Белокурая эстонка Лайна пришивала к юбкам пояса.

Как всегда, у двери поджидала Зойка. Предложила ей, неожиданно для себя:

— Пройдем сюда, вдоль забора? Я тебе покажу одно место.

У пенька Зойка замерла, охнула:

— Надо же! Как отсюда все видно! Я и не знала. Все думала: где ты пропадаешь?.. Посидишь тут и будто в городе побывал.

От ее волнения в груди потеплело. Призналась невольно:

— А меня сегодня Арсалановна похвалила.

— Ну-у? — Зойкины глазенки радостно заголубели. — От нее дождаться… А я что говорила? Еще так привыкнешь, полюбишь шить… Что, не полюбишь? А я бы вот детское с утра до вечера шила. Детское радостно шить. Все равно что — переднички, платья. Знаешь, — Зойка помедлила, посмотрела в глаза: как она, Ритка, воспримет такое? — знаешь, я иногда уйду куда-нибудь и раскраиваю из газет. Детское, ага.

Позавидовала Зойке: у Зойки, как и у Лены, есть мечта. А когда будет такая мечта у нее, Ритки? Или ей уже никогда в жизни больше не захочется ничего? Вот вытянула кое-как, с трудом дневную норму в мастерской и уже рада-радешенька!

Утром вызвали в медпункт. Курс уколов подошел к концу, врачи решили осмотреть ее еще раз. Собрались все, получилось что-то вроде консилиума. Они вертели ее, выслушивали, выстукивали молоточком. Наконец Мария Ивановна, терапевт, сказала:

— Вроде бы теперь ничего. Можешь перейти в группу. Надоело, наверное, отшельничать-то в изоляторе?.. И все же переутомляться нельзя. Ты уж сама последи за этим. Я знаю, сейчас конец учебного года. И все равно… А летом тебе нужно будет набраться сил по-настоящему. Ну, этот вопрос мы будем решать сами.

Когда она принялась вечером в группе готовить свою постель ко сну, кто-то не без ехидцы прошелся за спиной по этому поводу:

— Кончились, видать, курорты-санатории…

— Плюнь ты! — посоветовала Зойка. — Кто говорит-то? Ну вот…

Вот уж кто был рад ее, Риткиному, возвращению в группу, так это Зойка! Как только погасили свет, перебралась под одеяло.

— А тебе разрешат в какой-нибудь кружок записаться? Нет? Ты знаешь, Гоша, ну тот, что по гимнастике у нас… Его девчонки черненьким называют, чтобы не путать с тем, в музыкальном который… Так вот, Гоша сказал мне: «Ты, говорит, совсем, как Ольга Корбут». Ага. И еще, говорит, на коньки бы тебя поставить, на фигурные. Какие-то способности он у меня нашел. Гоняет аж до седьмого пота. Хочет, чтобы я к первомайскому вечеру номер с лентами подготовила. Да когда же? Времени-то осталось…

Зойка посопела задумчиво и зашептала снова:

— Как ты думаешь, научит он меня чему-нибудь?.. А дочка-то нашего директора, мы и не знали, что она ему дочка, Светлана… Так вот, Светлана со мной русским начала заниматься. Строгая. Богуславская, ты же ее знаешь, она без таких слов не может, Светлана ей и говорит: «Ты что, без терминов не можешь?» Ага, так и сказала: «без терминов»! Телушечка и скисла… Ой, хорошо у нас стало! По вечерам и дурить теперь некогда.

Слушала взволнованный шепот Зойки и думала: «Ей, Ритке, не до кружков! Впереди конец учебного года, а она еще никогда не училась так плохо. „Троек“, правда, в классном журнале против ее фамилии нет, но она-то себя знает! Особенно плохо усвоился материал, который проходили в первое полугодие. Разве ей тогда до учения было?»

Между прочим, Андрей прислал второе письмо. На домашний адрес, разумеется. На первое-то она ему так и не ответила Принималась несколько раз, напоминала себе слова Кати и… И вот он прислал второе. Мать переслала его по почте, вложив в другой конверт. И на этот раз письмо было очень короткое, но совсем не такое, как первое. Андрей ничего не рассказывал о себе, наоборот, все расспрашивал, как да что. А между строк угадывалась обида. Перечитала письмо несколько раз. Да, Андрею, видимо, приходится несладко. И тоскливо, и одиноко. Ну что же, ему полезно узнать, что это такое — горечь и обида, чувство одиночества.

