И вообще, как все в жизни сложно, оказывается! Взять хотя бы Дину Владимировну. Артистка. Молодая. Красивая. И умница, по всему видать, артисту ведь нужно столько знать. А в личной жизни вон что! Наверное, если бы Дина Владимировна захотела, все было бы по-другому. Она не захотела. Так и надо. Во всем. Она, Ритка, тоже теперь будет строгой, будет требовать от себя. Чтобы в жизни получилось, как она хочет.

Вот уж как трудно было попросить прощения у Майи, а заставила себя. Правда, собиралась целый месяц. Майя не сразу и вспомнила, а потом сказала: «Это очень важно, что ты поняла. Теперь тебе будет легче сдержать себя в другом подобном случае».

Значит, врачи не велели ей увлекаться библиотекой? А ей как раз надо в библиотеку. По поручению Майи. Учительница готовит конференцию по книге Виктора Астафьева «Кража». Книга интересная, и готовиться по ней совсем не трудно. Девчонки читают «Кражу» без понукании, не все, правда. Но те, что не хотят готовиться к конференции, и вообще ничего не читают. А Майя настаивает, чтобы присутствовали и они:

— Надо такой разговор по книге затеять, чтобы и эти включились в него. Или хотя бы прослушали выступления других.

Майя велела просмотреть в газетах и журналах, что написано о «Краже» критиками и рецензентами, чтобы объяснить потом девочкам, правильно ли они поняли книгу.

Конечно, поручение Майи она выполнит, а пока… Как и надо было ожидать, литературы о цветоводстве в библиотеке не оказалось. Нашлась только одна-единственная и то, вероятно, случайно попавшая на полки брошюра о работе на дачном участке. Ухватилась за нее и не без пользы. В понедельник удивила директора с Серафимой своими познаниями по разбивке цветников и ягодников. Серафима даже поинтересовалась:

— У вас дома огород? Сад? А где же тогда ты набралась этой премудрости? Прочитала?..

Недаром Майя Борисовна говорит, что ты умеешь работать над книгой. А ну, рассказывай нам, что ты там вычитала?

Решили всю территорию перед учебным и жилым корпусами засадить цветами, а немного вглубь, там, где сосны были вырублены, разбить ягодник. Правда, директор при этом признался озадаченно:

— А я здесь, знаете, что мечтал соорудить? Мы уже с Гошей-студентом советовались. Теннисный корт! А что? Только площадку привести в порядок и сетки установить. Красивый это спорт — теннис. Сшили бы девочкам юбочки, купили туфли. Знаете, такие особые.

— Фантазер вы! — вздохнула Серафима. — Еще неизвестно, захотят ли они вашим теннисом заниматься!.. А вы уже: юбочки!

— А что, Рита, не захотите? — погрустнел директор.

Исходили двор вдоль и поперек, пока наметили все. Потом Серафима и директор куда-то заторопились.

А ей было пора в мастерскую. Решила не пропускать этих занятий. Ни за что, как бы трудно ни пришлось.

Перед ужином остановила в коридоре Дворникова.

— Ты чего это там опять с начальством прохаживалась? Тетрадка в руке.

Выслушала молча. Когда Галка задумывалась, лицо у нее добрело, смягчалось и становилось более юным.

— Ну, цветы, может, еще и не тронут, а ягодам и дозреть не дадут. Пустая это затея. Ты же знаешь наших.

Всмотрелась ей в лицо.

— Ты же вот не тронешь.

Дворникова принялась, было, засучивать рукава, но тут же спохватилась, она решила отучить себя от этой привычки.

— Меня здесь уже не будет. А кто это придумал — ягодники? Алексей Иванович?

Алексей Иванович! И Дворникова называла теперь директора по имени! Помолчав, Галка добавила вдруг с помрачневшим лицом:

— Выговор ему вкатили. Алексею Ивановичу. Кому же еще? За Эльку. За этот… ваш бой с ней.

То, что сообщила Галка, было настолько неожиданным, несправедливым…

— Выговор? А ему-то за что выговор? Он-то при чем? Это мы.

— При том, — усмехнулась Дворникова, и лицо у нее опять погрубело. — Директор потому что. Мы что ни натворим, а отвечать все равно ему. Кто сказал?.. Сказали! Ну, я пошла! — Галка кивнула и отправилась по своим делам, рослая, в вылинявшем тренировочном костюме.

