— Поплакали мы с ней сейчас.
— Дворникова плакала? — он не мог себе этого представить.
— Плакала, — подтвердила Серафима. — Бабку вспомнила. «Обижала я, говорит, — ее. На первую же получку подарок ей куплю. Успеть бы только. Старая она уже у меня». Я, признаться, вчера на собрании испугалась за нее. Вот как поставят ее сейчас, думаю, на одну доску с Богуславской, что делать будем?
Усмехнулся:
— Значит, не у одного меня кошки на душе скребли? Ну, что собрание? Как оно? Есть у нас все-таки актив, говорите?
Серафима улыбнулась своим мыслям:
— Вырастили, выходит. И не заметили. Видели одну Богуславскую.
Со слов Королевой, собрание прошло довольно бурно. Открыла его она, Серафима, сказала только: «Я думаю, девочки, нет необходимости вам объяснять, для чего мы сюда с вами собрались. Повестка дня вам известна…» Еще она предложила им избрать председателем собрания Лену Сидорову.
…За столом уже заняла свое место Нэля Иванова, комсорг, плотная, коренастая, с каштановой челкой, которая делала ее лицо еще более круглым. Не замечая никого вокруг, Нэля озабоченно просматривала какие-то бумаги.
Кто-то из девочек предложил в президиум Маргариту. Завуч невозмутимо заняла стул рядом с Ивановой. Еще выкрикнули фамилию Лукашевич. Серафима не сразу сообразила:
— А Татьяну зачем? О ней тоже надо бы поговорить.
— В секретари, — объяснили Королевой. — Почерк у Лукашевич хороший. Пусть пишет. Ничего!
Лукашевич молча, с несвойственной ей покладистостью, пристроилась у стола сбоку, приготовила тетрадь и ручку. Только в эту минуту, по словам Серафимы, глядя на притихшую Лукашевич, она поняла: бой грянет!
Лена Сидорова тоже вдруг разволновалась, начала не очень, внятно, перебирая в руках карандаш:
— Ну, девчонки, что говорить? Серафима Витальевна права. Вы все всё знаете… Это мы виноваты, что дошли до такого. Как пришла к нам Телуш… Богуславская, сразу и началось. А мы что? Кто струсил, поддался, а кто старался не связываться. Вот и докатились. Правильно Грачева дала ей отпор. Конечно, графины ломать не обязательно. Ну, подвернулся. А вообще, Грачева молодец, что не пошла на поводу. Если бы все сразу так?.. У меня все. Кто еще хочет сказать?
— Я! — из-за голов далеко высунулась чья-то ладошка, возмущенный голос произнес:
— Ой, ну что вы, девчонки! Дайте же пройти!
В углу возле прикрытого вышитой салфеткой телевизора началось какое-то перемещение, наконец вынырнула взъерошенная Зойка, поправила за ушами красные бантики.
— Вообще, от этой Богуславской у нас только зло. Вы и сами знаете. Разве неправда? Сколько можно с ней нянчиться? По-моему, так: исключить ее из училища и все. Пусть как хочет, так и живет. Раз она такая умная.
Богуславская пристроилась на кончике стула возле двери. Вероятно, пришла позже всех, и другого места не досталось. К собранию она, как всегда, приоделась. Такого дорогого платья из искусственной ткани с яркими цветами нет больше ни у кого в училище. Волосы распустила по плечам. Пышные, блестящие. Ей и такая прическа к лицу, и она это знает.
Воинственное заявление Зойки насмешило Богуславскую. Губы скривила презрительная усмешка, а глаза сузились.
После Зойки никто слова не попросил. Девчонки зашумели, переговариваясь между собой. Лена Сидорова постучала карандашом о стол. Поставить перед нею графин со стаканом никто не догадался. Вопросительно задержав взгляд на лицах учителей и мастера, поднялась Нэля.
— Конечно, Богуславская нам во многом навредила. Я согласна. Только раз уж мы сами виноваты, нам и выправлять положение. Нянчиться с ней нечего. И некогда. Конец учебного года. Но если она не дурочка, она сама должна понять, как ей невыгодно сейчас уходить из училища.
— Выражения они, конечно, не очень выбирали, — вставила в свои рассказ Королева. — Даже Нэля… Вообще, человек она неплохой, и все же, по-моему, нам надо другого комсорга. Тем более, что Нэля нынче уходит.
Кто-то из девочек, Серафима не успела заметить — кто, возразил Нэле с места:
— Сами допустили!.. Сколько мы говорили, жаловались? Почему ты, Иванова, не принимала мер? Где был комитет? Боялись вы ее, Богуславскую, ага! Знали: скажет Альме!
