньше только по праздникам или если навернется гость. А теперь и дня не может прожить без водки. Мать считает: это потому, что отец ушел с завода. Там нужно было являться на работу каждый день, там ему просто не позволили бы спиться.
Занятая своими мыслями, Ритка чуть было не проехала предпоследнюю остановку, где нужно было сходить. Соскочила со ступеньки и почти тотчас же нырнула в темный переулок возле сада железнодорожников. Скоро справа, в низине, будет их старая школа, а еще свернуть в переулок и выбраться повыше — и Томкин дом. В глубине двора.
Темнота, ни одного фонаря, хоть глаз коли. Но Ритке все знакомо здесь и поэтому не страшно. Да и чего бояться, если рядом хорошо освещенная улица Гагарина с многолюдными трамвайными остановками?
Ритка сунула руку под калитку, нашарила за столбом холодную железяку, вроде лезвия ножа, только без рукоятки. Теперь просунуть эту железяку в щель между досок в калитке, слегка нажать на нее и, пожалуйста, калитка настежь!
Тотчас у крыльца звякнул цепью старый Полкан. Но узнав голос Ритки, снова улегся возле будки, чернея в густом сумраке бесформенной грудой. Он даже поворчал ласково, будто говоря: «Ну, ладно, ладно, проходи, я же не знал, что это ты…»
А Ритка свернула за угол дома и легонько побарабанила пальцами в ставню. И вернулась к крыльцу. Томка выпорхнула на него почти сразу же.
— Ох, Ритка! Это ты? А я думала, ребята. Ну да, жду. Андрей обещал с дружком… Это хорошо, что ты пришла. Мать не будет ворчать. Она не любит, когда я одна с парнями. Да и Валерке будет веселее…
Тамарка многозначительно не договорила и потянула Ритку за собой в дом.
Вход в ее комнату был из кухни. Томка бросила матери, мывшей у стола мясорубку:
— Я же тебе говорила: мы будем не одни. Вот Ритка пришла.
Видимо, у них с матерью уже был какой-то разговор.
Когда вошли в ее комнату, Томка разочарованно протянула:
— Ты в форме…
Сама она была в темном сарафане из дорогой шерсти и белоснежной водолазке. Глухой высокий воротник водолазки не шел ей, шея казалась еще короче, а лицо — шире.
— Знаешь, — Томка решительно распахнула дверцу зеркального шкафа, — надень что-нибудь мое из прошлогоднего. Тогда я была поменьше… А то форма как-то… Вот это синенькое… Ничего, что оно летнее, у нас тепло.
Ее легкое синее платье с коротким рукавом все же оказалось широковатым. Пришлось стянуть его поясом из медных бляшек. Еще Томка заколола ей косу на затылке пластмассовой брошкой в виде двух ромашек и подвела к зеркалу, удовлетворенная:
— Вот видишь? А то как пятиклашка…
Из мерцающей глубины зеркала на Ритку смотрела незнакомая тоненькая девчонка, почти девушка. Наверное, от усталостей и голода лицо у нее осунулось и казалось строгим. Особенно глаза. Теперь они были не серыми, а черными и огромными, в пол-лица. А волосы, напротив, посветлели под люстрой, зазолотились.
— Изящная ты, — вздохнула Томка. — Как француженка. И лицо… будто камея… Как ты можешь быть такой строгой? У меня так рот всегда до ушей… Да, а туфли-то у тебя… Знаешь, я тебе свои домашки дам. Ничего, что велики, они меховые, будет незаметно.