Смотрела ей вслед и вспоминала, как утром директор говорил о теннисной площадке. У него и лицо даже стало, как у мальчишки, мечтательное такое. Ему-то было уже известно про выговор. Из-за нее, Ритки. Неправильно это. Тот и должен отвечать, кто виноват. Только ничего теперь уже не исправишь!

И все же высказала свои мысли Майе. Учительница вздохнула:

— Такова уж доля учителя. Отвечать за своих учеников. Значит, не сумел, не досмотрел…

Ничего! У нашего Алексея Ивановича нервы крепкие! Фронтовик.

— Так тем более, тем более! Фронтовики, они… мы и так им обязаны.

— Обязаны, — согласилась Майя. — На всю жизнь у них в долгу. Вот скоро опять Девятое мая. Это какая же у нас годовщина будет?

Она явно хитрила, ушла от разговора. Да и в самом деле, о чем теперь говорить? Дело сделано. Оказывается, это еще неприятнее, еще тягостнее, когда за тебя страдает кто-то другой.

Особенно задумываться было некогда. Обязали еще петь в хоре. Пели все. Репетиции к первомайскому вечеру шли полным ходом. Правда, Гоша сказал, что концертная программа у них будет программой-минимумом. Лучше меньше, но лучше.

На первой же общей репетиции всех удивила Лукашевич. Танька спела песню Роберта из кинофильма «Дети капитана Гранта» и «Татарский вальс». Голос у нее оказался высокий, чистый, как свирель. Когда Серафима похвалила ее, Лукашевич напомнила:

— У меня же отец баянист. В ДК работает.

Хороший танец с лентами получился и у Зойки. Маленькая, гибкая, в оранжевом костюме, с красными лентами в руках, она и сама напоминала огонек, то прибитый к земле ветром, то вспыхивающий ярко, когда Зойка подпрыгивала, растянув ноги в «шпагате». Кое-что у нее еще не ладилось. Зойка волновалась до слез, Гоша успокаивал ее.

В тот день, на который был назначен праздничный концерт, почти с утра собралась гроза. Это было так необычно: на деревьях еще ни листочка, а по небу бродят армады совсем летних, ослепляющих своей белизной облаков, по-настоящему грохочет гром, раскатистый и не грозный, веселый. Наверное, поэтому и на душе затеплилось какое-то тревожно-радостное ожидание. Как припала к распахнутому окну в своей группе, так и не могла оторваться.

В коридоре и в соседних комнатах Любовь Лаврентьевна торопила закрывать окна, объясняя, что ветер может побить стекла. А то еще, не дай бог, шаровая молния влетит!

Слушала шумный, возбужденный говор воспитательницы и… высовывалась из окна все больше, навстречу уже повлажневшему ветру, жадно вбирая его в себя всей грудью. Сердце частило от восторга. Пережила уже недавно такое, в тот день, когда по земле стлался белый пар. Такой же восторг, такую же любовь к соснам, к высокому, бескрайнему небу, к далекимсизым сопкам. Все это принадлежит ей. На всю жизнь. Что бы в этой жизни ни случилось!

— Ох ты, Грачева! — ворвалась в группу Лаврентьевна. — Ведь сказано же, закрывайте окна! Побьет стекла шаровая молния…

Помогла воспитательнице закрыть створки, а потом закружила Любовь Лаврентьевну по комнате, едва обхватив руками ее тучное тело.

— Весна, весна, Любовь Лаврентьевна!

— Ой, не кружи ты меня! — запыхалась воспитательница. А сама, было видно, растрогалась, расчувствовалась.

И тут хлынул дождь. Все бросились смотреть его, сгрудились под козырьком у дверей, снова распахнули окна. Дождь хлестал по подоконникам, косой, громкий, озорной. Сразу же образовались лужи, ручейки, запахло мокрыми заборами, зазеленели взгорки. Девчонки посбрасывали с ног тапочки и с визгом и хохотом ныряли под тяжелую шелестящую парчу дождя.

На крыльце возле своего кабинета стоял директор, видел все и добродушно посмеивался.

Зойка тоже побродила под дождем, а потом в коридоре, блестя дождинками на лице, объяснила счастливо:

— Теплый, ага…

В этот день не было занятий в классах и в мастерских. После обеда закончили генеральную уборку, перемылись сами и принялись прихорашиваться к вечеру. Выпрашивали друг у друга бигуди, устанавливали очередь на утюг.