Дворникова пристроилась на подоконнике. В своем неизменном тренировочном костюме. Почти закрыла спиной окно. Сидела безучастная к тому, что происходило вокруг. Услышав свою фамилию, вскинула взгляд, на хмуром грубоватом лице не дрогнул ни один мускул. Бросила вниз со своей высоты:
— Говорила, да. А мне думать надо было. Своя ведь голова есть. А вот не думала. — Помолчала, разглядывая тяжеловатые кисти рук, сложенных на коленях. — Не думала. Злость свою вымещала. И потом, знала: отпора не дадут.
Зал стих. Было в голосе Дворниковой что-то такое, что лица у всех посерьезнели. Смотрели на нее большими глазами. А она уронила глухо:
— Вместе с Элеонорой мне и ответ держать. Только… закончить мне надо. Вы же знаете: идти мне некуда.
— Наверное, несколько минут, — вспоминала Серафима, — девчонки говорили все враз. Ну, вы знаете, как они могут… Маргарита Павловна поднялась, было, а Максимыч показывает: «Не мешай, дескать, пусть выговорятся…»
На девчонок прикрикнула Лена, постучала карандашом.
— Тихо! Хватит, девчонки! — и обернулась к Дворниковой. — Об этом никто и не говорит, Галя. Заканчивай, конечно. С Богуславской, надо думать, вы разобрались…
Сидоровой не дала закончить Элеонора. Вскочила со стула, в звонком голосе прорвалась обида: «Ты, Галя, заканчивай»!.. А я? Выходит, она меньше виновата? Выходит, на меня одну можно все свалить? И Лукашевич со мной ходила, если на то пошло.
— А что я? Я не оправдываюсь! — Лукашевич бросила ручку на стол, тоже вскочила. — Вот она, я…
Она уставилась в лица, напряженно хлопая ресницами. И тут зал взорвался. Хохотали все. Даже завуч, смахивая с глаз слезы. Колыхалась грудь под черной сатиновой косовороткой у Максимыча.
Ритке тоже не досталось места. Девочек на собрание пришло гораздо больше, чем ожидала Королева. Сидели по двое на одном пуфе, прямо на ковре, стояли вдоль стен. Среди тех, что стояли у стены неподалеку от двери, была и Ритка. В своем школьном коричневом платье.
Девчонки никак не могли угомониться. Побалаганить они любили и никогда не упускали такого случая. Наконец поднялась завуч, высокая, тонкая, бросила только одну фразу:
— Ну, и все-таки?
Зал угомонился. И тогда Лена Сидорова проговорила неуверенно:
— Грачева… Может, Грачева скажет?
— Правильно!!! — подхватило несколько голосов. — Говори, Рита! С места говори, чего там!
Но она все же добралась до стола, вытянулась рядом с Леной, лицо разгорелось, волосы стянуты туго, открывают ясный лоб.
— Вы хотите знать, что думаю я? Мое мнение?.. Ну, прежде о Дворниковой. Я хочу, чтобы Галя училась. Закончила. Очень этого хочу! И прошу вас… А Лукашевич… Татьяна бесхарактерная, вот и позволяет всем на себе воду возить. Надо ей как-то избавляться от этого своего… легкомыслия. Богуславская… Вы сами понимаете, мне теперь трудно… найти с ней общий язык. Разные мы с ней вообще. По-разному на все смотрим. И все же, я думаю, неправильно это, если мы будем просить, чтобы ее исключили. Она же старше всех нас. Ей уже самой надо зарабатывать. Себе на жизнь. А как она будет, если без документов? Ее же не возьмут никуда. На работу. Да и учиться еще сколько, экзамены…
— Тогда пусть и ведет себя по-человечески, — возразил кто-то. — Это она сейчас плачется, а потом опять начнет втихаря…
Снова поднялся шум, говорили все одновременно, так быстро и громко, что ничего нельзя было разобрать. Лена постучала карандашом.
— Тише, девочки!
— Тогда я и сказала, — вспомнила Серафима. — Чтобы впредь не повторялось никакого самоуправства, надо избрать актив, человек десять… И, знаете, кого они назвали?
— Сидорову, Грачеву, — неуверенно начал он.
— Дворникову, Седых, Таню Лукину, — продолжала перечислять Серафима, поблескивая зеленовато-серыми глазами. — Любят они покричать, но любят, чтобы все по справедливости. Часов до двенадцати бы проговорили. Я уж напомнила: «Вы-то спать сейчас уляжетесь, а нам с Маргаритой Павловной еще детские колготки стирать…» Провожать нас пошли.