Катя сказала, что подождет. Одной не хочется. Спросила, когда придет мать.
— Она прямо с завода в ДК. Ты же знаешь, премьера у нёе скоро, — возвращаясь от плитки к своим книгам, напомнил отец. Полистал страницы, снова снял очки. — Так что придется нам с тобой пока вдвоем справляться. Ну да нам с тобой не привыкать!
Им с отцом, действительно, было не привыкать к постоянному отсутствию матери, но… Катя привстала и посмотрела отцу в лицо. В его голосе вроде бы прозвучала горечь. Он устал, ему надоело? Или ей просто показалось? Нет, отец и в самом деле в последнее время какой-то не такой. Грустный. Расстроен чем-то? Он, конечно, не пожалуется. Но Катя-то его знает…
Надо бы уйти к себе и не мешать ему. Опустилась на стул снова, сказала мечтательно:
— Вот выпадет скоро снег, и махнем мы с тобой на лыжах. Далеко-далеко! На весь день. А маманю оставим дома.
— Это почему же? — отец уже снова листал свои книжки и не поднял головы, но она почувствовала: он заинтересовался. Это почему же мы ее так накажем?
— А потому! — наконец-то заставила себя подняться со стула. — Пусть и она одна посидит. Будет знать, как это…
— Что ж, — согласился отец, теперь уже и в самом деле рассеянно, возвращаясь к просмотренным страницам. — И накажем! И махнем. Что в самом деле! Мы тоже имеем право на праздники.
И опять Кате почудился в его словах какой-то скрытый смысл. Будто отец ответил не только Кате, но еще и каким-то своим мыслям.
Надо было бы заняться чем-нибудь, а она пришла к себе, сняла школьную форму, надела домашнее сатиновое платье, в белый горох по красному полю, и уселась на диван.
Комната у нее невелика. Только диван, на котором она спит, стол у окна с двумя тумбами; в одной тумбочке учебники, в другой она держит белье, чулки. И стеллаж для книг сразу у двери. Отец смастерил стеллаж сам. И подставку для цветов. Сварил ее из металлических прутьев и покрасил белой нитроэмалью. А цветы развела Катя: белый и красный цикламены у нее цвели всю зиму еще на старой квартире. Зелеными ежиками топорщатся кактусята. А традесканция еще только пускает свои плети.
Свежая зелень цветов, да еще белые в красных квадратиках штапельные драпировки по обе стороны окна и на двери делают комнату просторнее и наряднее. Катя очень любит ее, свои книги, старую настольную лампу с треснувшим зеленым абажуром. Наверное, это мещанство — быть так привязанным к своим вещам? Но что поделать, если это действительно так? Вот, Например, книги. Отец начал покупать их ей, когда она ходила еще в детский сад. И теперь у нее уже целая библиотека. Катя помнит переплеты каждой из книг, шрифт — все, все!
Пока доваривался борщ, вполне можно было бы прочитать параграф по геометрии, но вместо этого обняла колени, положила на них голову и стала тихонько шептать:
«Песнь о Гайавате» она запомнила лет с шести. Не всю, конечно, отрывками. Она тогда с нетерпением поджидала, когда отец вернется с работы, переоденется в мягкую домашнюю куртку и опустится возле нее на диван. У них тогда было решено: не больше одной главы. На этом настоял отец. Катя готова была слушать весь вечер. Если отцу позволяло время, перечитывали главу второй раз. Поэтому, наверное, чистые прозрачные строфы бунинского перевода и запомнились так хорошо. Они доставляли такую же радость, как восход солнца, влажный весенний ветер, заросший ромашками луг…
Еще они с отцом читали тогда и позже Пушкина, Лермонтова, тургеневские «Записки охотника». Поэмы и стихи Некрасова гораздо реже. Очень уж они расстраивали всегда Катю. Ей больше нравилось все светлое, радостное. Вот как озорные стихи и переводы с английского Маршака, книжки Чуковского.
Она и теперь просит иногда отца почитать вслух. Твардовского, Ольгу Берггольц, все больше поэтов. Хотя читают они и прозу: Паустовского, Катаева, других… Отец читает, а она штопает или, как вот теперь, вяжет. И так им хорошо вдвоем! Только такие вечера выпадают все реже. И отец постоянно занят, и она…
Она-таки дождалась, что он позвал ее обедать, так и не успела ничего сделать. Сказала себе: ладно уж, сразу после обеда и примусь!