Выбрасывать на этот раз письмо не стала, но и ответить на него не могла себя заставить. Вот закончатся занятия, тогда. Сказала Зойке:

— Давай вместе готовиться? По русскому и другим…

— Ой, давай! — обрадовалась Зойка. — А то, знаешь, у меня терпения не хватает.

На каждую страницу у нее уходило по нескольку минут. Зойка шевелила губами, повторяя про себя прочитанное слово, и так углублялась в книгу, что не замечала ничего вокруг, а когда ее отрывали от чтения, изумленно таращила мутно-голубые, как у новорожденного котенка, глаза:

— Ой, да погоди ты! Не видишь разве? Читаю.

Повторять с ней пройденный материал было чистым наказанием. На следующий же день устроились в затишье возле забора. Зойка начала глубокомысленно:

— Та-ак, значит, какие у нас бывают суффиксы? — пытаясь сосредоточиться, она принялась чертить по земле прутиком. — Ой, Рит, посмотри, что это? Росточек какой-то! Живой! Может, это какой цветок, а я его… Ну, не буду! Значит, суффиксы… Ой, как землей пахнет! Сейчас бы в деревню! Ты была в деревне? А у меня бабушка деревенская.

С трудом повторили с ней полдесятка правил. Закрыв учебник. Зойка ожила:

— Ну и терпеливая же ты! Будто и не видишь ничего вокруг. Я так не могу.

И тут к ним подбежала запыхавшаяся Лукашевич.

— Рит, маркиза ты наша, ангелочек!.. Тебя директор ищет. Велел одна нога здесь, другая…

Он, как всегда, поинтересовался сначала самочувствием добавил:

— Присядь, разговор будет долгим. Вчера у меня были врачи. Твоим здоровьем они довольны. Только не рекомендуют очень увлекаться библиотекой: закрытое помещение, пыль от книг. Кстати, у нас и на воздухе есть работа. Пора готовить землю под цветники и ягодники. А садовника и даже дворника нам, как ты знаешь, не положено. Будем работать все. Пока же нужно выбрать ответственных. Из взрослых это будет Серафима Витальевна. А из девочек… может, возьмешься ты? Я вот только думаю: как ты будешь совмещать это с мастерской? Поговорить разве с Розой Арсалановной?

В груди защемило: «Ага, хотят отлучить от мастерской! А потом и вовсе… Теперь, когда она справилась со своим отвращением, освоилась немного…»

Директора, видимо, озадачило ее молчание, поинтересовался осторожно:

— Как ты к цветам относишься?

Как она относилась к цветам? Вспомнился Томкин двор, черно-желтые бархатцы. Как она тогда завидовала Томке, их просторному зеленому двору! Наверное, что-нибудь такое представляет себе сейчас и директор. Эта мысль помогла справиться со своим оцепенением.

— Как и все. Кто их не любит, цветы?

Директор вынул из кармана платок и вытер лоб. Эго у него привычка была такая.

— Если захочешь, справишься. Возьми тетрадку… Хотя мне нужно сейчас в банк. В понедельник позовем с собой Серафиму Витальевну и обойдем территорию, посмотрим, где что у нас будет. Где сгружать перегной, навоз.

Забыла о Зойке, об учебниках, оставленных у забора под сосной. К счастью, в мастерской по субботам не работали.

Машинально побрела по заветной тропинке. На опушке у пенька те же сосны, но они уже не хмурятся, хвоя зазеленела ярче. Даже тоненькая березка, что случайно выросла между ними, теперь не подрагивает зябко своими поникшими ветками, а радостно вытянулась под солнцем, ожила, хотя почки на ней еще и не набухли. Вокруг пенька, сквозь ветошь прошлогодней травы, пробились зеленые иглы новой. И небо над вершинами сосен стало еще просторнее, еще выше.

А залитому солнцем городу еще не хватает ярких пятен зелени.

Катя, возможно, уже вернулась из школы. Сидит над учебниками и смотрит сюда, в Риткину сторону. Она обещала приехать на майские праздники.

Как ни старалась, обычного раздражения против директора не было. Конечно, она будет ходить в мастерскую. Раз надо. И все же насколько интереснее и приятнее возиться с землей и рассадой, этими крохотными растеньицами, с которыми надо обращаться совсем как с маленькими детьми! Это и не работа вовсе, а удовольствие. Девчонки опять будут злиться. Та же Богуславская. Ну и пусть!

Директора она не подведет, что бы там о ней ни говорили!