— Я поняла тебя, Рита, — сказала она. — Да, разочаровывалась. Горько и на всю жизнь. Об этом не знает еще ни одна душа. А тебе я расскажу.

Направились к школе, то и дело останавливаясь лицом к сопкам. Их четкие очертания тускнели на глазах, стираясь, заря погасла.

Сказала девочке:

— Вот она, Рита, мечтает посмотреть свет, объездить все страны, а она, Дина Владимировна, школьницей любила бродить под дождем. Во время дождя знакомые, давно примелькавшиеся улицы приобретают новый облик, словно попадаешь в другой город, в котором ты еще никогда не бывал. Эти прогулки и заменяли маленькой Дине путешествия. Во время дождя улицы пустынны и оттого кажутся просторнее, воздух такой свежий и чистый, что им хочется дышать и дышать.

Эта любовь к дождю осталась у нее на всю жизнь. А муж, Аркадий, дождя не любил. Во-первых, грязно, говорил он, брюки заляпаешь, а во-вторых, что за блажь? Гораздо уютнее посидеть с друзьями в кафе или, на худой конец, дома. Поговорить, поспорить.

Друзей она любила тоже, никогда не упускала возможности повидаться, поговорить, не поспорить, нет, спорить она не любила, обменяться мнением о просмотренном спектакле, о новой кинокартине, книге. Просто побыть вместе, наконец.

Но уже и тогда, в начале своего артистического пути, она поняла: художнику нужно быть ближе к природе. Городская суета и спешка, сумятица впечатлений мешают той внутренней работе артиста, которая способствует созреванию образа, мысли.

Поэтому и отдыхать она предпочитала «дикарем» в глухой деревушке Закарпатья или в рыбацком поселке на берегу Байкала — местах, где можно не только увидеть и потрогать землю, деревья и травы, но и проникнуться их настроением. Ее не пугало отсутствие водопровода и ванны, так ли уж трудно принести ведро воды, растопить плиту? И потом, это такая мелочь по сравнению с тем внутренним покоем, которым одаряет общение с природой, с той неторопливой внутренней сосредоточенностью, что так нужна для работы актера!

Аркадий предпочитал отдыхать на известных курортах, ему нужны были комфорт, публика, как он говорил, творческая среда. Уступая ему, напоминала себе: он другой человек, другого склада, и с этим надо считаться.

Она окончила консерваторию на два года раньше мужа: Аркадий после десятилетки еще служил в армии. Когда он пришел в театр, она была уже известна в городе, на нее уже «ходили». Аркадий, как и все, как и она, начал с эпизодических ролей, а мечтал о партии Левко из «Майской ночи», о Надире в «Искателях жемчуга». Но ничего не делал для этого. Когда она напоминала ему о том, что нужно работать каждый день, систематически, раздражался:

— Конечно, я дурак, лентяй! Неясно только, почему ты тогда вышла за меня замуж?

Она и сама задавала себе иногда этот вопрос: почему она вышла именно за Аркадия? Полюбила именно его?.. Он производил впечатление: видный, уверенный в себе! Шел навстречу жизни легко, безбоязненно. Вероятно, это и привлекло в нем больше всего. Казалось, и ей, Дине, будет легче рядом с ним и ей передастся частица его уверенности. Не то, чтобы она отличалась такой уж робостью, совсем нет! Считала только, что скудная духовная жизнь в доме родителей не могла не наложить своего отпечатка и на нее, и ей нужно работать и работать над собой, чтобы изжить эту скудость. И чем больше работала, тем сильнее грызло неудовлетворение.

Аркадия же, наоборот, томила скука. Ему хотелось славы, признания. И не когда-нибудь, а сию минуту. Он не желал больше ждать.

Обернулась к спутнице. Девочка сказала, что ей шестнадцать. Как рассказать подростку такое? Какими словами? И нужно ли? Но ведь недаром же девочка задала свой вопрос!

— Я копила деньги на поездку в Италию. И вот однажды муж сказал мне: он получит на предстоящих нашему театру гастролях партию Ленского, да, самого Ленского! — если… если я уступлю ему эти деньги. На ресторан. Упоить главного режиссера. Я ответила: «Зачем тебе его поить? Работай, и через год-другой и ты получишь право на эту роль». Аркадий сказал, что он не желает ждать больше и часа. И вообще, если я люблю его, дорожу им, я не должна ничего жалеть.

Помолчала, на какое-то время позабыв о спутнице. Аркадий посмотрел ей тогда в глаза и подчеркнул: «Тем более каких-то денег!» Добавил, что она вообще не умеет жить. Тянет из себя все жилы, в то время как можно великолепно обойтись и без этого. Нужно только быть немножко посообразительнее…

Жили у родителей мужа. Они и комнату сыну выделили, и обставили ее красивой, удобной мебелью. Разговор произошел ночью, по возвращении из театра. Объяснив все, Аркадий решил, что вопрос исчерпан, сбросил с себя одежду, нырнул под одеяло и… уснул. Он мог уснуть и после такого! Нервы у него были отличные. И то сказать, с чего бы им быть плохими? Единственный сын у родителей, он ни в чем не знал недостатка, перед ним никогда не стояло никаких серьезных препятствий. Он вообще был здоров, как буйвол, был в состоянии подготовить того же Ленского за какой-нибудь год. Был в состоянии, но не хотел. Трудиться, стараться, ждать.

Он спал, а она стояла у окна, вглядываясь в негустой сумрак городской ночи. Нет, ей нисколько не было жаль денег. Даже поездки в Италию. Даже этой поездки, хотя она так мечтала послушать прославленных певцов Ла Скала! Аркадий решил купить право на роль Ленского. Купить! Значит, он не артист. Значит, и человек он такой, что ей никогда не найти с ним общего языка.

Спрашивала себя: как теперь жить? Смотреть ему, Аркадию, в лицо, находиться с ним в одной комнате? И зачем жить? Рассветало, когда напомнила себе: да, но ведь есть еще театр, кроткая любящая Лиза из «Пиковой дамы». Ее партию она тогда как раз готовила.

Аркадий так и не проснулся, когда она, собрав свои чемоданы — один с вещами, другой с книгами, — перебралась к подруге. Потом списалась с театром в этом, ставшем уже родным городе. Допевает свой первый сезон. Ничего, работать можно.

— И не жалеете? — почему-то шепотом спросила девочка. Глаза ее в сумраке влажно блеснули.

Стемнело, воздух стал уже совсем ледяным. По спине от него пробирался озноб. Или от волнения? Не рассказывала же никому. Думала много, а говорить не говорила. Даже тете Насте.

— И не жалейте, — добавила девочка твердо. — Подумаешь! Раз он такой!.. Вы красивая. И добрая. И работа у вас… Хорошо вы поете. Вас полюбят здесь.

И тут требовательный женский голос позвал издали:

— Грачева, где ты?.. Заморозила Дину Владимировну! Сколько можно?

Учителя гурьбой шли им навстречу.

В дверь несмело постучали. Отозвался машинально, не отрываясь от бумаг:

— Да, войдите!

Он думал: кто-нибудь из воспитателей. Мастера обычно стучат напористо, громко. Это была Грачева. Видимо, от нее не укрылось его удивление, замешкалась у двери, но тут же прошла к столу.

— Алексей Иванович… Алексей Иванович, вы накажете их? Ну. Богуславскую и Дворникову? Девчонки говорят… ну, ходят слухи… будто их в колонию.

Почувствовал, что кровь бросилась в лицо.

Кто это говорит? Надо же выдумать такое!

Форменный костюм был широк Грачевой в плечах, мешковат, портил тоненькую хрупкую фигуру. А лицо посвежело, округлилось даже, на щеках пробился робкий румянец. И никаких синяков под глазами. Только озабочена, расстроена. Это выражение на ее лице и расположило к откровенности.

— Наказать их мы, конечно, должны. Такие поступки оставлять без последствий нельзя. Ты сама понимаешь.

Грачева кивнула.

— Но как наказать? Вот в чем вопрос. Мать Богуславской ходит по разным инстанциям, добивается, чтобы забрать ее у нас. Согласна даже на исключение. Но мы-то как раз этого-то и не хотим. Не должны мы так поступать. Если иметь в виду ответственность за человека.

Свежие, словно слегка опаленные жаром губы Грачевой дрогнули:

— Избалуется она совсем. Мать, наверное, потакает ей…

Подхватил ее мысль, оживляясь оттого, что Грачева поняла его, согласна с ним. Ведь до сих пор всегда будто на разных языках говорили.