Но и после обеда она за уроки не села. Помыла посуду, отец терпеть не мог, когда тарелки и ложки оставались после еды немытыми, а это было ее обязанностью. Наливая борщ, отец положил ей вкусную мозговую косточку, и после уборки она решила спуститься в первую квартиру, жильцы которой держали добермана, угостить этой косточкой щенка. Вышла на площадку с завернутой в газету костью.
В проеме лестничного окна в глаза бросился знакомый силуэт. Ритка! Что она там делает?
Как ни странно, в последние дни они встречаются только в школе за партой. Когда Ритка уходит утром в школу, не ясно, она является только к самому началу уроков. И после занятий торопится уйти первой. Катя и не навязывает ей своего общества. Что ж, пусть будет так, если Ритке это больше нравится.
И теперь прошла мимо, не окликнув. Постучалась в первую квартиру, где жил доберман. Там ее уже знали. Щенок тотчас же принялся за кость. Погладила его по чистой шоколадной шерстке и попрощалась с хозяевами квартиры.
Ритка все так же сидела на подоконнике. Снизу, с лестницы, ее фигура в пальто и шапочке была точно врезана в светлый еще проем окна. В ее позе ничего не изменилось, Ритка даже голову не повернула. Она, вероятно, даже и не заметила, что Катя прошла мимо.
Нерешительно окликнула ее, не доходя несколько ступенек:
— Рит!.. Ты чего здесь?
— А? — точно проснулась Ритка. В сумеречном свете из окна ее лицо показалось бледнее обычного. И еще красивее. Глаза огромные. — Так… Сижу просто. Думаю.
Катя и сама не знает, как пришла ей в голову эта мысль. Предложила:
— Пойдем к нам, а? Ты же еще ни разу у нас не была. Отец на работу уходит. Уже ушел, наверное. Матери тоже нет. Я одна.
Ритка посмотрела ей в лицо, словно все еще не совсем проснувшись, но пошла. Катя пропустила ее впереди себя.
Как Катя и предполагала, отец и в самом деле уже ушел, они были одни в квартире. Ритка задержалась у двери в комнату и сначала оглядела ее напряженным, цепким взглядом.
А Катя подумала: «Все еще в школьной форме. Не была дома? Тогда где же у нее портфель?.. И какая же она тоненькая! Как рябинка…»
Разговориться помогли цветы. Ритка с интересом осмотрела каждый горшок.
— Как удобно ты их расставила! И красиво. Дашь мне отростков? Только у меня нет такой… такой штуки. И горшков — тоже. Посажу пока в банки из-под консервов.
Хоть зеленью немного украсить комнату, — решила про себя Ритка. Вон как у Кати хорошо! Хотя ни зеркала, ни шкафа… Где же она хранит свои наряды?
Катя рассмеялась.
У меня их немного. Выходное платье в шкафу у матери. И юбка там же. Остальное тут вот, в столе. А справа учебники… Ну, что ты стоишь? Садись. — Катя первая уселась на диван продолжала:
— Без шкафа я обойдусь. И без зеркала тоже. Мне проигрыватель хочется. Радиола у нас есть. Но она тоже у родителей в комнате. У нас маманя страсть какая музыкальная. А мне тоже иногда пластинки покрутить хочется. Ты любишь музыку? Оперетту и эстраду? А я всякую люблю, лишь бы хорошая была… Жалею теперь, что в музыкальную не ходила. Пианино у нас нет, некуда было ставить. Мы в одной комнате жили. А теперь уже поздно учиться. Да и некогда.
Катя вспомнила, что за уроки-то она еще так и не бралась, но тут же приказала себе забыть о них. Ритку ей, кажется, все же удалось немного развеселить. Что у нее стряслось? Почему она в последнее время такая…
Мысли перебил Риткин голос:
— Ты одна? А у меня братишка. Димка. Ему еще только пятый год. Он… он… не совсем здоровый. — Ритка помолчала и добавила неожиданно: